Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей) - Гергенрёдер Игорь - Страница 39
- Предыдущая
- 39/62
- Следующая
Я вспоминаю, как последние недели в степи коченели ноги, но отдать мои тёмно-жёлтые, с рыжинкой, мои высокие ботинки свиной кожи – надрывается сердце.
– Чтоб душа у вас кровью не залилась, можем эдак, – предлагает хозяин. – Коли воротитесь и скажете – валенки, мол, вам были без надобности, я возверну вам ботиночки.
Соглашаюсь. Хозяин одобрительно бормочет:
– Умно! Ещё как умно. – Даёт мне мятые листы обёрточной бумаги: из такой в лавках сворачивают кульки для пряников, сахара. – Поверх нательной рубашечки, сударь, завернитесь. А после – пухом... – суёт пуховый оренбургский платок. – У нас так-то говорят: на басурмана – отвага, на мороз – пух да бумага.
Прибегаю к школе прапорщиков, где наш штаб полка. Во дворе курят человек десять добровольцев, поёживаются на морозе. Другие несутся мимо них в здание. Звонко скрипит утоптанный промёрзший снег. Я тоже спешу в школу, в столовую. Увы, варевом тут не пахнет.
– Лёня, ботинки стырили? – встревоженно восклицает Юра Зверянский, глядит на мои валенки. Машу на него рукой, объясняю, в чём дело.
– Посмотрим... – мрачно говорит он насчёт предложения моего квартирного хозяина. – Если не захочет возвращать, я приду!
Юра на год старше меня: ему семнадцать. Сын врача. Давно прославлен в гимназии страстью к самодельным адским машинам. Одна из них взорвалась у него в руках: лицо осталось обезображенным. Вместо левой брови – шрам; шрамы на щеках, на подбородке. Когда Юра сердится, лицо кажется злодейским – за это его прозвали Джеком Потрошителем. Прозвище Юре нравится. А вообще он очень гордый, обидчивый.
К нам подходит Петя Осокин, он учился в одном классе с Юрой. Сын небогатого помещика. У Пети большие, прямо-таки коровьи глаза, а в профиль похож на грача. Он – пылкий любитель литературы, причём, увлекается Гоголем, Толстым и всей русской классикой. Это странно. Многие из нас любят читать, но мы жадно читаем Эжена Сю, Хаггарда, Буссенара. Стрельба, приключения – что в книгах может быть интереснее этого? Для Осокина же страшно интересна какая-нибудь фраза из Гоголя. Когда, например, Чичиков торгуется с Собакевичем и Собакевич сообщает, что сейчас скажет Чичикову одно приятное слово. И говорит: «Хотите угол?»
– Хо-хо-хо! – Осокина душит смех. Петя вновь и вновь пересказывает сцену: – Представляете, Собакевич дерёт за мёртвую душу «угол» – двадцать пять рублей! И это для Чичикова – приятное слово, ха-ха-ха!
Пете возражают: ну и чего, дескать, особенного? Показано, что Собакевич – жадный, вот и всё.
– Не всё! – Осокин мотает головой. – Ты только почувствуй, как ввёрнуто! Какой иронизм. – И заговорщицки повторяет: – Хотите угол?
Сейчас Осокин, кивнув на меня, говорит Джеку Потрошителю:
– Лёнька – прямо Ноздрёв! Проиграл ботинки, спёр у истопника валенки...
– Будет тебе, Николай Васильевич, – говорю я. – Лучше скажи, чего нас взбулгачили?
Осокин окликает сызранского реалиста Селезнёва, в эту минуту вбежавшего в столовую:
– Что-нибудь знаешь, Селезень?
Тот повернулся к нам, лицо розовое с мороза, на ресницах иней. С выражением бесшабашности выкрикивает:
– Оренбург прос...ем! Красные лупанули с юга, взяли Соль-Илецк. Нас бросают им навстречу.
– Врёшь? – Джек Потрошитель обхватил сызранца за плечи, глаза так и пыхнули.
Селезнёв клянётся, что не врёт. Мы трое тискаем его, хлопаем по спине, по шее. Нас обуял азарт. Бои, в которых мы до сих пор участвовали, кажутся второстепенными. Мы всё время ждали бешеной победной битвы. Неужели она – вот-вот?
Примчались Саша Цветков, Вячка Билетов. Да, полк перебрасывают на южное направление. Будем заслоном на пути наступающих красных!
Так называемая Туркестанская армия красных продвигалась вдоль железной дороги Актюбинск – Оренбург. Ползли поезда с войсками, по бокам тянулись сотни саней, а дальше, по сторонам, простиралась покрытая глубоким снегом равнина.
Приблизившись к станции, занятой нашими частями, красные останавливались и начинали артиллерийский обстрел с дальней дистанции. Белые отвечали, готовые отразить атаку. Но атаки не было; проходил морозный день. А ночью отряды неприятеля на санях совершали по равнине глубокие обходы, с рассветом обрушивались на станцию справа и слева, грозя отрезать находящуюся в ней часть. В это же время противник атаковал и в лоб, по железнодорожному полотну. После короткого боя белые отходили, пока оставалась свободной железная дорога позади них. Через два-три дня подобное повторялось на следующей станции.
Против тактики красных могли и должны были помочь казаки. Это их местность. Им по силам не только перехватывать ночами неприятельские отряды, но и самим делать набеги, перерезать железную дорогу в тылу у врага. Однако в своём большинстве станичники воевать не рвались.
И вот Туркестанская армия уже в Соль-Илецке. Ещё таких дней пять, и она вступит в Оренбург...
Нам положение отнюдь не представляется безнадёжным. Мы грезим победами. Вячка Билетов возбуждённо рассказывает:
– Сейчас слыхал разговор офицеров – к нам поступили французские пушки-скорострелки: митральезы! У них, как у револьверов, – барабаны. Снаряды из барабана – бу! бу! бу! Семь подряд! – рассказчик выразительно прищёлкивает языком, продолжает с таким видом, будто своими глазами не раз наблюдал подобное: – Митральезки – на платформы. Платформы – впереди паровоза. И – понеслись! Красные бабахнут один раз, а наши как посыплют... те – в понос, и тут мы, пехтура, как рванём...
– Когда это будет? – спрашиваю я.
Вячка уверяет, что нынче днём. При поддержке митральез мы переходим в наступление. Наш полк должен первым ворваться в Соль-Илецк.
Билетов – мой бывший одноклассник. На мой взгляд, у него много недостатков: ехидный, неумный, не всегда честный. Но он – мой лучший друг. Пухлый пунцовый рот Вячки всё время в движении: то причмокивает, посвистывает, то втягивает с сипением воздух, сплёвывает, то издаёт неприличные звуки.
Однажды, когда нам было лет по двенадцать, мы проходили мимо дома кузнецкого пристава Бутуйсова. Из окна высовывался чёрный доберман-пинчер с пристально-серьёзным взглядом. Вячка принялся рычать на него...
Пёс выпрыгнул в окно, ухватил моего убегавшего друга за каблук, отчего Вячка упал в обморок, и пёс его больше не тронул.
Отец Билетова – старший бухгалтер хлеботорговой компании. Когда был жив мой отец, они у нас в доме часто играли в шахматы, а в земском клубе – в преферанс. Оба крепко выпивали, оба особенно любили мадеру.
Мы стоим в столовой школы прапорщиков, рассуждаем о митральезах. Джек Потрошитель говорит, что револьверные орудия применялись ещё в японскую войну, но заметно себя не зарекомендовали. Вот если б начинять снаряды некоей особой взрывчаткой! Он упоённо о ней рассказывает.
Саша Цветков слушает с сомнением, вздыхает:
– Эх, дали б нашему батальону хотя бы один пулемёт «максим»! Да если и дадут, у нас пулемётчиков нет.
– Я могу быть пулемётчиком! – восклицает Билетов.
Саша не отвечает – на его лице не усмешка, а как бы намёк на усмешку. Он никогда не позволит себе насмешничать. Умный, красивый, он один у матери, отца нет. Мать – известная на весь Кузнецк портниха. Из своих шестнадцати Саша три года отработал помощником повара в ресторане Гусарова «Поречье».
Билетов едко взыривается на Сашу, придумывая, как его поддеть, но тут Петя Осокин берёт Вячку за отворот шинели:
– Знаешь, ты кто? Помесь Хлестакова с Хомой Брутом.
Вячка в ярости подпрыгнул на месте, ударив себя каблуками по заду. Это его всегдашняя манера. Заорал на Петю:
– Петушенция, враль, я твой длинный нос отсеку!
Голос фельдфебеля Кривошеева, которого у нас почему-то зовут Кошкодаевым, гонит на поверку. Выбегаем во двор. Луна блестит в огромном слабо светящемся круге. Ну и стужа!
После поверки ненадолго возвращаемся в столовую. Нам дают по селёдке, по куску чёрного хлеба и по кружке чая. Проглотив это, хотим жрать как волки, растравленные косточкой ягнёнка.
- Предыдущая
- 39/62
- Следующая
