"Локомотив", который мы потеряли - Рабинер Игорь Яковлевич - Страница 50

ГОРЕ ОТ УМА

Возможно, первым же пассажем этой главы огорошу немалую часть читателей.

Я уважаю Анатолия Бышовца.

Уважаю потому, что современному российскому обществу, на мой взгляд, катастрофически не хватает ярких личностей. Тех, кого можно узнать из тысячи. Тех, чьи мысли, поведение, слова, их интонация не похожи ни на чьи другие. Тех, кто не боится идти на конфликты с сильными мира сего и даже оказываться одним против всех.

Даже когда такие люди в чем-то крайне не правы, само их присутствие, убежден, делает общество здоровее. Потому что любая борьба идей, любой плюрализм мнений честнее, естественнее серой однотонности и молчаливого согласия. В России первого десятилетия XXI века, увы, об этом стали забывать…

Разбирая свои архивы, я нашел газету «Футбольная панорама» за сентябрь 1991 года. А в ней – две собственных публикации под названием «Три дня, которые потрясли даже футбольный мир», посвященный только что отгремевшему августовскому путчу и его влиянию на события в советском футболе. Было мне тогда 18 лет, я делал самые первые шаги в журналистике – и с Бышовцем, равно как и с большинством других футбольных людей, знаком еще не был.

В одной из этих публикаций жена Вагиза Хидиятулли-на в подробностях рассказывала, как ее муж, один из лучших игроков СССР 80-х годов, за считанные дни до отъезда по контракту во Францию отправился к Белому дому защищать демократию. В другой же сказано:

«Мужество проявил и главный тренер сборной страны Анатолий Бышовец, который, находясь на сборах в Испании, моментально заявил, что действия захватившей власть хунты антиконституционны».

Один только этот поступок, по-моему, говорит о человеке многое. Когда мы страшимся что-то сказать или сделать, тотчас находим для себя массу оправданий, вспоминаем о множестве жизненных обстоятельств, которые-де заставляют идти на компромисс с самим собой. У Бышов-ца тогда в Москве тоже оставалась семья – но он не испугался открыто заявить о своей гражданской позиции.

Бесспорно привлекает меня в Бышовце и его незаурядный уровень интеллекта. Не секрет, что, общаясь со многими футбольными людьми, приходится невольно опускать языковую планку до их уровня – чтобы тебя не сочли снобом. Чем богаче твой лексикон, тем меньше у тебя шансов найти с ними общий язык.

До уровня же Бышовца, напротив, зачастую нужно подниматься. Беседы с ним, не скрою, доставляют мне эстетическое наслаждение. И дело не только в том, что тренер с легкостью вставляет в свою речь цитаты из Сократа или из Библии, а рассуждая о своем правдоискательстве во враждебном мире, тяжело вздыкает: «Так же мучились Вавилов, Мейерхольд, Маяковский». Дело в общем строе его речи и вообще ума. Он умеет столь виртуозно вуалировать свои мысли и загадывать словесные шарады, что ежеминутно ломаешь голову: что же он имеет в виду? Недаром Дмитрий Галямин, работавший главным тренером «Химок» в ту пору, когда Бышовец был там вице-президентом, признавался мне: «Тщательно готовлюсь к разговорам с Бышовцем, потому что каждый из них – словно шахматная партия. Он продумывает каждый свой ход и при этом наперед вычисляет, что ты скажешь в ответ».

Как-то раз Бышовец пожаловался мне: «Разговариваешь порой с иным молодым журналистом, рассказываешь, что во время недавней поездки в Мадрид побывал в "Пра-до ". Имеешь в виду, конечно, знаменитый музей изобразительного искусства, а репортер потом пишет, что я ходил в магазин фирмы Prada. Ну о чем с такими людьми можно разговаривать?…» Он, кстати, и после домашнего матча «Локомотива» на Кубок УЕФА с мадридским «Ат-летико» не упустил возможности сорвать аплодисменты испанских журналистов фразой: «Великолепную игру Агуэ-ро я бы сравнил с посещением музея "Прадо " в Мадриде».

В одном из давних интервью Анатолий Федорович рассказал: как-то в молодости он оказался в интеллигентном доме, где велись беседы о литературе, науке, искусстве. И ему стало страшно стыдно, что он, ничего об этом не знающий, вынужден хранить мучительное молчание. После этого он и поставил перед собой цель – достичь такого интеллектуального уровня, чтобы ему не составляло проблем общаться с людьми любого калибра.

И он эту задачу… не выполнил.

Потому что, научившись чувствовать себя своим в компании бомонда, Бышовец, похоже, потерял нечто не менее важное. А именно – умение органично общаться с теми, кто составляет его, как тренера, профессиональный материал. С футболистами.

И отнюдь не из-за их дремучести. А из-за того, что с Бышовцем в силу особенностей его характера и даже ауры работать, мне кажется, очень тяжело. Умственная усталость ведь зачастую гораздо тяжелее «переваривается», чем физическая. Тем более – не в дозированных формах, как в сборной, а каждый день. Может, потому он ни в одном клубе давно уже надолго и не задерживался?

Интеллектуальное превосходство над окружающими, которое Анатолий Федорович стремится подчеркнуть в каждой фразе, давит на игроков. Они нервничают, не понимают, что тренер хочет сказать и кому адресует свои пассажи. Их не оставляет тревога, что за туманностью формулировок скрываются какие-то фальшь и игра. Своим эзоповым языком и хитрым, с прищуром, взглядом он высасывает из них энергию и лишает покоя.

Защитник Олег Пашинин в интервью «Советскому спорту» высказался по этому поводу так: «Он всегда говорит так красиво и витиевато, а главное, двусмысленно, что ты думаешь: или ты – дурак, или… Ты можешь понять его речь так, как хочешь ты, а он на самом деле имел в виду совсем другое. Бышовца бы в политику! Он для нее человек уникальный. Речи – заслушаешься\»

Чтобы покорять сердца тех, для кого ты работаешь, далеко не обязательно быть сложным. А покорять надо именно сердца, потому что никогда футболист, в особенности российский, не пойдет умирать на поле за одну лишь зарплату и премиальные. Только – за людей. Или – друг за друга, или – за тренера. Когда-то за Бышовца шли в бой -иначе Олимпиаду ни за что бы не выиграли. Да и возвращения его в первую сборную во времена памятного конфликта 1993 года не потребовали бы…

Когда в пору журналистского ученичества я изъяснялся на бумаге мудреными словами, фразами с причастными и деепричастными оборотами, мои учителя призывали: пиши проще! Не глупее и примитивнее, а именно проще. Потому что читателям нужно не твое самолюбование, не демонстрация интеллекта – а ясность мыслей и искренность чувств.

Семина игроки любили и любят во многом именно за эти ясность, искренность и простоту. Филатова – тоже. Они знали, чего от этих людей ждать. За что они обнимут и расцелуют, за что – разорвут в клочья.

Бышовец пришел в команду, которая многие годы жила по одним законам, с нескрываемым желанием их разрушить и на голом месте возвести собственную крепость. А, столкнувшись с естественным сопротивлением, тут же встал в защитную стойку. В любом слове и жесте он начал видеть подвох, в любом человеке – потенциального заговорщика.

И это была не столько вина его, сколько беда.

«Локомотив» изначально был не его командой – и это должны были понимать те, кто нанимал Бышовца на работу. Это был коллектив с жесткой, давно сформировавшейся системой ценностей и взаимоотношений, который новую власть, резко противопоставляющую себя старой, не принял бы ни при каких обстоятельствах. Да еще и при наличии Семина в качестве президента. Знать, что родной человек где-то рядом, но общаться каждый день ты вынужден с чужим – для многих игроков «Локо» это было невыносимо.

В другом клубе, вполне допускаю, у Анатолия Федоровича могло бы сложиться куда благополучнее. Но для этого должно было совпасть несколько условий – слишком уж специфический это тренер и человек. Во-первых, команда, для которой он был бы беспрекословным лидером, гуру, каждое решение которого априори правильно. Во-вторых, полное отсутствие противовесов внутри клуба – их наличие сразу вызывает у Бышовца подозрения и сбивает с рабочего настроя. В-третьих, игроки не должны были любить предыдущего тренера, как это было в случае с «Локомотивом» и Муслином (или Семиным). Потому что такова уж натура олимпийского триумфатора-88, что уважать его игрок вполне может, но вот любить… Не уверен.