Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2 - Гитин Валерий Григорьевич - Страница 51

• Предыдущая
• 51/145
• Следующая

Этот правнук, запечатленный в Истории как Людовик XV (1710—1774 гг.), приступил к делам правления после более чем десяти лет регентства Филиппа Орлеанского и опеки прочих родственников — алчных, беспутных и, судя по всему, недалеких.

Молодой король, очень внушаемый и не очень осознающий свой долг перед державой, подпал под влияние иезуитов и потому проявил себя достойным продолжателем политического идиотизма своего прадедушки, запретив протестантам отправлять богослужение и дав согласие на конфискацию их имущества, тем самым подведя окончательную черту под процессом ликвидации наиболее продуктивной силы французского общества.

Эту государственную подлость можно было бы если не принять, то хотя бы осознать с позиций формальной логики, если бы она была полезна если не державе в целом, то хотя бы ее правящей верхушке, но ведь нет же, никому, кроме иезуитов, она не принесла ни малейшей пользы. Это весьма и весьма напоминает настойчивые требования отцов нашей Церкви запретить на правительственном уровне функционирование протестантских и всех иных религиозных организаций неканонического характера. Основание: они — «не наши», «чужие», «чуждые» и т.п.

Не более чем попытка с помощью государства избавиться от конкурентов. А разговоры о «нашей», «исконной» религии не слишком убедительны хотя бы потому, что религия-то одна, христианская, а то, что алчные и амбициозные попы ее расчленили, размежевали в угоду своекорыстным интересам, в этом нет вины самой религии. Сейчас, в XXI веке, учитывая сложившиеся на нашей маленькой планете ситуации, возникла поистине жестокая необходимость объединения мирового христианства, нравится ли такая перспектива местным князьям Церкви, или нет. Ну, а если совсем уж по большому счету, то христианская религия — не наша исконная, а благоприобретенная. Если, конечно, рассматривать как благо то, что происходило в Киеве в 988 году, когда новомодное христианство насаждалось с помощью огня и меча. Это так, между прочим.

А тогда, в конце двадцатых годов XVIII века, молодой Людовик XV тоже заявлял в оправдание репрессий против гугенотов, что католичество — это исконная религия французов, а вот все прочие течения — блажь, ересь, инородные тела в здоровом христианском организме. Такое всегда хорошо срабатывало в конкурентной борьбе религий, да и вообще идеологий. Иное — значит не наше, не наше — значит чуждое, чуждое — значит враждебное. И так далее — до репрессивных мер усилиями государственной машины.

После окончательного изгнания гугенотов на Францию обрушился неурожай, а за ним, естественно, голод, потому что позаботиться о государственных запасах хлеба было некому и некогда. Хлебные спекулянты взвинтили цены до невообразимых высот, а король, вместо того, чтобы пойти на нестандартные меры по спасению народонаселения или хотя бы репрессировать спекулянтов, беспомощно разводил руками.

Голодные бунты подавлялись военной силой, что отнюдь не способствовало повышению авторитета королевской власти.

Многочисленные советники Людовика приискали ему невесту. Ею оказалась Мария Лещинская, дочь польского экс-короля Станислава. По мнению современников, она была прелестна, и Людовик, в отличие от прадедушки, не искушенный в своем возрасте в делах физической любви, буквально потерял голову от близости с молодой полькой и, в отличие опять-таки от прадедушки, да и вообще, пожалуй, от всех известных Истории монархов, был ей верен, причем, даже после рождения ею наследника престола, что вообще считалось чем-то из ряда вон выходящим.

Придворные пересказывали друг другу историйку о том, как один из них обратил внимание короля на новенькую фрейлину, необычайно красивую девушку, а тот совершенно серьезно спросил: «Неужели, по-вашему, она более привлекательна, чем королева?»

Это потрясало и навевало тревожные мысли о возможных изменениях придворного климата в том случае, если угаснет любовь Людовика к королеве и он, со всей пылкостью натуры влюбившись в какую-то другую женщину, станет игрушкой в ее руках. Мало ли кем она может оказаться… А чтобы блокировать эту возможность, нужно было размежевать в восприятии короля такие понятия как «любовь» и «секс», предоставив ему возможность широкого общения с женским телом как полигоном для эротических маневров.

Пиго ле Брен. Афродита. XIX в.

Сказано — сделано. Духовник королевы убедил ее в том, что пылкость в ее отношениях с Людовиком отнюдь не способствует благу государства, что супружеский долг иногда вступает в противоречие с долгом монарха и что отныне ее высшей доблестью будет целомудрие. Королева, вняв словам змея в сутане, начала регулярно отказывать Людовику в близости, и он, удивленный, раздосадованный, неудовлетворенный, в свою очередь начинает смотреть на женскую часть мира уже совсем не так равнодушно, как совсем еще недавно. Придворные ненавязчиво предоставляют ему в качестве сексуального станка некую мадам Мальи, дебелую большеротую смуглянку, с которой можно было проделывать все, что вздумается, но влюбиться в которую было уж никак невозможно.

Людовик таким образом познавал многогранность мира, а мадам Мальи блаженствовала в роли эрзац-королевы.

История человечества самым убедительным образом подтверждает мысль о том, что человек, занятый каким-либо важным для него делом, ни в коем случае не должен приближать к этому делу своих родственников, которые непременно его провалят. Если совсем уж невозможно преодолеть в себе пагубной привязанности к якобы единокровным особям, то лучше всего дать денег — при условии надежной изоляции этих завистливых и наглых прихлебателей от дела, милостиво подаренного капризной Фортуной.

Беспечная и не отягощенная излишним интеллектом, мадам Мальи не вдавалась в обдумывание этих простых истин, а потому решила использовать свое положение, представив ко двору свою младшую сестру, которая до этого воспитывалась в монастыре. Как и следовало ожидать, младшая сестра самым беспардонным образом потеснила старшую и стала королевской фавориткой.

Но и она очень недолго наслаждалась своим положением, так как по свойственной этой семейке недалекости представила королю еще двух своих сестер, считая себя вне конкуренции. И напрасно. Каждая из этих полногрудых и коренастых бабищ успела-таки попользоваться привилегиями королевской избранницы. Недолго, правда, но все же…

Людовик вошел во вкус, и попросту доступное женское тело уже стало пройденным этапом. Теперь требовалась изюминка…

Ею оказалась очаровательная и в достаточной степени развращенная Ленорман д'Этуаль, ставшая вскоре известной под именем маркизы Помпадур. Сначала она, приняв предложение короля, тайно посещала его, но спустя некоторое время, оставив мужа, переселилась в королевскую резиденцию.

Она стала всевластной фавориткой, будто бы возродив времена графини де Монтеспан, но именно «будто бы», потому что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. То, что при Монтеспан было психологической семейной драмой, при маркизе Помпадур стало фарсом, причем, далеко не лучшего свойства.

Характерный эпизод. Король и маркиза ужинают. Неожиданно входит ее простоватый отец. Бесцеремонно приблизившись к королевскому столу, он хлопает по плечу Людовика XV и восклицает: «Здорово, любезный зять!»

Людовик пришел в бешенство и запретил «тестю» даже близко подходить к дворцу, но факт сам по себе весьма примечателен. Такое было бы попросту невозможно во времена Людовика XIV.

Но, как в те же недавние времена, власть фаворитки была абсолютной. Однако не вечной, как и все прочее на нашей грешной земле.

• Предыдущая
• 51/145
• Следующая