Скажи изюм - Аксенов Василий Павлович - Страница 67
- Предыдущая
- 67/102
- Следующая
Еще трепали эзоповскими языками, еще и за границу иногда удавалось с возвратом, еще и «протаскивали» иногда кое-какие снимочки на страницы печати, еще и выставчонку какую-нибудь «пробивали», с усмешкой еще смотрели на отъезжающих в заокеанские и библейские дали товарищей, еще бодрили себя идеей упорного пребывания на родной территории Россия, еще и водку по-прежнему пили, но уже и вшивались кое-где под творческую кожу пресловутые «торпеды», уже климактерическая тоска растекалась по Москве, уже едва ли не треть друзей была «за бугром», фотографы, художники, писатели, уже места их с оживленным хрюканьем занимались новым выводком фотил, мазил и писак, уже и самый последний человеческий мусор пошел в ход, а творческие союзы уже становились простыми придатками «фишек» и «лишек», уже очевидно было, что не осталось никаких «еще», и все-таки в какой-то похмельный понедельник из очередного безнадежного «еще», словно из вялого лимона в выдохшийся «боржом», выжата была идея свободного издания «Скажи изюм!» – попробуем все-таки еще раз!
Замечательно по этому поводу высказался старейший семидесятилетний участник альбома Георгий Автандилович Чавчавадзе, потомок грузинских царей и заслуженный деятель искусств десятка автономных республик и областей, включая враждебный Нагорный Карабах.
– Я думал, что уже все, – сказал он, – а оказалось, что еще ничего! – такая была выдана формулировка.
Георгий Автандилович, будучи «московского разлива», к Кавказу себя не очень-то причислял, хотя и сохранил перешедшее по наследству искусство тамады, то есть мог поддерживать застолье ночь напролет в самой разнузданной или самой занудной компании, велеречивыми псевдовосточными тостами утихомиривая страсти или рассеивая скуку, мог даже при надобности или при настроении, щелкая суставами, пройтись в лезгинке.
Пиры такого рода как бы составляли его легенду кавказского князя, в реальной же действительности Георгий Автандилович смиренно жил в кругу московской интеллигенции, хранил свой маленький холостяцкий комфорт, десятилетие за десятилетием по вечерам прогуливался вдоль Тверского бульвара, в зубах трубка, в руке самшитовая узловатая трость, грива седых волос, пушистые седые усы, берет с помпоном, благодаря которому окрестная пацанва называла его «дед-стиляга».
В Союзе фотографов у Чавчавадзе был огромный авторитет. Во-первых, один из старейших членов – билет за подписью самого Кима Веселого! Во-вторых, принадлежность к тем, кто «с-„лейкой“ и-с-блокнотом-а-то-и-с-пулеметом», то есть к правящему поколению – всю войну в дивизионной газете, три ордена Красной Звезды! В-третьих, общесоюзная известность – считался специалистом по фотоосвещению культурной жизни братских советских народов с их бесконечными смотрами достижений, съездами и декадами разных дружб, за что и были ему пожалованы почетные звания упомянутого уже Карабаха, а также Калмыкии, Каракалпакии, Хакасии, Чечено-Ингушетии, Адыгеи, Ненецкого национального округа и прочая и прочая.
Между тем за пределами официальщины о Чавчавадзе шла молва как о Мастере, говорили, что в столах у него скопилась целая эпопея, что Збига Меркис его почитает седьмым в мировой десятке, а третий в мировой десятке чикагский старец Уолт Попофф поддерживает с ним почтительную неторопливую переписку, не по почте, конечно, а с оказиями из Чикаго и обратно.
Из «изюмовцев» лучше всех скрытую сторону Чавчавадзе знал Шуз Жеребятников: познакомились на бильярде, подружились при обмене холостяцким опытом. Надо призвать старика под знамена, сказал Шуз. Гадом буду, пойдет.
Георгий Автандилович и в самом деле не заставил себя ни ждать, ни упрашивать. Сразу же в ответ на приглашение приехал в «охотниковщину», раскрыл свою папку и тут же предстал перед гигантами как новоявленный гигант. Цикл «Тени»: на снегу, на траве, на песке, на воде, на бегущем в панике пешем войске тени «мессершмиттов», «фокке-вульфов», «яков», «мигов», «летающих крепостей»... Цикл «Столы»: банкеты многонациональной культурной политики, юбилеи, защиты диссертаций, лица, искаженные неопознанным и неназванным позором... Цикл «Моя последняя любовь», в котором перед восхищенной аудиторией предстала по крайней мере дюжина более или менее очаровательных девиц, как бы плывущих в складках необъятного ложа. Кто же из них последняя, Георгий Автандилович? – деликатно поинтересовались «изюмовцы». Постель, был ответ.
Ну что ж, господа... – сказал Макс Огородников. Как вы сказали? – встрепенулся Чавчавадзе. Я сказал – ну, что ж... Нет, вы, кажется, сказали «господа»? Вы называете друг друга «господа», господа? Разумеется, сударь! Мы, в общем-то, народ вежливый. Итак, господа, пока мы все жуевничали, Георгий Автандилович, вот этот дивный моложавый господин, запечатлел, гребена плать, для нашей родины Византийской Советской Социалистической Республики летящие образы времени с бликами «вселенского духа». Господа, волнуясь сказал Чавчавадзе, у меня нет ни жены, ни детей, и я с вами, господа! Хм, сказали присутствующие, вы так говорите, милостивый государь, будто во глубину сибирских руд с нами собрались. Почту за честь, господа! Ну, а в другую сторону, ваше сиятельство? Здесь я пас, господа. Не люблю Запад.
Между старейшим и юнейшим разница оказалась – сорок семь лет. Юнейшим был некто Васюша Штурмин, год назад демобилизованный из частей особого назначения ВДВ – «голубые береты». Свои воинские впечатления, зафиксированные на пленке, Васюша и принес в круг молодых московских концептуалистов, из которых его выудил Олеха Охотников. Их часть базировалась в белорусском городе Борисове, откуда при соответствующих обстоятельствах, имея соответствующие распоряжения, должна была десантироваться в город Лондон, что за проливом Ла-Манш, на реке Темзе, и там ждать дальнейших приказаний.
«В туманный Лондон прибыл я, но „битлов“ нету тут», элегически пел под гитарку однополчанин Сережа Бурлюкин, главный герой Васюшиного цикла, представленного в «Изюме». Крутые подбородки и бритые затылки под пилотками типа «балахон», мощный разворот плеч и впечатляющие руки, готовые навести порядок в любой братской компартии. Утро в казарме, Сережа Бурлюкин, биток под два метра, задумался у окна с соплей на носу. «Сережа, у тебя огромные запросы», поет полковая группа «Сигнал». На танцах в клубе «Водник» Сережа Бурлюкин встречает Варю Р. Сережа с Варей мучаются меж мусорных баков. Сережа Бурлюкин уединяется в сортирчике на автовокзале. Сережа пьет из-под крана. Сережа Бурлюкин несет почетную вахту у полкового знамени. Полк награждается орденом за участие в трехнедельных маневрах на территории братского Афганистана. Сережа Бурлюкин с гитарой, романтика дальних дорог. «Помнишь ли, товарищ, ты Афганистан? Зарево пожарищ, крики мусульман»... Сережа Бурлюкин, рубай компот, он жирный! У карты мира – готов к выполнению любого задания Родины. Варя Р. с двумя подругами предлагает мальчикам групповой секс. А ведь Сережа Бурлюкин собирался на ней после «дембеля» жениться...
Любопытно, что Васюша Штурмин приехал в Москву уже во всеоружии самых последних идей фотографического авангарда. Каким образом эти идеи проникли в район сектора Борисов, остается загадкой.
Однако главным в работах Штурмина были, по мнению «изюмовцев», не реалистические наблюдения и не знакомство с авангардистскими идеями, а нечто, отличавшее настоящего фотографа от «фотилы», который ведь тоже может и идей нахвататься, и реализмом нажраться, благо его на родине социализма хоть отбавляй. Поди определи это «нечто», разводил руками Слава Герман, поди назови это словами. Для удобства будем считать это «проницающей иронией», о’кей, сказано много и ничего.
Герман, Древесный, Огородников, Трубецкой, Казан-заде и другие «шестидесятники» очень были вдохновлены появлением и кучкованием вокруг альбома «новой молодежи». Еще несколько лет назад им казалось, что тылы отрезаны, что за ними никто не идет, кроме нахрапистых молодых «фотил», участников всесоюзных и региональных совещаний «юных объективов партии», как вдруг оказалось, что пустынька социалистическая вновь проросла несъедобным для идеологического бегемота репейником, что по краям застарелого болота что-то опять запузырилось, грозя при первом же дожде обратиться «новой волною», что существует даже где-то в нищих жилищах молодежи дерзкое общество ФОГ, что расшифровывалось простенько – Фотографическое Общество Гениев. Несколько «фоговцев» стараниями Олехи и Венечки были привлечены и вскоре появились в «охотниковщине» со своими черно-белыми, и даже скорее черными, изображениями, с легкой усмешечкой в адрес старших друзей, с вечной своей препохабнейшей водочкой, от которой «шестидесятники» уже начинали вздрагивать, и даже с напитком зрелого социализма, пресловутой «бормотухой», которой, в отличие от «китов», ничуть не чурались, ибо хорошо «бьет по шарам» и соединяет с просторами страны. Наполненные стаканы назывались в этом кругу «снарядами». Сдвигая, скажем, над столом три стакана, говорили: три снаряда по товарищам! Если же стаканов оказывалось семь, тост видоизменялся: семь стаканов по товарищам! Разъехавшись локтями в баклажанной икре, пели любимые песни – «Поручик Голицын» и «Коммунисты поймали мальчишку».
- Предыдущая
- 67/102
- Следующая
