Тихий Коррибан - Шиннок Сарина - Страница 28

• Предыдущая
• 28/62
• Следующая

- Зачем он тебе вообще, граф? Какой смысл менять одно на другое, если даже подпись не изменяется?

Имеет ли он в виду то, что уже писал картины для моей семьи? Или что портрет моего брата был его же авторства? Но, как известно, у живописцев всегда столько иррациональных конструктов в голове, что умом их точно нельзя понять.

- Не в подписи же дело, - недоумеваю я.

- Не в подписи, не в названии… - художник горестно смеется. - Это говорит мне человек, мертвой хваткой цепляющийся за титул. Как и все вы, графы сереннские. Нужно было сразу сказать, как я не люблю всю здешнюю знать. Живете своим закрытым кругом, заключаете близкородственные браки – зачем? Чтобы плодить наследственные болезни, особенно психические? Очень возвышенно. Хотя, как ты думаешь, был ли шанс не сойти с ума у ребенка, рожденного исключительно из корыстных замыслов, зачатого, потому что было надо, а не потому что хотелось, живущего для служения целям родителей, а не собственным?

Его речь похожа на сплиновые рассуждения о своей жизни, мазохистичные самокопания, так свойственные людям его профессии. Видимо, он уже долгое время ничего не пишет и только уродует свои старые полотна из-за депрессивного эпизода.

- Я не могу знать, о ком ты говоришь, потому воздержусь от выводов, - вежливо намекаю я на то, что говорить нам не о чем.

Мужчина достает из кармана зажигалку и вновь усмехается, крутя ее в руке.

- Да нет, ты знаешь, - утверждает он с нерушимой уверенностью, бросив беглый взгляд мне в глаза. И вновь возвращается в апатичную задумчивость: - Он был таким убедительным. Что ж, я сделаю это для него – послужу жадной матери…

Он щелкает зажигалкой – и от одной искры его одежда вспыхивает. По всей видимости, живописец планировал самоубийство, с демонстративностью, присущей деятелям искусства, при свидетелях, которых нелегко найти, живя в глухом лесу. И что ж, причиной тому стали извечные детско-родительские проблемы. Не могу сказать, что меня это задевает за живое – я не испытываю жалости к тому, кто делает подобный выбор, тем более что он вряд ли оставил бы существенный след в искусстве. Другое дело крики и хрипы горящего заживо человека, захлебывающегося вспенившейся слюной – апофеозно неэстетичное зрелище, от которого тошнота подступает к горлу. Хуже этого только заполняющий комнату едкий дым и реальный риск расстаться с собственной жизнью. Захлопнувшуюся за моей спиной дверь заклинило, приходится активировать меч, чтобы быстрее вырезать ее и броситься по лестнице вниз. Кашель уже начинает душить меня, когда я останавливаюсь как вкопанный – на винтовой лестнице стоит ребенок, темноволосый мальчик, которому около пяти или шести стандартных лет.

- Дай руку, - просит он.

Я, опустившись на одно колено, протягиваю ему ладонь, на которую он кладет что-то и сам загибает мои пальцы. Кажется, он отдал мне нечто для него ценное.

- Как тебя зовут? – спрашиваю я, и взгляд ребенка меняется – мальчик словно за миг становится на годы взрослее, и он… гневается на меня за мой вопрос. Кровь стучит в мои виски, я больше не могу дышать воздухом, полным гари, и мир перед взором вновь проваливается во тьму.

Когда я прихожу в себя, горло все еще першит, а голову сдавливает боль. Но я лежу в помещении, где отсутствует запах горящих химикатов. Я отдыхаю на своей кровати, в спальне своего поместья.

Это случилось снова. И снова приходится задать себе вопрос, не было ли это сном. Что-то зажато в моем кулаке. Я смотрю на свою ладонь и вижу битые ракушки с океанского побережья. Опять это раннее детское воспоминание. Так неужели там, на лестнице это был я сам? Иная реальность способна устроить и такое, и в этом, возможно, есть смысл. Меня рано оторвали от семьи, но не настолько, чтобы я не помнил сдержанного отказа матери от меня. Я был уверен, что сознательно никогда не держал за это зла на родителей. Но, может, хоть и не признаваясь себе в чувстве обиды, я, тем не менее, ощущал себя покинутым, преданным? Ведь бывало, что я даже допускал мысль, что на самом деле являюсь не их сыном, раз уж они так легко решили обойтись без меня. Факт то, что с тех пор я больше не называл свое имя никогда. Я требовал, чтобы все звали меня исключительно по родовому имени.

Встав с постели, я замечаю, что у кровати, рядом со стоптанными сапогами валяется топор. Лезвие покрыто засохшей коричневой кровью. За стенами снова шумит охрипшее голорадио, включающееся самопроизвольно. Я должен услышать эту трансляцию. Похоже, снова чрезвычайные новости:

«В лесах на северной окраине Караннии сегодня был обнаружен обгоревший труп человека, мужчины в возрасте около сорока стандартных лет. Не исключается возможность как умышленного убийства, так и убийства или самоубийства по неосторожности. Начато расследование…».

Выслушав репортаж, я окидываю взором кабинет и вижу именно то, чего опасался – исчезли все мои картины. Ума не приложу, каким образом это было возможно. И, кажется, на стене появляется темное пятно. Что же происходит? Что реально, а что нет? Ответы вряд ли можно найти с помощью холодного разума.

Под окнами около дворца стоит пара людей – девушка, в которой я сразу узнаю графиню Налджу, и черноволосый пожилой мужчина в темных одеждах. Форма его бороды и седина на висках выдают в нем Борджина, Герцога Серенно. Мне нужно услышать, о чем они говорят. Я спускаюсь на первый этаж. Вглядевшись вновь в лица беседующих, я вижу в них обеспокоенность и напряжение.

- Вы думаете, графиня, с ним что-то случилось? – осведомляется Борджин.

- Меня он давно беспокоил, - с горечью в голосе отвечает Налджу, - он выглядел усталым, изможденным. Словно болел…

- Вы говорили с ним об этом?

- Больше о его прошлом. Хоть и без радости. И он никогда не звал меня к себе, хоть и знал, что мне очень интересно, как живет бывший джедай. Зато разрешил гулять в своих садах, когда я захочу.

Герцог протяжно вздыхает и скрещивает руки на груди.

- Зря родители отдали его в Орден Джедаев, - произносит он, качая головой. - Он наш граф, его было ни к чему дополнительно учить справедливости и самопожертвованию.

Они говорят обо мне, в этом нет сомнений. Неужели прошло столько времени, что уже забили тревогу из-за того, что со мной невозможно выйти на связь? Я вновь пытаюсь открыть окно,

• Предыдущая
• 28/62
• Следующая