Вот кончится война... - Генатулин Анатолий Юмабаевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/42
- Следующая
– Опоздали! Мы их без вас тут! – прокричал молоденький, очень гордый тем, что побывал в бою, артиллерист, наверное, из нового пополнения.
Поодаль догорал подбитый танк, за ним тянулись пятнистые бронетранспортеры, некоторые съехали с дороги и, накренившись, замерли в кювете. Под ногами, как везде, где немцы разбитые драпали, шелестела какая-то бумага, на обочине дороги были разбросаны фаустпатроны, желтые трубы с бомбочками.
– Воловик, захвати фаустпатрон, – приказал старший лейтенант Ковригин.
Воловик подобрал фаустпатрон и понес его на плече, как палку. Минуя брошенную технику, мы свернули влево и пошли прочесывать лес. Шли, развернувшись в цепь, не теряя друг друга из виду. Плотно стоял темный сосновый бор, под ногами было мягко от опавшей хвои, пахло нагретой смолой, весной, жизнью. Я, как всегда в бою, шел рядом с Баулиным. Люди негромко переговаривались, мы с Баулиным молчали. Я надеялся, что немцы разбрелись, ушли далеко, что никакого боя не будет, что если мы и наскочим на них, они, как бывало раньше, сдадутся в плен, и мы вернемся к своим коням.
Выбрели к просеке. Просека, как и вся земля в Германии, была чистенькая, ухоженная – без валежин, пней и гниющих штабелей дров. Сквозь прошлогоднюю пожухлую ветошь жизнелюбиво вымахивала травяная молодь. Здесь, в затишке, уже совсем по-летнему припекало высокое солнце.
– Привал! – передали команду.
– Первый взвод, привал.
– Перекур с дремотой.
Остановились на опушке и бросились наземь. Одни сели, другие, подставляя лица солнцу, сразу же растянулись на травке. Курящие задымили цигарками или трофейными сигаретками. Правее нас курили второй, третий и четвертый взводы.
На просеке, в нескольких шагах от опушки, покоился большой округлый камень. Кругом лес, сыроватая низинная земля – и камень. Одинокий, как будто случайный. На Карельском перешейке камни, валуны на каждом шагу, а как сюда попал этот валун, гранит, непонятно. Старший лейтенант Ковригин подошел к камню, потрогал его рукой, вернулся, сел и, удивив меня, вслух произнес то же, о чем я только что подумал:
– Кто знает: откуда среди леса вот этот камень? По всем признакам здесь не должно быть камня.
На жестком лице старшего лейтенанта засветилось что-то непривычное, мягкое и мудрое; наверное, вспомнил, что он учитель все же, и оглядел нас учительским взглядом, с улыбкой ждал ответа.
– С неба упал, – ответил Худяков.
– Из земли вырос, – сказал сержант Андреев.
– Может, Гайнуллин нам ответит? – старший лейтенант улыбнулся мне чуть насмешливо и лукаво.
В моей пустой голове шевельнулся обрывок давно забытого и перезабытого школьного знания о моренах, валунах, и я, как вспомнивший урок школьник, бойко ответил:
– Лед его выкопал. Здесь был ледниковый период.
– Почти правильно! – обрадовался старший лейтенант. – Только не выкопал, а принес. Десятки миллионов лет назад с севера, со скандинавских гор сюда двигался двухкилометровой толщины лед, вот он и принес сюда этот захваченный на своем пути обломок скалы.
Мы еще внимательней поглядели на камень. Надо же, миллионы лет пролежал здесь этот валун, а я прожил на свете всего девятнадцать, мгновение в этих миллионах, которые прошли до меня и пройдут после меня; если даже останусь жив и проживу до старости, все равно это мгновение; прожить бы людям это мгновение в мире, в любви и счастье, а тут войны, войны, так и живет человек от войны до войны…
Урок географии кончился, старший лейтенант встал, стер с лица учительскую улыбку и, как всегда, негромко и жестко приказал:
– Первый взвод, встать! Вперед!
К лесному домику мы вышли внезапно. Шли по малоезженному проселку, шли неготовно, вразброд, наш первый взвод шагал впереди. Вдруг сквозь частокол сосен – дом. Наверное, покинут хозяевами, очень уж было тихо, не слышно ни животных, ни людей. Мы уже подходили к дому, как тут неожиданно протрещала очередь автоматная. Мы врассыпную и залегли под соснами. Так лежали какое-то время, приходя и себя. Позади послышался хриплый голос комэска. Второй, третий и четвертый взводы встали и побежали в обход дома, словом, дом мы окружили. Кто стреляет, сколько там немцев, никто, конечно, не знал.
– Ближе, ближе перебегай! – командовал Ковригин.
Перебегая от сосны к сосне, мы дошли до самой опушки леса и залегли под деревьями. Между нами и домом лежала полянка, зарастающая молодой травкой. От нас до дома было примерно метров сорок или, может, чуть меньше. И снова по нам автоматная очередь, пули чикнули совсем рядом, над головой у меня содрали кору с дерева.
– С чердака стреляет, – сказал сержант Андреев.
Не ожидая команды, Музафаров открыл огонь по чердаку; целясь в чердачное окно, застрочил и Баулин. Рядом с оконцем на стене поднималась кирпичная пыль. Стали стрелять и другие взводы со стороны двора, им оттуда ответил длинной очередью немецкий пулемет, наверное, били из окон. Видно, наши пули не повредили немца – снова очередь с чердака.
– Воловик, дай-ка сюда фаустпатрон, – сказал старший лейтенант.
Взяв фаустпатрон, взводный встал за ствол сосны, прицелился, положив ствол на плечо, и сказал:
– Как только выстрелю, встать и вперед!
Бухнул выстрел, и в ту же секунду грохнуло в чердаке, посыпалась черепица, но мы не успели даже подняться, по нам из окон дома чесанула пулеметная очередь. Как лежали, так и остались лежать за соснами. Слава богу, никого, кажется, не убило, не ранило.
– Вот остолопы, не догадались захватить побольше фаустпатронов, а так хрен их возьмешь! – проговорил Андреев.
– Русский мужик задним умом крепок, – сказал Голубицкий.
– Пушку бы сюда, – проговорил кто-то, кажется, Сало.
– Чего захотел, может, еще «Катюшу» тебе? – отозвался из-за дерева Евстигнеев.
У нас не только пушки, даже станковых пулеметов не было, они остались на тачанках.
– Воловик, крикни им: пусть сдаются, без кровопролития. Скажи, мы им сохраним жизнь, – приказал взводный негромко.
Воловик что-то прокричал по-немецки, из дома тоже что-то крикнули в ответ, и тут же пулеметная очередь.
– Чего они там?
– Не разобрал, товарищ старший лейтенант, кажись, ругаются.
И мы начали кричать кто во что горазд:
– Эй, фрицы, сдавайтесь! Гитлер капут!
– Них шиесен!
– Ханде хох, так вашу мать!
И в ответ пулеметная очередь. Другие взводы, видно, тоже не продвинулись, лежат под пулями по ту сторону дома и за сараем. С нашей стороны на нас глядели три окна, два из них были распахнуты. Видно, из одного из этих окон или даже из двух вели по нам пулеметный огонь; третье окно было закрыто, может, там была другая комната. Огонь вели наобум, неприцельно. Скорее всего, они не видели нас толком, поэтому не попадали. С левой стороны дома тоже были открытые окна, из них тоже вели огонь пулеметчики или автоматчики, а были ли окна с правой стороны, отсюда мы не видели. Наверное, и оттуда стреляли, второй взвод тоже не мог подойти к дому. Конечно, дом не был для нас неприступной крепостью. Мало ли мы на пулеметы хаживали. Несколько месяцев назад мы просто поднялись бы на «ура!» всем эскадроном и забросали бы дом гранатами, перестреляли этих фрицев. Конечно, поубивало бы и наших. А сейчас кончалась война, пока мы здесь колупались с этими фрицами, она, может, уже кончилась. Ясное дело, никому не хотелось умирать в двух шагах от победы. Мы про это никогда не говорили, но знали, что каждый думает об этом. Комэска и командиры взводов тоже не шли на риск. Но война есть война, не оставлять же было этих эсэсовцев в лесном доме, надо было их либо уничтожить, либо пленить, тем более эсэсовцев мы особенно ненавидели.
Мы постреляли по окнам, но стоило только нам прекратить огонь, тут же ответная очередь, пулеметная и автоматная. Сержант Андреев стрелял в комнаты из карабина зажигательными пулями: может, загорится там и дымом выкурим фрицев, но дыма что-то не было видно.
Старший лейтенант Ковригин стоял за толстым стволом сосны. Приподнявшись, я мог видеть его лицо. Оно было крайне озабочено и, как всегда в бою, решительно. Старший лейтенант не любил неудач, ведь недаром не только в эскадроне, а и во всем полку он считался самым толковым и храбрым взводным. Лейтенант думал. Я знал, вернее, догадывался, о чем он думает, так мне казалось. Ничего не оставалось, как поднять взвод в лобовую атаку, на «ура!». Первым, конечно, поднимется Музафаров. «Музафаров, давай!» Фрицы успеют высунуться и открыть огонь. Первым упадет Музафаров и не вернется домой с двумя орденами Славы и медалью «За отвагу». Он лежал недалеко от меня, я видел его бледное лицо, его глаза, в которых метались мальчишеская жажда жизни и страх смерти. Он ждал команды: «Музафаров, давай!» Рядом с ним прижался к земле Худяков, теперь его второй номер.
- Предыдущая
- 39/42
- Следующая
