Звездный удар - Гир Уильям Майкл - Страница 78

• Предыдущая
• 78/131
• Следующая

—Давай! — потребовал Николай. — Хочу послушать какую-нибудь из ваших песенок.

— Иисусе! — простонал Мэрфи, качая головой. — Ведь ваши парни слушают только классику и балет. Ну и дерьмо! Наш бюджет не нуждается в триллионах долларов, чтобы расшатать советскую систему. Запустить к ним рок-музыку, и весь Советский Союз ткнется носом в землю.

Николай погрозил ему пальцем.

— До Горбачева у нас были Шостакович и Чайковский. А сейчас мы перестраиваемся.

Громкая ритмичная музыка полилась из мэйсоновской коробки. Николай осушил еще одну фляжку пива.

— Нет, товарищ Мэрфи, мы будем рыть носом землю, только если получим парочку партий этого отдающего мочой пива. — Он громко рыгнул, встал и начал покачиваться в такт музыке, потрясая кулаками. Все смеялись.

И никто не видел Мику Габания, который смотрел на эту сцену, закусив губу и сжимая в руке нож.

Клякса вытянул перед собой один глаз-стебель и тщательно окружил погруженного в медитацию Толстяка статическим полем, которое окутало Оверона подрагивающим туманом. Другим глазом Клякса смотрел на экран: три манипулятора настраивали монитор на нужную информацию.

ГОМОСАПИЕНСЫ-НЕЙРОФИЗИОЛОГИЯ ТДК-ЖМ 6.086956522 ГАЛАКТИКА

Клякса победно запищал. На экране высветился текст, снабженный иллюстрациями. Он знал, что у людей мозг разделен на два полушария, он не мог воссоединяться и не мог делиться — этот факт вызывал у Ахимса бешеное любопытство и в то же время жалость к людям.

Простой просмотр информации — не лучший метод на пути просвещения. Клякса увеличил изображение и подключил свои нейронные рецепторы. Мозговые клетки, отвечающие за человеческие эмоции, располагались в гипоталамусе. Клякса изучил их химическую структуру и задумался. Может быть, человеческие эмоции возможно контролировать? Можно освободить людей от гнетущих мыслей о смерти?

Клякса образовал манипулятор и отключил экран. Необходимо разработать методологию. Он слегка сплющился, его страшило, что Толстяк в любой момент может выйти из статического состояния и спросить, чем это он занимается. Действуя крайне осторожно, Клякса подключился к другой записи.

Новое изображение показывало, как Толстяк анатомирует человеческий экземпляр. Это был жизнеспособный молодой самец, освобожденный от своих звериных шкур и простерилизованный. Никаких бактерий, микробов, никаких паразитов. К человеческому образчику приблизился сложный аппарат, снял волосы, кожу, сделал надрез и отодвинул в сторону верхнюю часть черепа. Показался мозг. Толстяк подошел поближе, стал рассматривать этот орган, что-то диктуя, а монитор записывал полученные данные. Появилась голограмма, изображающая структуру мозга, из разных его частей были взяты пробы, отчетливо стали видны нити нервов.

Когда аппарат задел нервные центры, экземпляр дернулся. На мониторе появились смутные образы — обрывки воспоминаний. Аппарат заблокировал капилляры и, завершая съемку, сдвинул части мозга. Вспомнив предыдущую модель. Клякса узнал эмоциональные центры. Зонд дотронулся до гипоталамуса: реакция экземпляра была очень сильной, но на кончике зонда осталась микроскопическая частица вещества.

Теперь на экране возник другой экземпляр: молодая самка, подвергнутая аналогичной вивисекции. Появилась пометка о том, что в спинной мозг введено вещество, которое избавит экземпляр от физической боли. Исследуя гипоталамус, Толстяк продолжал объяснения. Зонд совершал свои движения, а мониторы записывали реакции экземпляра.

— У большинства землян, — говорил Толстяк, — эмоциональный центр расположен именно здесь. Воздействуя на электрохимические реакции на данном участке, можно вызвать самые разные эмоции. Возможно, если переместить гипоталамус, люди станут здоровыми, нормальными существами. В будущем этой гипотезой следует заняться вплотную.

Клякса внезапно замер, увидев, как Толстяк подкатился к экземпляру и уставился на движущийся зонд.

— Нельзя исключать возможность того, что в результате селекции существа изменят свое поведение, — сказал Толстяк.

Зонд дотронулся до органа, и на дисплеях заплясали вспышки, отражая различные эмоциональные состояния.

— Я изучил молекулы, которые производят такое воздействие, и обнаружил, что они очень сходны с молекулами нервной системы Ахимса, — изрек Толстяк.

Внизу на экране высветилась ссылка, указывающая другой файл. Клякса немедленно включил его. Толстяк смотрел на человеческий мозг, лежащий на столе перед ним, и говорил:

— А сейчас я выделю то, что, как мне кажется, будет воздействовать как замедлитель реакций.

Образовался манипулятор с ясно просматривающейся каплей жидкости на конце.

— Нет! — в ужасе запищал Клякса, увидев, что Толстяк тянется к кусочку человеческой плоти. — Нет, Оверон, только не своим…

Толстяк дотронулся до вещества, одним глазом-стеблем обратившись к камере.

— Теперь мы повторим предыдущую серию воздействий, чтобы показать…

Клякса больше ничего не слышал, оба его глаза-стебля уставились на монитор.

— Как ты мог это сделать, Оверон? Подвергнуть себя риску взаимодействия с химическими веществами человеческого мозга? Как? Как?

Клякса стал совсем плоским, он уже представлял все возможные последствия, страх охватил его существо. Он отключил аппаратуру и невидящими глазами смотрел на пустой экран.

Ужасная мысль стала оформляться в его разделенном на части мозгу. Толстяк делился со мной своими мыслительными молекулами! Я что, тоже инфицирован человеческим безумием?

Лим Хяо переступил с ноги на ногу и поднес занемевшие руки ко рту, пытаясь теплым дыханием согреть пальцы. Он страшно замерз: пальцы болели, ступни сводило от холода. Снег громко скрипел под ногами. В двадцати метрах от его наблюдательного поста медленно несла свои воды река Хейлонг Янг, которую русские называли Амуром. Тут и там среди покрытого снегом льда чернели огромные полыньи.

Прошлой ночью, в сумерках, Хяо видел передвижение танков, он доложил об этом своему начальству. Кто, кроме идиотов русских, будет выполнять маневры в такую погоду? Он начал снова притоптывать ногами, вспоминая о туманах Хи, о тех местах далеко на юге, где он вырос. Начинался серенький рассвет, и он поднес к глазам замерзший бинокль, чтобы посмотреть на советский берег. Там что-то изменилось, но он не мог понять что. Казалось, что за ночь там выросла огромная серая палатка.

— Пусть души их предков замерзнут во тьме, — изо рта его вырвалось облачко пара. — Как я.

В пятистах метрах позади него пробуждался от сна его лагерь, на столах дымилась горячая еда. Велись ставшие обычными разговоры. Американцы взяли Хабаровск и, несмотря на яростные советские бомбардировки, окопались во Владивостоке. Всего три дня назад Хяо был свидетелем воздушного боя между русскими и американцами: с неба дождем сыпались обломки, доносилась отчаянная канонада.

За его пограничным наблюдательным постом затаились закамуфлированные танки, экипажи грелись возле костров. Пехота окопалась чуть дальше. Генералы беспокоились о том, что русские могут попытаться пересечь Хейлонг Янг. Если они это сделают, советская техника сможет подобраться к Владивостоку с другой стороны.

Хяо покачал головой.

— Они слишком долго смотрели на луну. Русские не такие тупицы. Стоит им пересечь реку, и Китай вступит в войну. Даже русские должны это понимать.

Низкое гудение послышалось с севера, и он взглянул вверх, на плотные облака. Этот гул ни с чем нельзя спутать: реактивные самолеты. Американские или советские? Они знают, где проходит граница. И все-таки они не остановились. Они продолжали полет.

— Кажется, что-то затевается. — Лим покачал головой и похлопал замерзшими руками по тяжелой шинели. Он тут едва не замерз до смерти, а его мать и отец сейчас бредут по рисовому полю по колено в теплой воде, меся ступнями черную жижу.

• Предыдущая
• 78/131
• Следующая