Последний бой Лаврентия Берии - Прудникова Елена Анатольевна - Страница 11

– Верный человечек доложил, – торжествующе улыбнулся Хрущев. – Хоть и не любит меня, а жить при «вожде народов» Берии не захотел, так сильно не захотел, что сам ко мне пришел. Товарищ Москаленко, позовите-ка его.

Москаленко вышел и через полминуты вернулся с Серовым.

– Ну, расскажи нам, что ты мне вчера говорил…

Серов повторил, как было велено – о заговоре, о театре. Нет, не актер ты, Ваня, не актер. На лице огненными буквами написано, как тебе все это противно. Вот и заставили мы тебя говно есть, и ты морщишься, давишься, а глотаешь, глотаешь… Там, в МВД, ты шкуру свою спасал, не до размышлений было, а теперь опомнился малость, в душу себе заглянул. А мы не дадим тебе туда смотреть до поры до времени, пока весь наш не будешь, с потрохами. Молодец, Ваня, вот и хорошо… Хрущев повернулся к Булганину и едва заметно кивнул.

– Спасибо вам от лица партии, Иван Александрович, – торжественно проговорил министр обороны. – Еще одна просьба к вам. Нужно заменить охрану на пути к машинам. Скажете, что действуете по приказу министра внутренних дел. Там, внизу, бойцы охраны штаба ПВО, поставите их вместо чекистов. С вами пойдут генерал Батицкий и майор Юферев.

– Хорошо, – не сказав больше ни слова, Серов повернулся и вышел.

Военные переглянулись. Москаленко подошел к Хрущеву, нагнулся, шепнул:

– А ну как поднимет охрану в ружье?

– Не поднимет, – так же шепотом ответил Хрущев. – Я его не первый год знаю, и он меня знает. Если вздумает шуметь, то и Берию не спасет, и ему самому не жить. Да и мы тоже свои жизни будем продавать дорого, а заодно и этих захватим, – он кивнул на по-прежнему безмолвно сидевших за столом членов Президиума. – Нет, Ваня не подведет.

Говорить больше было не о чем. В бывшем сталинском кабинете повисла тишина. И тут внезапно поднялся Микоян, небрежно отвел рукой шагнувшего было к нему ближайшего генерала.

– Не волнуйтесь, я не собираюсь доставать маузер и палить по присутствующим. Я думаю, нам надо обсудить сложившееся положение. Нехорошо все вышло, товарищи. Я убежден, Берия надо было призвать к ответу открыто, предъявить ему обвинения на Политбюро. Но что сделано, то сделано. Не будем же мы звать его обратно и предлагать объясниться. Ни мы его не поймем, ни он нас. Однако есть у нас еще один долг…

Да уж, с Анастасом и сговариваться не надо. Сам все понимает.

– Это долг перед партией и народом, – продолжал Микоян. – Время сейчас трудное. И я думаю, нам не следует давать врагам повод для клеветы. Заговор в верхах вполне может созреть не только у капиталистов, но и у нас. Сила государства не в том, чтобы не допустить заговора, а в том, чтобы его вовремя обезвредить. В этом случае, конечно, не обязательны положенные санкции и процедуры. Но в нашей стране невозможен арест члена ЦК решением двоих членов Политбюро, без ведома остальных его членов. Это противоречит всем нормам партийной демократии.

– Что вы имеете в виду, товарищ Микоян? – осторожно спросил Булганин.

– Я имею в виду, если мы не смогли соблюсти это основополагающее условие вовремя, то надо сделать это хотя бы задним числом. Создать впечатление, будто бы вопрос о Берия был как положено подготовлен, и мы собирались рассмотреть его поведение на Политбюро. А потом товарищ Хрущев выступил с обвинением в заговоре, Берия в ответ достал оружие, и нам поневоле пришлось его арестовать.

– Да, и мы вспомнили революционную молодость, навалились на него и скрутили, – презрительно молвил Молотов.

– Нет, это я, предвидя возможные осложнения, попросил товарищей генералов прийти и побыть в соседней комнате, – выкрикнул Хрущев. Выдержка оставила его, и он быстрыми шагами ходил по кабинету, как зверь в клетке. – Ведь от этого мерзавца всего можно было ожидать.

– В интересах истории советую не вносить в протокол, что над нами стояли генералы с пистолетами, – проговорил Вячеслав Михайлович еще медленнее и еще презрительнее.

– Вы боитесь, будущие историки поймут нас неправильно? – тихо осведомился Булганин.

– Я ничего не боюсь, – усмехнулся Молотов. – Даже твоих псов, Никита. А вот тебе надо бы позаботиться о том, чтобы историки не поняли тебя правильно.

– Товарищи, не надо ссориться, – прервал Микоян уже открывшего рот для ответа Хрущева. – Я полагаю, мы все пришли к единому мнению.

Он подошел к столу Маленкова, взял в руки проект резолюции по Игнатьеву.

– «Враги хотели поставить органы МВД над партией и правительством. Задача состоит в том, чтобы органы МВД поставить на службу партии и правительству, взять эти органы под контроль партии.

Враги хотели в преступных целях использовать органы МВД. Задача состоит в том, чтобы устранить всякую возможность повторения подобных преступлений…» Ну что ж, хорошо, вполне подходит. Начало можно оставить. А теперь возьми, Георгий, новый лист бумаги и пиши дальше…

Они возились с протоколом минут двадцать, не меньше. Наконец тот был готов. Маленков положил исписанные листки в свою папку. Лицо его по-прежнему ничего не выражало. Хрущев несколько раз, не удержавшись, поглядывал на него с нескрываемым торжеством. «Что, Георгий? Проиграл?»

В кабинет вошел один из генералов – Маленков не помнил фамилии, знал только, что тот из военного министерства. Подошел к Жукову, козырнул, тихо сказал: «Все благополучно, товарищ маршал». Хрущев услышал, поднял руку – в кабинете, как по команде, замолчали.

– Итак, товарищи, повестка дня исчерпана. Я предлагаю закрыть заседание.

Он повернулся к двери, следом шагнули Булганин и Микоян. Вместо них вошли еще какие-то военные, расселись на стульях вокруг стола, один устроился рядом с председателем Совета Министров, между ним и телефонами…

Правительственный ЗИС подкатил к воротам гауптвахты, и те тотчас же, без сигнала, раскрылись. Машина подъехала прямо к дверям. Один из сидевших сзади выкинул на землю небольшой мягкий ковер-кошму, из числа подарков тружеников Средней Азии товарищу Сталину.

Пока они сидели в боковой комнатке, Берия успел окончательно прийти в себя и обрести ту знакомую холодную ясность, которая отличала его еще в бытность чекистом на Кавказе. Теперь он смотрел на события со стороны, так, словно бы происходило все это с кем-то другим. Ему было любопытно, как его вывезут из Кремля – не так-то просто пройти со связанным маршалом через посты охраны МВД. Но чекистов он не увидел. На всех точках, которые попадались на пути, были военные. Силой охрану сменить не могли, стрельба поднялась бы на пол-Кремля. Значит, кто-то предал. Кто-то из замов, сославшись на его приказ, заменил охрану. Кто – нет смысла выяснять. Это не та информация, которую он должен передать оставшимся на воле. И так узнать проще простого: кто сделает карьеру при новом режиме, тот и предатель.

Охрану на выезде, по всей вероятности, сменить не удалось – потому что, несмотря на затемненные стекла, его пихнули на пол между сиденьями, да еще и закрыли сверху ковром. Ехали недолго. Вскоре дверцы машины отворились, его выволокли наружу и быстро повели куда-то по темным переходам, вниз, вниз, в подвал.

– Наручники бы надо снять, – услышал Берия за спиной. – Если с мертвого снимать, перепачкаемся…

Убрали наручники. Москаленко толкнул его пистолетом в спину:

– К стенке!

Вот и все! Дурак ты, Лаврентий, надо было отбиваться там, в кремлевском кабинете, а теперь не та расстановка сил, теперь ты уже никого с собой не возьмешь. Перемудрил, да…

Он стал к стенке, повернулся лицом к военным. Москаленко и Батицкий вытащили пистолеты, за их спинами маячили два незнакомых полковника. Лампочка, висящая на голом шнуре, светила Лаврентию прямо в глаза, но она слепила и палачей. Любопытно, а ведь совсем не страшно, одна лишь усталость и пустота внутри. Чтобы хоть за что-то зацепиться взглядом, он разглядывал лица генералов. Зачем сняли наручники? Ах да, им же надо оправдаться. Значит, это будет «при попытке к сопротивлению».