Вот кончится война... - Генатулин Анатолий Юмабаевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/42
- Следующая
– Камрад, где тут русские?! Русиш фрау?! – спросил я громко, как у глухого.
У немца дрожала шляпа в руке. Он, видно, ничего не понял, и мы ни слова не разобрали в его сбивчивом шамкании. Зашагали дальше. И у магазина увидели цивильного с немецкой винтовкой и красной повязкой на рукаве. Он был в длинном пальто, в черной шапке с козырьком, просто немолодой цивильный немец, но почему с винтовкой и что за повязка? Это было непонятно нам. Когда, поглядывая недоверчиво, я стал подходить к нему, он заулыбался и козырнул нам.
– Я поляк, поляк! – заговорил он охотно.
Да, он знал, где живут русские девушки, и долго, невразумительно объяснял нам, как найти этот дом, по каким улицам и переулкам пробраться к этому дому на окраине города. Я понял только, что надо сначала идти до какого-то Вильгельмплаца, до кирхи, которая уже была видна отсюда, повернуть у кирхи налево и дальше и дальше. Я сказал поляку, что, может, он сам покажет нам дорогу, но поляк важно ответил, что не может, потому как на посту, магазин охраняет. Что за пост, чей магазин охраняет, кто его поставил на этот пост, нам было непонятно, да, может, и необязательно знать.
Мы дошли до кирхи и повернули налево, в одну из узких улочек со скучными серыми домами. Здесь было тихо, безлюдно, только наши шаги, тяжелые солдатские шаги, гулко раздавались в пугливой тишине каменных ущелий. Изредка впереди из-за угла высовывался какой-нибудь человек, мужчина или женщина, и опасливо юркал в подворотню или в подъезд. Прошли мы уже далеко, уже чувствовалась близость окраины, дома стали похуже, победнее, пошли двухэтажные, одноэтажные, в домах этих, наверное, были люди, наверное, они видели нас, я нарочно шел по самой середине улицы, поглядывал на окна, чтобы меня увидели, если в каком-нибудь из этих домов есть русские девушки и глядят на улицу. Мне хотелось заорать на всю улицу: «Русские, где вы тут?!» Но кричать, наверное, было глупо, ведь не деревня, а все-таки город, Европа, а мы – победители, должны вести себя солидно.
– Давай спросим, – сказал я Баулину.
– А у кого?
Я наугад подошел к двери одного дома и постучал кулаком. Никто не ответил. Я посильнее поколотил дверь сапогом. Наконец за дверью едва слышно проскрипел чей-то робкий голос.
– Ауфмах! – повелительно крикнул я.
Щелкнул замок, открыла дверь маленькая седая старушонка, обыкновенная старушка, похожая на всех старух мира. В ее выцветших, блеклых глазах, глядящих на нас из сумрака прихожей, снизу, не было ни любопытства, ни страха. Наверное, ей, повидавшей на своем долгом веку всякое и стоявшей одной ногой в могиле, вторжение двух русских солдат не показалось ни страхом смертным, ни концом света.
Подбирая кое-какие немецкие слова и помогая себе жестами, я стал расспрашивать у старухи, где здесь живут русские, русиш фрау, русиш медхен. Она поняла, ушла в глубину квартиры и вернулась, одетая в серенький плащ и шляпку. Вышли на улицу, пошли по тротуару. Старушка семенила впереди, а мы, подлаживаясь к ее медленным шагам, шли позади. Мне показалось, что в домах на другой стороне улицы приоткрываются занавески и выглядывают испуганно-любопытствующие глаза: куда эти русские ведут старуху?
Я еще издали заметил какую-то девушку, которая вышла на улицу и, завидев нас, замерла на месте как вкопанная. Мы приближались, а она все стояла и смотрела на нас то ли испуганно, то ли выжидающе-настороженно.
– Ой, русские!.. – воскликнула она негромко, когда мы подошли к ней. – Товарищи красноармейцы!
– Кончилась война! Домой! – сказал я.
– Ой, даже не верится! – Она взглянула на меня так ласково, словно родного встретила.
– Где ты живешь, где тут русские? – спросил я.
– Идемте, идемте! Тут близко.
Была она в стареньком летнем пальтишке какого-то непривычного немецкого покроя, на лодыжках морщились дешевенькие чулки, белый платок на голове был повязан как-то по-старушечьи, по-деревенски.
– Как тебя зовут? – спросил я девушку.
– Олей зовут.
– Откуда сама?
– Из Смоленской области.
– А брянские есть у вас? – голос Баулина от сильного волнения сделался хриплым. – Среди вас нет Баулиной Зинаиды?!
– Баулина Зинаида? – как-то беспечно переспросила девушка. – Не знаю, родненький. Нас там много. Может, и есть. Вот наш дом.
Дом этот, трехэтажный, из красного кирпича, без балконов и украшений, снаружи почему-то казался нежилым. В нем было что-то казенное, угрюмое, что-то от казармы или от тюрьмы. Дому под стать была и лестничная клетка: с облупленной штукатуркой, грязно-серыми стенами. На стенах кто-то нацарапал пятиконечные звезды, серп и молот и кто-то написал: «Хай сдохне Гитлер!», «Придет вам капут!» По вытоптанным и латаным кое-где цементом лестницам мы поднялись на второй этаж. Баулин тяжело дышал и был бледен.
Опередив нас, девушка приоткрыла обитую черным дерматином дверь и крикнула:
– Девушки, принимайте гостей! Наши пришли!
За дверью засуматошились: суетливо зашлепали по полу босые ноги, кто-то взвизгнул, кто-то засмеялся. Немного помешкав, мы вошли в большую сумрачную комнату, тесно заставленную двухъярусными железными кроватями, на кроватях, на синих байковых одеялах или под одеялами сидели, лежали, полулежали всполошенные нашим приходом женщины. В нос ударил спертый воздух битком набитого людьми жилья. Видно, девушки все еще долеживали, досыпали до позднего утра, потому как по случаю прихода русских на работу не нужно было ходить. Вели они себя по-разному: одни всматривались в нас с любопытством, другие тревожно-выжидающе, как будто наш приход не очень обрадовал их, третьи были весело приветливы. Они спрашивали: скоро ли кончится война, будем ли мы, как тут говорят немцы, воевать против американцев? Я отвечал, что это чепуха, что американцы – наши союзники, что наши в Берлине, что война уже кончается.
– По радио передавали, что Гитлер помер, правда это? – спросила одна.
– Сдох зараза! Говорят, застрелился! – сказала другая.
– Врут, – ответил я. – Наверно, сбежал, спрятался.
Разговаривая с ними в тесном проходе, я с любовью всматривался в щемяще родные русские женские лица, по которым истосковались мы на чужбине незнамо как, я искал ту, Олю, встретившую нас на улице, она как-то сразу затерялась тут среди девушек, а я уже успел влюбиться в нее, даже на какое-то время Полину свою забыл, хотел поухаживать за ней, искал ее глазами и не находил.
– Почему вас только двое? Когда придут остальные? Нас тут много, нам женихов много потребуется, – сказала одна бедовая.
– Погоны у вас. Чудно как-то. А мы-то не знали, думали, все как раньше, – и Баулину: – Что это у вас три полоски, вы командир?
– Командир, сержант, – ответил я за Баулина.
Баулин все время молчал, его заросшее рыжеватой щетиной лицо было растерянно-озадаченно, он разглядывал девушек, сидящих, лежащих на кроватях, он не увидел среди них свою Зинаиду, в глазах его туманилась уже знакомая мне безнадежность. «Так я знал, – думал я. – Нет здесь никакой Зинаиды». Потом подумал, что ведь девушки, наверное, есть и на других этажах, и уже слышал: шумели там на лестничной площадке, да заходили в эту комнату еще какие-то женщины.
– Девушки, есть среди вас такая – Баулина Зинаида? – спросил я, перебив шумиху.
– Кто-кто?
– Баулина Зинаида Егоровна, – хрипло повторил Баулин.
– Землячка, что ли, она вам будет?
– На третьем этаже Баулина. Откуда вы ее знаете?
– Муж ее разыскивает, – ответил я, чувствуя, как забилось у меня сердце.
– Ой! Надо же! Муж!
Девушки странно замолчали. Я взглянул на Баулина: лицо его сделалось каким-то синюшно-серым, даже в бою под пулями я не видел у него такого лица.
– Идемте, я вам покажу ее комнату, – вырвалась одна из девушек.
Сопровождаемые негромким, почему-то встревоженно настороженным разговором девушек, мы вышли из комнаты и стали подниматься на третий этаж. Теперь я, взволнованный, нет, не так, конечно, сильно, как Баулин, взволнованный перед встречей с Зинаидой (все же оставалось сомнение: может, не она, а просто однофамилица), теперь я пораженно думал, что чудо, оказывается, бывает на свете, что сейчас Баулин действительно встретит свою жену и сынишку.
- Предыдущая
- 36/42
- Следующая
