Дюна - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 39
- Предыдущая
- 39/165
- Следующая
— Как же, фримены… — проворчал Кинес, отворачиваясь. — Какие тут фримены!
Но он слишком хорошо помнил легенду: «…и Лисан аль-Гаиб будет видеть сквозь всякие покровы, и уловки не обманут его».
— Все равно они, наверное, уже покойники, молодой сэр, — сказал арракиец. — Не нужно говорить о них худо.
Но Пауль слышал фальшь в их голосах и уловил угрозу, заставившую Халлека инстинктивно занять позицию для охраны своего юного хозяина. Он сухо бросил:
— Ужасно умереть в таком месте.
Не поворачиваясь, Кинес ответил, словно цитируя:
— Когда Бог желает, чтобы тварь его встретила свою смерть в некоем месте, то так направляет он желания сей твари, что они ведут ее в назначенное место.
Лето тяжело посмотрел на Кинеса.
И Кинес, встретив этот взгляд и так же твердо глядя герцогу в глаза, подумал: «Этот герцог больше беспокоился о людях, нежели о Пряности. Он рисковал своей жизнью — и жизнью своего сына! — чтобы спасти людей. Он спокойно принял гибель краулера, а угроза жизни людей привела его в бешенство. Такому вождю можно быть преданным до фанатизма. Победить его нелегко…»
И против собственной води, против своих первоначальных выводов, Кинес признался себе: «Мне нравится этот герцог».
~ ~ ~
Чувство величия преходяще. Оно непостоянно и непоследовательно. Отчасти оно зависит от мифотворческого воображения человечества. Человек, испытывающий величие, должен чувствовать миф, в который вплетена его жизнь. Он должен отражать то, что этот миф проецирует на него. И он должен быть прежде всего ироничным — ибо именно ирония удержит его от веры в собственное величие, она — единственное, что даст ему подвижность внутри себя. Без этого качества даже и случайное величие уничтожит человека.
Плавающие светильники изгнали ранние сумерки из обеденного зала Арракинского дворца… Их желтый свет озарял снизу огромную голову черного быка с окровавленными рогами и темно поблескивающий, писанный маслом портрет Старого Герцога.
Под этими реликвиями на белоснежных скатертях сияло начищенное до неправдоподобного блеска фамильное серебро Атрейдесов. Безукоризненно расставленное, оно образовывало геометрически совершенные островки напротив каждого из тяжелых деревянных кресел; сверкал хрусталь кубков и бокалов. Центральная люстра в классическом стиле пока не горела. Ее цепь тянулась вверх — туда, где скрывался в тенях ядоискатель.
Остановившись в дверях, чтобы оглядеть зал и проверить, как все приготовлено к приему, герцог подумал о том, что значил ядоискатель в их жизни.
«В этом все мы, — думал он. — О нас можно судить по нашему языку — точные и изысканные названия для разных видов предательского убийства. Сегодня, например, кто-то может попытаться применить чаумурки — яд в питье. Или, скажем, чаумас — яд в пище…»
Он покачал головой.
На длинном столе подле каждого прибора стояла плоская хрустальная фляга с водой. Тут столько воды, что бедной арракинской семье хватило бы на год, подумал герцог.
По обе стороны от дверей на уровне пояса были поставлены огромные рукомойники — лотки из желтого фаянса с зеленым узором. Возле каждого рукомойника стоял стол со стопками полотенец. Обычай требовал, объяснил мажордом, чтобы каждый гость при входе церемонно погружал руки в рукомойник, плескал на пол воду —. несколько горстей, а затем, вытерев руки полотенцем, бросал бы это полотенце в растущую у входа лужу. А после приема йоду выжимали и подавали собравшимся у входа нищим.
«Как это по-харконненски, — подумал герцог, — поистине они не упустили ничего, в чем можно проявить низость деградировавшей души!» Он сделал тяжелый, медленный вдох, чувствуя, как его душит гнев.
— С этой традицией покончено, — пробормотал он. Тут герцог увидал служанку — одну из тех узловатых, сварливых на вид старух, которых рекомендовал мажордом. Та явно болталась без дела возле дверей, ведущих на кухню. Герцог жестом подозвал ее, она вышла из тени, суетливо побежала к нему вокруг стола. Герцог обратил внимание на темное, словно продубленное, лицо, на ярко-синие глаза без белков.
— Что прикажет господин? — она стояла, потупив глаза, и опустив голову.
— Пусть уберут эти рукомойники и полотенца. — Герцог махнул рукой.
— Но..: Высокородный… — Теперь старуха подняла голову и изумленно приоткрыла рот.
— Я знаю обычай! — отрезал он. — Пусть рукомойники поставят у входа снаружи. И покуда мы за столом — до конца приема! — всякий нищий может получить стакан воды. Все ясно?
На темном лице отразились досада и даже злость.
Лето вдруг сообразил, что она конечно же собиралась продать воду, выжатую из истоптанных полотенец, заработать несколько медяков на несчастных, которые приходят выпрашивать воду. Может, и это было в обычае?..
Лето нахмурился.
— Я выставлю там охранника, который проследит, чтобы мои приказы исполнялись в точности, — пригрозил он.
Резко повернувшись, герцог быстрыми шагами пошел к Большому залу. Воспоминания гудели в его голове подобно беззубому бормотанию старух. Он вспомнил открытую воду, волны траву вместо песка под ногами — чудесные годы, промелькнувшие мимо, точно уносимые бурей листья.
Все прошло.
«Старею, — подумал он. — Я ощутил ледяное прикосновение собственной смертности. И в чем?! В жадности какой-то старухи?..»
В Большом зале пестрая толпа собралась у камина, возле леди Джессики. Трещал настоящий открытый огонь, бросая оранжевые отблески на драгоценности, кружева и дорогие ткани. Герцог узнал среди собравшихся фабриканта дистикомбов из Карфага, импортера электронного оборудования, водоторговца, выстроившего свое летнее имение близ полярной шапки, представителя Гильд-Банка (он был чрезмерно худ и держался замкнуто), поставщика запасных частей для меланжедобывающей техники, тонкую, с жестким лицом женщину (говаривали, ее фирма по сопровождению и обслуживанию инопланетных гостей была лишь прикрытием для контрабандных операций, шпионажа и вымогательства). Большинство женщин здесь принадлежали к тому особенному типу, который странно сочетает недоступность и чувственность.
«Джессика царила бы над толпой, далее если бы не была хозяйкой дома», — подумалось герцогу. На ней не было драгоценных украшений, она подобрала себе одежду теплых цветов — длинное платье почти того же цвета, что и янтарное пламя в камине, коричневая, охряного оттенка лента, подхватившая бронзовые волосы.
Герцог понял, что она оделась так, чтобы поддразнить его, упрекнуть за недавнюю холодность. Ей было прекрасно известно, что она больше всего нравилась ему именно в этих цветах — он воспринимал ее как игру теплых красок.
Чуть в стороне от гостей стоял Дункан Айдахо. Его парадная форма сияла, плоское лицо непроницаемо, черные вьющиеся кудри тщательно причесаны. Его отозвали от фрименов, и Хават дал ему секретное поручение: под видом охраны леди Джессики тщательно за нею следить.
Герцог оглядел зал.
В углу, окруженный группой молодых льстецов, пытающихся подладиться к нему — арракинской золотой молодежью, — стоял Пауль. Неподалеку от них — три офицера войск Дома Атрейдес. Герцога беспокоили девушки — наследник был бы для них желанной добычей. Однако Пауль со всеми держался одинаково — замкнуто и подчеркнуто-аристократически.
«Он будет достойно носить титул», — подумал герцог, и неприятный холодок коснулся его, когда он внезапно понял, что это — еще одна мысль о смерти.
Пауль заметил в дверях отца и отвел глаза. Взглянул на группки гостей, руки в перстнях, держащие бокалы (и по возможности незаметные проверки этих бокалов крохотными карманными ядоискателями дистанционного действия). Внезапно Пауль почувствовал неприязнь к этим пустым разговорам, к этим лицам — дешевым маскам, прикрывающим нарывающие, сочащиеся гноем мысли, к голосам, пытающимся спрятать за болтовней оглушительное молчание пустых душ.
- Предыдущая
- 39/165
- Следующая
