Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 97

Дочь спала в объятиях жены, разметавшей волосы по подушке. «Скала! Я боюсь этой отвратительной женщины, которая поклоняется тебе! Сколько же должно содрогнуться людей, прознавших без моего ведома о моем неверии в жену и дочь!»

Он снова любил жену. Он взял ее за руку. Она сказала «Ой!» и проснулась.

Пятнадцатилетняя Ёко вернулась домой. Лицо ее было белым.

– У меня болит голова. Я видела ужасную вещь.

Паренек с завода, который делал бутыли для разлива сакэ, вдруг захаркал кровью, потерял сознание, упал. Ожоги были ужасны. И Ёко видела, как это было.

Жених Ёко тоже знал про стекольный завод. Работа там была горячая – год напролет окна открыты. Пара-тройка прохожих почти всегда глазела в них. За дорогой – стоячая моча вонючей реки с масляными разводами.

В самом страшном цеху, которому совсем не доставалось солнечного света, рабочие размахивали огненными шарами на длинных палках. Их майки и лица лоснились от пота и грязи. Огненные шары на палках вытягивались в бутылки. Их опускали в воду. Потом поднимали. Потом с хрустом отламывали. Спины мальчишек скрючены – как у чертей. Они хватали шары щипцами и бегом бежали к последней печи… Через десять минут от этих летающих огненных шаров и хруста стекла голова у зеваки шла кругом, глаза стекленели.

Когда Ёко смотрела в окно, тащивший бутыль подросток вдруг страшно закашлялся, захаркал кровью, зажал ладонями рот, свалился на пол. В этот момент огненный шар упал к нему на плечо. Мальчик открыл окровавленный рот и страшно закричал. Хотел вскочить, но только закружился на месте и снова упал.

– Куда ж ты смотришь, кретин!

Его облили водой, которая показалась ему кипятком. Он потерял сознание.

– У этого мальчика вряд ли есть деньги на лечение. Но мне обязательно следует его навестить.

Жених Ёко сказал:

– На заводе немало людей, кого стоило бы пожалеть. Но если тебе так хочется – иди.

– Спасибо, мне действительно так хочется.

Через двадцать дней паренек пришел к Ёко поблагодарить ее – ведь она навестила его и дала денег. Прислуге он сказал, что хочет видеть «барышню», и она вышла к нему. Паренек переминался с ноги на ногу. Увидев Ёко, он вжался в стену и опустил глаза.

– Ну как, вы уже изволили выздороветь?

– Чего-чего?

Его бледное лицо выразило предельное удивление вопросом, поставленным с такой вежливостью. Ёко чуть не заплакала.

– Я хочу спросить – ожог уже прошел?

– Ну, – утвердительно хмыкнул он и с готовностью стал расстегивать пуговицы.

– Нет же, нет, я совсем другое имела в виду…

Ёко вбежала в дом. Жених протянул горсть мелочи. «Дай ему».

– Не хочу, не хочу больше разговаривать с ним! Пускай служанка отнесет.

Прошло десять лет.

Муж Ёко читал в литературном журнале рассказ «Стекло». Действие происходило в их городе. Стоячая вода с масляными разводами. Огненные шары в аду. Харканье кровью. Ожог. Сострадательная барышня.

– Ёко, послушай-ка!

– В чем дело?

– Помнишь, когда тебе было лет пятнадцать, ты увидела на фабрике паренька, который свалился в обморок? Ты ему еще денег дала.

– Да, помню.

– Так вот, он писателем стал и написал про это.

– Неужели? Дай взглянуть.

Ёко вырвала у мужа журнал. Он украдкой наблюдал за ней и по мере того, как она перелистывала страницы, все больше раскаивался в том, что дал ей рассказ.

Автор писал, что после несчастного случая паренек поступил в мастерскую, где делали цветочные вазы. Поскольку он проявил замечательные художественные способности, ему больше не приходилось мучить свое больное тело в горячем цеху. А потом он послал лучшую из своих ваз той самой барышне. Дальше было сказано приблизительно следующее. «За последний год я сделал столько ваз. И все – ради нее. Что же заставило меня ощутить свою классовую принадлежность? Тяжелый труд? Любовь к этой буржуйке? Лучше бы я тогда изошел кровью и подох. Милость заклятого врага! Какое унижение! Давным-давно враг пощадил дочь самурая после того, как захватил их замок. Но за это дочери пришлось стать наложницей человека, который убил ее отца у нее на глазах. Милость первая: эта девушка спасла мне жизнь. Милость вторая: она дала мне возможность найти другую работу. Только для какого же класса делаю я теперь эти вазы? Я стал наложником своего врага. Я знаю, почему она пожалела меня. Я знаю, почему она помиловала меня. Мне не стать львом, не избавиться от тех чувств, которые одолевали меня тогда. Может, я хотел бы поджечь ее дом. Но тут я слышу, как с отвратительным треском лопается чудесная ваза в ее комнате… Вижу, как сгорает ее красота… И хоть я вроде бы стою на передовой линии классовой борьбы, а выходит, что я просто кусок стекла, стеклянный шарик… Есть ли среди моих товарищей хоть один, кто не тащит на себе этот стеклянный груз? Пусть враг разобьет стекло! Если я погибну под его осколками – делать нечего. Но если нет, если почувствую, что сбросил бремя – вот тогда затанцую и снова брошусь в бой!»

Ёко отложила журнал в сторону. Вид у нее был отсутствующий. «Интересно, куда та ваза подевалась?»

Он никогда не видел, чтобы его жена выглядела такой покорной.

– Какой наивной я была тогда!

Муж покраснел.

– Это так. Но только нужно твердо отдавать себе отчет в том, что, если ты борешься с другим классом или встаешь на его сторону и борешься со своим, тебе как личности приходит конец!

Происходило странное. Девушка в рассказе была так красива и обжигающе свежа. Муж никогда не думал, что его жена может быть такой.

А этот горбатый, бледный уродец – откуда вдруг в нем такая адская сила?

Он играл в шашки с монахом из горного храма.

– Что случилось? Ты сам не свой, ничего у тебя не получается.

– Когда наступают холода, я жухну, словно травинка, все у меня из рук валится.

Он был совершенно подавлен, не мог даже взглянуть на своего соперника.

Вот и прошлым вечером он и она разговаривали в заброшенном флигеле гостиницы, разговаривали под шорох стремительно опадающих листьев.

– Каждый год, когда начинают мерзнуть ноги, я хочу обзавестись семьей. Только о том и мечтаю.

– С тех пор, как похолодало, мне стало казаться, что я тебя не стою. Ни одной женщины не стою. Я думаю об этом все больше и больше.

Теперь они уже перестали понимать друг друга. Поэтому он добавил:

– Когда зима близко, мне хочется молиться. Но это не от покорности, а от слабости. Я думаю: вот бы жить одним богом, и тогда я был бы счастлив тем, что просто ем свой рис. Мне хватило бы одной плошки.

На самом-то деле они каждый день заказывали себе шикарные блюда, чересчур шикарные. Но они не могли оставить эту гостиницу на горячих источниках. Если бы все шло, как им хотелось, они бы сняли на лето тот дом, которого она лишилась несколько лет назад. Но полгода назад они сбежали именно сюда, скрылись здесь. Уж так получилось. Хозяин полюбившейся им когда-то гостиницы, не говоря ни слова, отвел им комнату во флигеле. Денег у них не было, уехать было нельзя. За это время постоялец забыл, что такое надежда, и стал фаталистом.

– Ну что, сгоняем еще одну партию? Я разведу огонь.

Когда он уже подумал, что в этот раз наверняка выиграет, монах бесцеремонно продвинул шашку в самый угол доски. Этот маневр хорошо удавался деревенскому монаху, нужно было всегда быть начеку. Постояльцу вдруг стало неинтересно, азарт покинул его.

– Пока спал, ничего не придумал против моего приемчика? В этом ходе заключена судьба!

Но его противник только беспомощно уронил шашку на стол. Монах расхохотался.

– Ну кто же так играет? Прежде чем в атаку идти, надо руку набить.

Шашки монаха ворвались в неприятельский лагерь. Конец близился, монах был беспощаден. И тут вдруг погас свет. Монах заохал: «Ой-ой-ой! Напугал! Ты превзошел самого основателя! Ну и силища у тебя, куда основателю до тебя! Оставил меня в дураках! Ох, страшно мне, ох, страшно!»