Бумажный пейзаж - Аксенов Василий Павлович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/42
• Следующая

Дизайнер препохабнейше вел себя в «Чайке», хлебал свой коньяк, проливал, совал шоферу, слюнявился, рассказывая о девке, которая из всей вчерашней компании показалась ему самой надежной, — «ноги от ушей растут, штучки торчат, и глазки смышленые», вот адресочек, Потапыч, а если без подружки окажется, так и трио можно разыграть, а, Потапыч?

В общем, полный пошел какой-то неуправляемый анархизм хорошо еще, что шофер — свой человек, фронтовик-разведчик, матрос-железняк-партизан, понимает, как нелегко порой работать с художественной интеллигенцией…Экое v тебя, Олег, понимаш, кружение ума. а ведь в работе-то, в творчестве настоящий, понимаш, глубокий советский художник, понимаш, на уровне Товстоногова…

Как раз стояли у красного светофора, и шофер уважительно кивнул, дал понять хозяину, что волноваться нечего, он, майор госбезопасности, все диалектические сложности нашего времени прекрасно понимает. Золотой человек, отпущу его сегодня калымить на весь день.

Заехали на Грановского, взяли по пайковым талонам языковой колбасы кило, шейки полкило, дунайской сельди в районе кило, тройку банок крабьего мяса, по паре бутылок британского джина и итальянского чинзано, литр водки винтовой, в общем, на любой вкус состав, прямо скажем, впечатляющий. Поехали дальше.

Феляев все-таки решил завязать с другом художественный разговор, чтобы все-таки матрос-железняк как-то ошибочно все-таки не подумал, что на блядку едем, чтобы, случись допрос какой-нибудь, мог ответить, о чем хозяин с лауреатом говорили.

— Ну а как там в Венгрии вообще-то с дизайном? — осторожный был, хотя и вполне профессиональный вопрос.

— Жуево! — захохотал Олег. — Очень жуево! С дизайном, Потапыч, там очень и очень жуево!

Шофер улыбнулся в зеркальце заднего вида — все человеческие слабости понимаем.

— Да, до наших мастеров им еще далеко, понимаш, — задумчиво глядя на проплывающие в окне «Чайки» лозунги, проговорил Феляев. — Скромничать нечего, большой мы сделали прогресс. Глянешь вокруг, каждый кубический сантиметр — поет!

проорал вдруг дизайнер с какой-то неадекватной моменту дикостью.

Феляев заговорил торопливо, чтобы отвлечь друга от этой ничего хорошего, кроме антисоветчины, не обещающей дикости:

— А вот знаш, Олег, много думал я над твоим дизайном моего кабинета и понял, что ты был прав, а не я. Вот видишь, друг, умеет Партия вести диалог с художником, врут про нас, Признаю свою ошибку насчет картины, когда говорил, что не вписывается. Вписывается, друг! Каждый посетитель застревает перед ней и на меня оглядывается. Значит, ощутимо наследие первых борцов, так, Олег?

Дизайнер вдруг глянул на него сбоку и как-то не по-хорошему, как-то, понимаш, по-старому, как будто и водки с ним не пили и не щекотали друг друга в финской бане, как-то по-вражески посмотрел, с насмешкой и презрением. Впрочем, тут же за плечи обнял, захохотал по-свойски:

— Я же тебе говорил, Потапыч-голуба, ты без этой картины лишь эскиз, а она без тебя — говно на палочке! Хеппенинг продолжается!

Под сильными порывами ветра на площади Гагарина летала бывшая афиша, о чем вещавшая — загадка. Пяток скульптур на близкой крыше — пилот, доярка, свиноматка… На Западе, в преддверье слизи, скопленье туч крутым бараном, дорога шла в социализм, к неназванным, но братским странам. Эх, просится здесь нержавейка, монумент ракето-человека. Клич надо бросить среди скульпторов, пусть отразят неотразимые черты НТР советской действительности в лучших традициях калужского мечтателя. Какое, однако, все вокруг родное — ОБУВЬ, ХРУСТАЛЬ, КОММУНИЗМ…

…Как только вышли из лифта в том доме, адрес которого заполучил дизайнер, летя из Венгрии, так Феляев и заколебал себя, просыпалась порой в человеке, смешно сказать, прежняя липецкая стеснительность, вспомнились мамкины щипки — честным надо быть, а не богатым.

Из— за дверей квартиры доносился молодежный рев и резкие режущие звуки авангардистской музыки. Лопнула фелявская мечтишка о тихой хавирке с двумя сознательными девчатами. Дверь распахнулась — все было заполнено дымом и вибрирующей массой молодежи. Длинноволосый и грязный советский хиппи тыкал пальцем в лидера идеологии:

— Вот так булыга прикатилась! Ребята, аврал, булыжник пришел, оружие пролетариата!

Запрыгали три девки в хламидах с нашитыми лоскутами:

— Булыжник! Булыжник! Революция продолжается!

В один прекрасный понедельник в газете «Честное Слово» появилось открытое письмо представителей советской общественности.

Я как раз шел с работы, стояла закатная пора, очарование души. Шло — с успехом — восьмое десятилетие нашего века. Милостивый государь, вы еще молоды и у вас есть шанс увидеть завершение столетия, ну а за пределами 2000 года и в самом деле трудно представить себе продолжение столь бардачной ситуации, именуемой… замнем для ясности. Так однажды высказался один тут старик по соседству, который иной раз приглашает меня третьим на бутылку «Солнцедара» в проходном дворе за магазином «Комсомолец». Сказано неплохо, однако полной ясности в цитате нет, значит, не Ленин.

Прошла высокая представительная брюнетка, яркий представитель армянского народа, а еще говорят, что они все некрасивые и квадратные, вот расистские бредни.

Обмен взглядами, и проходит нечто сродни впрыскиванию горючей смеси в карбюратор двигателя внутреннего сгорания, меня охватывает вдохновение, и это несмотря на восьмичасовой рабочий день.

Стихийный митинг восставшей молодежи у северного выхода из метро «Аэропорт», порхают листовки, толпа жадно слушает золотоволосого вожака, что бросает зажигательные призывы с крыши остановленного троллейбуса.

— Требуем! Уберите Ленина с денег!

Ленин — святыня каждого трудящегося, а как у нас на практике получается — предметы алчности украшены его портретом. Прав наш поэт в своем гневе — долой!

Лживый мир псевдосоциализма возникает, несмотря на все старания нашей Партии. В центре его вихрь — афера взяточничество, круговая порука, насилие над молодежью Партия, как Ярославна, кычет со Спасской башни — Ленин вернись!

У Спартачка Гизатуллина, конечно, своя философия, он говорит — надо воровать. Как в Татарии народ выражается: «одна вход со двора, будет большой чумара». Долг каждого советского человека — воровать побольше. Надо воровать, пока не разворуем всю эту Организацию, а вот когда она рухнет, все примем христианство и станем честными.

Не могу сказать, что полностью с этим согласен. Глубоко убежден, что во всем виноват бумажный мир бюрократии, а значит, косвенно вся бумажная мануфактура. Вот мы учили в институте на политэкономии, что в Англии были такие люди — муддиты, они разрушали станки, и не без уважительной причины, жаль, что не доломали. Я за революцию 465 градусов по Фаренгейту, и позвольте с вами не согласиться, дорогой товарищ Рэйбрэдбери: уничтожение бумаги вызовет не тоталитаризм, а, скорее, наоборот — настоящий коммунизм, мечту Фридриха Энгельса. Ведь в священном огне антибумажной революции сгорят все наши омерзительные справки, заявления, характеристики, приказы и выписки из приказов, резолюции, протоколы, квитанции, ордера, графики, диаграммы, доносы… Мне скажут, что пострадают художественные ценности, в частности литература. Что ж, как ни печально, но ею придется пожертвовать. Будем больше петь, больше играть на музыкальных инструментах.

Возникнет новая система коммуникаций. Предположим, глиняные таблички, металлические цилиндрики, деревянные палочки, пластмассовые карточки. Громоздко? Вот именно, громоздко, в этом и смысл, дорогие товарищи! Громоздкость, неуклюжесть отобьет у нашего общества страсть к делопроизводству, то есть к созданию фальшивого мира. Возникнут новые отношения, на несколько порядков выше, проще. Дела будут решаться в один прием, вот как мы это сделали с товарищем Феляевым, в штабе Партии.

• Предыдущая
• 9/42
• Следующая