Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 68

Тиэко быстро собралась и вышла из дома. На Четвертом проспекте столько людей, что не протиснуться. Но она хорошо знает, какой ковчег на каком перекрестке – все до единого обошла! Как все ярко, красиво! У каждого ковчега музыканты стараются вовсю.

На временной стоянке ковчегов она купила свечку, зажгла и поставила перед божеством. Во время праздника Гион статуи богов из храма Ясака переносят к месту временной стоянки ковчегов – это в южной части Киото, на перекрестке Синкёгоку и Четвертого проспекта.

Там-то Тиэко и заметила девушку, которая творила семикратную молитву. Тиэко видела ее сзади, но сразу поняла, зачем она здесь. Чтобы совершить семикратную молитву, надо семь раз отдалиться от статуи божества и семь раз с молитвой на устах приблизиться к нему. В эти минуты ни с кем нельзя вступать в разговор.

– Ой! – Тиэко не сдержала возгласа удивления. Ей показалось, будто эту девушку она уже встречала где-то. Тиэко тоже начала совершать семикратную молитву, не сознавая, зачем она это делает.

Девушка отходила от божества на запад, потом возвращалась. Так же поступала Тиэко, но отходила в противоположную сторону, на восток. Девушка молилась серьезней и дольше Тиэко. К тому же Тиэко и отходила не так далеко. Вот и вышло так, что семикратную молитву они окончили одновременно и лицом к лицу сошлись перед статуей божества.

– О чем вы молились? – спросила Тиэко.

– Вы за мной наблюдали? – Голос девушки дрожал. – Я молила бога поведать мне, где моя сестра… Теперь я знаю: это вы, вы моя сестрица! Ему было угодно, чтобы мы здесь встретились. – Глаза девушки наполнились слезами.

Тиэко узнала ее: это была та самая девушка из деревни на Северной горе!

От фонариков, а также свечей, которые ставили пришедшие поклониться божеству, здесь было светло, но она не стеснялась плакать. В ее слезинках мерцали отблески огней.

Тиэко вдруг захотелось обнять ее. С трудом пересиливая себя, она сказала:

– У меня нет ни старшей сестры, ни младшей. Я одна. – Ее лицо побледнело.

– Я все поняла, простите меня, барышня, простите, – прошептала девушка и горестно всхлипнула. – Я с детства надеялась, что встречусь с сестрой. И обозналась…

– …

– Мы были близнецами, и я даже не знаю, кто из нас старшая…

– Вас, наверное, подвело внешнее сходство.

Девушка кивнула, и слезинки покатились по ее щекам. Вытирая платочком лицо, она спросила:

– Барышня, а вы где родились?

– Недалеко отсюда – в квартале оптовых торговцев.

– Понимаю. А скажите: о чем вы просили в молитве?

– О счастье и здоровье для моих родителей.

– …

– А ваш отец?.. – спросила Тиэко.

– Много лет тому назад он свалился с дерева на Северной горе, когда обрубал ветки, и разбился. Потом мне рассказали об этом в деревне, а в ту пору я была еще совсем маленькой и ничего не понимала.

Тиэко ощутила, как ей сдавило сердце: может, дух умершего отца призывает меня, поэтому я люблю бывать в той деревне и любоваться криптомериями. Эта девушка говорит, что они с сестрой были близнецами. А может быть, отец, коря себя за то, что подкинул родную дочь, там, на верхушке дерева, задумался о совершенном поступке, сделал неосторожный шаг и упал. Наверное, так оно и было.

На лбу Тиэко выступил холодный пот. И шум толпы, заполнявшей Четвертый проспект, и звуки праздничной музыки будто отдалились куда-то. В глазах потемнело, казалось, она вот-вот лишится чувств.

Девушка коснулась плеча Тиэко и своим платочком стала вытирать ей пот со лба.

– Благодарю вас. – Тиэко взяла у нее из рук платочек и утерла лицо. Она даже не заметила, как сунула чужой платок себе за пазуху. – А ваша матушка?.. – тихо спросила она.

– Мать тоже… – девушка запнулась. – Наверное, я появилась на свет не на Северной горе, где растут криптомерии, а в дальней горной деревушке – на родине матери. Так вот, моя мать тоже…

Тиэко больше не решалась ее расспрашивать.

Слезы этой девушки были слезами радости. Когда они высохли, ее лицо засияло от счастья.

Что до Тиэко, то, хотя она старалась держаться уверенно, ноги ее дрожали, сердце было в смятении. Не хватало сил, чтобы сразу же взять себя в руки. Одно, кажется, ободряло ее – это спокойная красота девушки. Но Тиэко не ощущала откровенной радости, какую испытывала та. Напротив, ее все сильнее охватывало необъяснимое тревожное чувство.

Она все еще не решила, как вести себя с этой девушкой, когда та протянула ей правую руку и сказала: «Барышня…» Тиэко взяла протянутую руку. Она была обветренная, жесткая – не то что холеная ладошка Тиэко. Но девушка, по-видимому, не обратила на это внимания.

– Прощайте, барышня, – сказала она.

– Уже уходите?

– Я так счастлива…

– Но ваше имя?

– Наэко.

– Наэко? А я Тиэко.

– Я сейчас служу у людей. Деревня наша маленькая, и, если вы спросите меня, вам любой укажет, где я живу.

Тиэко кивнула.

– Барышня, а вы, видать, счастливая?

– Да.

– Я никому ни словечка не скажу про то, что мы встретились. Клянусь вам. Пусть об этом знает лишь святой Гион, которому мы сейчас молились.

«Хотя мы и двойняшки, Наэко, наверно, почувствовала разницу в нашем нынешнем положении, – подумала Тиэко и не нашлась что ответить, – но ведь подкинули-то не ее, а меня».

– Прощайте, барышня, – повторила Наэко, – пойду, пока на нас не обратили внимание…

Тиэко стеснило грудь.

– Наэко, наш дом недалеко – хотя бы мимо пройдемте.

Наэко покачала головой, но спросила:

– А кто у вас дома?

– Вы имеете в виду нашу семью? Только отец и мать…

– Я почему-то так и подумала: вас, должно быть, с самого детства любили.

Тиэко тронула девушку за рукав:

– Мы здесь уже долго стоим, не будем привлекать к себе внимание.

– Да-да.

Она обернулась к ковчегу и стала вновь самозабвенно молиться. Тиэко поспешно последовала ее примеру.

– Прощайте, – в третий раз произнесла Наэко.

– Прощайте, – ответила Тиэко.

– Я о многом хотела с вами поговорить. Наведайтесь когда-нибудь в нашу деревню. Мы пойдем в рощу, там нас никто не услышит.

– Спасибо.

Но почему-то обе пошли в одном направлении – к мосту у Четвертого проспекта.

Община храма Ясака велика. Она продолжает праздновать Гион и после процессии ковчегов семнадцатого июля. Двери всех лавок открыты настежь. На всеобщее обозрение выставляются чудесные расписные ширмы и многое другое. В прежние времена там можно было увидеть гравюры укиёэ[71] – из самых ранних! – и картины школы Кано[72], яматоэ[73], парные ширмы в стиле Сотацу[74]. Ширмы были украшены и оригинальными картинами в стиле укиёэ, на которых изображались «южные варвары»[75]. Жители Киото издавна с размахом отмечали свой любимый праздник Гион.

Отголоски этого теперь можно увидеть во время процессии ковчегов. Их украшают китайской парчой, гобеленами, камчатыми и золототкаными материями, узорчатыми вышивками. В былые времена многие известные художники участвовали в украшении ковчегов. Пышность, присущая эпохе Момояма[76], соседствует здесь с заморскими редкостями – из стран, с которыми торговала Япония.

На некоторых ковчегах даже устанавливали мачты с кораблей, имевших лицензию на торговлю с заморскими странами.

Музыка во время праздника Гион только на первый взгляд кажется примитивной. На самом же деле существует более двадцати шести способов ее исполнения. Причем в ней находят много общего с музыкальным сопровождением в пьесах мибу кёгэн[77] и с музыкой гагаку[78].