Академик В. М. Глушков – пионер кибернетики - Деркач В.П - Страница 68
- Предыдущая
- 68/136
- Следующая
В. М. Вы так просто обо всем этом говорите... А до меня, кажется, впервые доходит, какой феноменальный замах – непостижимо! Значит, искусственный интеллект будет наделен не только знаниями, но и способностью слышать, говорить, вычислять, конструировать и так далее. Я боюсь просто продолжать. Ему, стало быть, будет понятно в человеке все: душа, эмоции, настроения. Он сможет шутить и обижаться, укорять и сочувствовать? И все это – при чугунной неодушевленности, не зная ни настоящей радости, ни печали?
В. Г. Ах, вон что вас задевает... Вы верите в “невыразимую одушевленность”? Ее не существует. А все, что способен выразить человек, все без исключения поддается моделированию.
В. М. Вы уверены?..
Мона Лиза в двоичном алфавите
В. М. Я знаю, что ЭВМ переваривают разную информацию, им доступно то, что можно перевести на оскопленный язык нулей и единиц...
В. Г. В двоичный алфавит можно перевести все, что угодно.
В. М. Ой ли? Это мне и непонятно. Вот стихи:
Как обещало, не обманывая,
Ложилось солнце утром рано
Косою полосой шафрановой
От книжной полки до дивана.
Я знаю, вы любите поэзию. Шофер такси как-то рассказал, что однажды, коротая время длинной ночной дорогой, пассажир прочитал ему всю поэму “Хорошо”. И вы будете уверять, что ЭВМ смогут писать, как Пастернак и Маяковский? Гуманитарии, правда, каждый раз подступают с этим к техникам и слышат в ответ, что машины уже рифмуют – ладно. Кое-что все же остается неясным. В программу можно заложить всего Даля, Ушакова. Но ведь слова – это только условные знаки. А искусство отражает живой мир, мир действительных образов, красок и звучаний. Как удастся это ЭВМ – увидеть оттенок шафрана, почувствовать музыку стиха и просто музыку?
В. Г. Понимаю. На первый взгляд, в самом деле, трудно представить. Но машине доступна и зрительная, и слуховая информация. Я бы даже сказал, это не самое сложное. Нотный язык вообще самый простой и лаконичный. Можно удивляться красоте и богатству мира музыки, стоящего всего на семи “кирпичиках”, но в моделировании его нет ничего удивительного. Электронные системы уже умеют улавливать и передавать тончайшие нюансы музыки. В машину, скажем, вводили ноты Баха. Та их анализировала, выясняла “баховскую статистику” письма и начинала импровизировать сама. Показывали мелодии знатокам: “Чья музыка?” – “Бах!” Прислушались еще: “Нет, не Бах. А все же в стиле Баха...” Точно так же машина может воспроизвести чье-то исполнительское искусство, математически оценив длины волн, интервалы и тому подобное, это уже дело техники. Возьмите цвет. Три краски – желтая, синяя и красная – когда их смешивают, дают неограниченный набор оттенков. Телевидение так и делает, никто этому не удивляется. Идеальная передача тонов – вопрос времени, но принципиальное решение известно. Можно, скажем, снять с леонардовской Моны Лизы три копии в основных цветах, поделить полотно на клеточки, соответствующие по величине разрешающей способности зрения, а их яркость выразить численно. В итоге полотно будет целиком переведено на двоичный алфавит, который вы обругали “оскопленным”.
В. М. Слава богу, перенесено без ущерба для оригинала.
В. Г. Очень кстати – об ущербе... Как ни стремятся люди уберечь шедевры, время действует на них медленно, незаметно, но пагубно. Парижский собор Нотр-Дам когда-то был белым, а не аспидным, как теперь. Французы отказываются этому верить, горой встают против предложений вернуть собору первоначальный вид.
А Мона Лиза? Разве мы видим тот портрет, который без малого полтысячи лет назад написал Леонардо да Винчи? Портрет сильно потемнел, и вы только от искусствоведа услышите, что это было одно из самых красочных полотен великого флорентийца... Поэтому я пришел к мысли – впрочем, не я один,– что электронная запись будет лучшей формой сохранения шедевров. Сравнивая ее с оригиналом, искусствоведы увидят, как он изменился, реставраторы получат для своих работ строгую “точку отсчета”.
В. М. Оно так. Но тут, мне кажется, вы немного упрощаете. Почему-то французы не захотели увидеть “подчищенным” собор Нотр-Дам. А представьте, вы заполучили бы чудом копию неповрежденной статуи Венеры Милосской. Очень сомневаюсь, чтобы восстановленная скульптура затмила или хотя бы потеснила пострадавший оригинал. У художественных произведений своя собственная жизнь. Когда скульптор откладывает резец, а поэт перо, она только начинается: все, что затем происходит, тоже неотделимо от культуры человечества и дорого ему.
В. Г. Утраты обогащают искусство?
В. М. Они нас обогащают, наши чувства, нашу душу. Конечно, я не изувер, чтобы скликать напасти, но вряд ли согласился бы, например, лишиться пережитого лично мною, если даже и была бы такая возможность. Да, вероятно, и вы... То же – с утратами в искусстве, если оно близко, как часть жизни.
Не поймите, будто я вообще против такой полезной вещи, как реставрация, но всему есть мера. Готов биться об заклад, что и через сто лет ни у кого не поднимется рука заменить Мону Лизу “электронной копией”.
В. Г. Теперь вы упрощаете... Зачем же “заменять”? Оригинал останется в музее. “Электронные копии” нужны для другого, для научных и прикладных целей, например, для выпуска совершенных репродукций. Но все это детали.
Главное, что я хотел подчеркнуть: все виды информации поддаются переводу на машинный язык, поддаются интерпретации и воспроизведению с помощью ЭВМ без потерь для человеческого восприятия.
В. М. А творчество? Ведь, по-вашему, искусственный разум и в нем не уступит человеку? Меня в этом не убеждают подражания Баху и вирши, которые сейчас кропают электронные машины. Скорее, они показывают, сколь многого машины еще не могут. И вообще: уверенность в полноте искусственного разума вряд ли может держаться только на примерах тех или иных конструкторских удач. Тут нужна база солиднее, принципиальнее, я бы сказал, философские обоснования. Существуют ли они?
В. Г. Существуют.
Старый философский вопрос
В. Г. Думать об искусственном разуме люди начали с незапамятных времен. Это один из популярных мотивов в легендах.
В. М. Золотая дева Гефеста, “гомункулус” доктора Фауста, фантом Франкенштейна?..
В. Г. Да, много примеров. Но реальной задача стала лишь с появлением электронно-вычислительных машин, а теоретическое ее обоснование закладывалось несколько раньше. Упоминаемый нами Тьюринг развил принципиальное представление о так называемом универсальном преобразователе информации. Он мыслил устройство, обладающее памятью, которая отвечает одному-единственному требованию– она конечна, то есть способна вместить длинный, но все же ограниченный алфавит символов. Каких символов – “буквенных”, “геометрических” или иных – не имеет значения, важно, что алфавит небеспределен, у него есть начало и конец, свое “от” и свое “до”.
В. М. Как с памятью человека?
В. Г. Скажу, не будем забегать вперед... Кроме внутренней памяти гипотетическая модель, или, как ее называют, автомат Тьюринга, имеет бесконечную ленту с ячейками, которые может неограниченно использовать для записей, если при
- Предыдущая
- 68/136
- Следующая
