Мой дом. Сборник рассказов. 1 сезон - Сергей Краснобород - Страница 10

• Предыдущая
• 10/14
• Следующая

«А меня даже и не спросили. Рогатёнку в папаши записали», – пригорюнился Архип.

А рогатёнок возле него вьется, ластится. Погладил его по рожкам Архип да пошёл в огород дальше работать. А как пришёл с огорода, рогатёнок ему в чугунке каши сварил.

– Нелюдь, а кашу по-людски сварил, – сказал Архип, прося добавки.

– По-людски? – обрадовался рогатёнок. – Честно?

– Разве я обманываю когда? – удивился мужик.

С того времени стал Архип замечать, что рогатёнок меняется. И рожки стали меньше, и хвост короче, и волосатость исчезает. А в один день Архип глядь, а на него мальчонка смотрит.

– Рогатёнок, ты ли это? – не поверил своим глазам Архип.

– Я больше не рогатёнок, я – человек! – заявил ему тот. – Видишь, у меня и хвоста нет, и рожки открошились.

– Ну, это ещё не доказательство, – усмехнулся мужик. – Но всё-таки чудно! Был рогатёнок, стал ребёнок! Поди, теперь ему имя надо придумать...

А кошка жмурилась, размышляя: «Чего тут непонятного? К нему же по-людски. Это всем нужно, даже чёрту. Только я вот не хочу в человека превращаться. Мне нравится в кошках ходить».

* * *

Оксана Семык

Митрич

Он появился на нашем вокзале как-то зимой: прибился к буфету. Я срисовал его, когда он стоял за одним из столов, доходящих таким невысоким, как я, почти до груди. К ним не полагаются стулья: быстро поел и отойди, не задерживай других пассажиров, решивших перекусить.

Я сразу понял: этот старик – из «наших». Одет аккуратно, хоть пальто и поношенно, а шапки нет вовсе, седые волосы, и борода подстрижены. Но этот взгляд бывает только у таких, как мы.

Сперва я разозлился: чего он припёрся? Нам тут самим еле хватает кормиться – город у нас небольшой, и вокзал тоже так себе, занюханный. Здесь давно уже всё поделено: кто-то попрошайничает, кто-то ворует, кто-то, как я, в буфете чернорабочим. Лишний рот не нужен. И я пошёл в наступление.

– Эй, ты, проваливай отсюда! – подойдя к новенькому и ощетинившись, сказал я негромко, но с нажимом.

Однако этот тип повёл себя необычно. На его лице не отразилось ни страха, ни злости. Спокойно и с достоинством он протянул мне руку:

– Иван Дмитрич.

– Санька, – не успев подумать, что делаю, оторопело произнёс я в ответ и пожал протянутую ладонь.

Так началось наше знакомство с Митричем.

Я, удивляясь своей доброте, замолвил за него словечко и пристроил в буфет. Работал дед усердно, не тырил то, что плохо лежит. Был немногословен, но от него так и веяло расположением к людям, что делало его настоящим инопланетянином среди нас.

Я удивился, узнав, что Митрич устроился по-королевски: на чердаке многоэтажки неподалёку, и совсем обалдел, когда старик объяснил, что все жильцы в курсе и не возражают.

По весне буфетчица Ленка отправила меня и Митрича за «палёной» водкой, которой потихоньку торговала. Когда мы прибыли на место, уже темнело, и, как назло, пошёл дождь.

Митрич, дремавший по дороге, вылез из машины, шагнул к гаражу, из которого предстояло перегрузить товар, и вдруг замер, глядя на окна многоэтажки напротив. Я окликнул его, и он обернулся с остекленевшими глазами. По щекам его текли слёзы!

– Что случилось?

Митрич, по-прежнему глядя сквозь меня, произнёс:

– Вон те три окна слева на третьем этаже… Моя квартира. Я прожил там двадцать лет.

У меня никогда не было своих окон. Вроде бы мне полагалось какое-то жильё. Вот только я не там поставил пару подписей, и квартира, которой я так никогда и не увидел, уплыла к ушлым людям. Едва мне стукнуло восемнадцать, меня просто выставили на улицу из детдома, и я ушёл с облегчением – слишком много плохого пришлось там испытать. Но мне было знакомо это щемящее чувство, когда ты тоскливо заглядываешь в чужие окна, за которыми люди весело живут и сытно едят.

– Идём. Это же теперь не твоё, – потянул я старика за рукав.

– Всё равно докажу, что это было мошенничество! – на щеке Митрича заходили желваки.

– Дохлое это дело – кому-то у нас что-то доказывать. Айда работать.

Старик, словно с трудом, оторвал взгляд от заветных окон и потопал к гаражу.

Шли месяцы. Мы продолжали существовать с Митричем на одном вокзале. Наши давно к нему привыкли, перестали ревновать к буфету, где старик работал за еду и пару мятых купюр. Он стал таким же местным персонажем, как и все мы.

Но однажды Митрич исчез: три дня не появлялся, и это было так не похоже на него, что я решил проведать старика на его чердаке, удивляясь своему порыву, потому что у нас, вообще-то, каждый сам за себя.

Митрич лежал на сооружённой из досок кровати, бледный, с синими кругами под глазами, а в ногах у него сидел облезлый кот. Старик обрадовался, увидев меня, но не поднялся:

– Санёк! Проходи. А мне тут, видишь ли, поплохело не вовремя. Сердце шалит.

Я просидел у старика четверть часа, а потом ушёл, на прощанье погладив кота и пообещав вернуться назавтра.

Но вечером меня загребли менты: буфетчица Ленка повесила на меня свою растрату, заявив, что я спёр деньги из кассы. Дали мне шесть месяцев колонии.

Выйдя на свободу, я опять вернулся на свой вокзал – мне просто некуда больше было идти.

Буфетом уже заправляла другая тётка, побоявшаяся связываться с зэком. Деваться было некуда – оставалось только воровать.

Вечерком я решил перетереть эту тему с Витьком, «щипавшим» на вокзале кошельки. Втроём с ним и его подругой Любкой мы раздавили принесённый мной «пузырек».

Между делом я спросил о Митриче: как, мол, старик?

Витёк смущённо крякнул и потёр грязной пятерней опухшее лицо.

– Так помер он. Почти сразу, как тебя замели. Там, на чердаке, и скопытился.

– Врёшь ты всё, – вдруг разозлилась Любка. – Ничё он не помер. Я другое слышала: он свою квартиру назад отсудил. Потому и здесь больше не околачивается, что всё у него теперь хорошо.

– Сама ты брешешь, – огрызнулся Витек, толкнув собутыльницу в расплывшееся плечо, и вдруг, сквозь злой пьяный угар, взглянул на меня с отчаянной надеждой. – А может, и не брешет, а?

Вот и я теперь сам не знаю почему, время от времени возвращаюсь под те окна, на которые смотрел с такой тоской старик. Что-то тянет меня туда. Запрокинув голову, я подолгу разглядываю задёрнутые шторы и изо всех сил стараюсь себя убедить, что за ними счастливо живёт Митрич вместе со своим старым котом.

* * *

Наталья Смехачёва

Штуковина

Горячее солнце лежит на ветках сирени. На кухне тоже пахнет сиренью и свежим клюквенным киселём, который готовит моя

• Предыдущая
• 10/14
• Следующая