Росхальде - Гессе Герман - Страница 23
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
Вскоре пришла и мама, она принесла ему в постель яйцо и чашку молока, а папа обещал ему новые цветные карандаши, и все были милы и нежны с ним и радовались, что он опять здоров. Все было почти как в день рождения, не хватало только пирога, но он не переживал, так как по-настоящему есть ему все еще не хотелось.
Как только его одели в новый синий костюмчик, он пошел к папе в мастерскую. Вчерашний отвратительный сон забылся, но в его сердце все еще вибрировали отзвуки ужаса и страдания, и ему надо было убедиться, что вокруг него действительно солнце и любовь, и насладиться этим. Папа снимал мерку для рамы к своей новой картине и встретил Пьера с радостью. Но мальчик все же не захотел оставаться долго у отца, он пришел только поздороваться и почувствовать, что его любят. Ему надо было бежать дальше, к собаке и к голубям, к Роберту и на кухню, надо было со всеми поздороваться и обойти все свои владения. Затем он с мамой и Альбертом пошел в сад, и ему показалось, что прошел уже целый год с тех пор, как он лежал здесь в траве и плакал. Качаться ему не хотелось, но он погладил рукой качели и направился к кустам и цветочным грядкам, там на него повеяло смутным, словно из прошлой жизни, воспоминанием, ему показалось, что он уже блуждал когда-то между этими клумбами, одинокий, всеми забытый и безутешный. Теперь все снова жило и сияло, воздух был легок, и Пьер дышал им полной грудью.
Мать позволила ему нести корзинку с цветами, они складывали в нее гвоздики и большие георгины, а Пьер сделал еще и особый букет — позже он хотел отнести его отцу.
Когда они вернулись в дом, он почувствовал усталость. Альберт вызвался поиграть с ним, но Пьер хотел сначала немножко отдохнуть. Он удобно устроился на веранде в большом плетеном кресле матери, все еще держа в руке букет для папы.
Ощущая приятное изнеможение, он закрыл глаза, повернулся лицом к солнцу и с удовольствием почувствовал, как красные теплые лучи света пробиваются к нему сквозь опущенные веки. Затем он удовлетворенно оглядел свой красивый, чистый костюмчик и стал протягивать к свету свои начищенные желтые ботинки, то правый, то левый. Так хорошо было тихо и слегка утомленно сидеть в этом уюте и чистоте, вот только гвоздики пахли слишком сильно. Он положил их на стол и отодвинул от себя как можно дальше, насколько хватило руки. Надо бы скорее поставить их в воду, иначе они завянут прежде, чем их увидит отец.
Он думал о нем с непривычной нежностью. Как все произошло вчера? Он пришел к нему в мастерскую, папа работал, ему было некогда, и он стоял перед своей картиной такой одинокий, прилежный и немного грустный. Все это он помнил совершенно точно. А потом? Разве потом он не встретил отца в саду? Он напряженно пытался вспомнить. Да, отец ходил взад и вперед по саду, один, с каким-то отчужденным, страдальческим лицом, и он хотел позвать его… Как это было? То ли вчера и в самом деле произошло нечто ужасное, то ли кто-то говорил об этом, — он никак не мог вспомнить.
Откинувшись в глубоком кресле, он погрузился в свои мысли. Солнце золотило и грело его колени, но радостное чувство постепенно отступало от него. Он чувствовал, как его мысли все больше и больше приближаются к тому ужасному событию, и он знал, что, как только он вспомнит, эта жуть снова завладеет им; она стоит за спиной и ждет. Каждый раз, когда он в своих воспоминаниях подходил к этой границе, в нем поднималось гнетущее ощущение, напоминающее тошноту и головокружение, а в голове появлялась легкая боль.
Резкий запах гвоздик раздражал его. Они лежали на залитом солнцем плетеном столе и увядали; надо было не откладывая подарить их отцу. Но он больше не хотел, точнее, все же хотел, но его сковала такая усталость, и свет так резал глаза. И ему надо было во что бы то ни стало вспомнить, что же случилось вчера. Он чувствовал, что уже близок к этому, надо было только ухватиться за что-то, но это «что-то» всякий раз ускользало и исчезало.
Головная боль нарастала. Ах, зачем все это? Ведь ему сегодня было так хорошо!
Госпожа Адель позвала его из комнаты и тут же появилась на веранде. Она увидела лежавшие на солнце цветы и хотела послать Пьера за водой, но взглянула на него и увидела, что он безжизненно обмяк в кресле, а по щекам его текут крупные слезы.
— Пьер, мальчик, что с тобой? Тебе плохо?
Он посмотрел на нее, не пошевельнувшись, и снова закрыл глаза.
— Скажи же, моя радость, что у тебя болит? Хочешь в постель? Или давай поиграем? Где болит?
Он покачал головой и недовольно поморщился, словно она досаждала ему.
— Оставь меня, — прошептал он.
Она приподняла его и взяла на руки, и тогда он закричал тонким изменившимся голосом, словно в нем на миг вспыхнуло бешенство:
— Да оставь же меня!
Но его сопротивление тут же прекратилось, он поник на ее руках и, когда она подняла его, негромко застонал, мучительно вытянул вперед побледневшее лицо и затрясся в приступе рвоты.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С тех пор как Верагут жил один в своей маленькой пристройке, его жена ни разу у него не бывала. Когда она стучавшись, быстро и взволнованно вошла в мастерскую, он сразу приготовился услышать плохую весть. И так силен был в нем отцовский инстинкт, что не успела она сказать хотя бы слово, как у него вырвалось:
— Что-нибудь с Пьером? Она торопливо кивнула.
— Кажется, он серьезно болен. Сначала он был какой-то странный, а потом его снова вырвало. Надо ехать за доктором.
Пока она говорила, ее глаза обежали большое, пустое помещение и остановились на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже маленького Пьера, она только смотрела на холст и вдыхала воздух комнаты, в которой годами жил ее муж, и она смутно почувствовала здесь такую же атмосферу одиночества и упрямого самоограничения, в какой долгие годы жила она сама. Это длилось всего одно мгновение, затем она оторвала взгляд от картины и попыталась ответить на торопливые вопросы художника.
— Пожалуйста, сейчас же вызови по телефону автомобиль, — наконец сказал он, — так будет быстрее, чем на лошадях. Я сам поеду в город, вот только вымою руки. Я сейчас приду в дом. Ты уложила его в постель?
Спустя четверть часа он сидел в автомобиле и разыскивал единственного врача, которого он знал и который раньше бывал у них в доме. В старой квартире он его не нашел, врач переехал. В поисках новой квартиры Верагут встретил его коляску, советник медицины поздоровался с ним, он кивнул в ответ и уже проехал было мимо, но вспомнил, что это тот самый человек, которого он ищет. Он повернул обратно и нашел коляску врача у дома одного из его пациентов, где ему пришлось провести какое-то время в мучительном ожидании. Затем он перехватил врача в дверях дома и усадил в свой автомобиль. Врач отказывался и сопротивлялся, Верагуту пришлось заполучить его почти силой.
В автомобиле, который сразу же стремительно помчался по направлению к Росхальде, врач положил ему руку на колено и сказал:
— Ну что ж, я ваш пленник. Меня ждут другие, нуждающиеся в моей помощи, вы это знаете. Итак, в чем же дело? Заболела жена? Нет? Значит, мальчик. Как бишь его зовут? Пьер, точно: Я давно уже его не видел. Так что же с ним? Несчастный случай?
— Он болен, со вчерашнего дня. Сегодня утром ему как будто бы стало лучше, он поднялся и немного поел. А теперь его опять рвет и, видимо, появились боли.
Врач провел худощавой рукой по умному, некрасивому лицу.
— Значит, что-то с желудком. Ну, мы увидим. А в остальном у вас все хорошо? Прошлой зимой я видел вашу выставку в Мюнхене. Мы гордимся вами, почтеннейший.
Он посмотрел на часы. Оба замолчали. Автомобиль сменил скорость и с громким пыхтением стал подниматься в гору. Вскоре они были на месте. Ворота оказались заперты, и им пришлось выйти из автомобиля.
— Подождите меня! — крикнул врач шоферу. Они быстро прошли через двор и вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.
Неожиданно у врача оказалось много времени. Он не торопясь приступил к исследованию, попытался разговорить мальчика, нашел добрые слова утешения для матери и своим спокойствием создал атмосферу доверия и деловитости, которая подействовала благотворно и на Верагута.
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
