Неназначенные встречи (сборник) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 17
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
Он слегка усмехнулся, пожал плечами:
— Как хочешь! Тебе виднее.
Как бы не виднее! Конечно, это он свеликодушничал, для меня старался: третий лишний, сбегаем вдвоём, и всё будет шито-крыто, никто про тебя не догадается. Да только я знаю, институтские вдвоём в Зону не ходят. У них такой порядок: двое дело делают, а третий смотрит и, когда его потом спросят, — расскажет.
— Лично я бы взял Остина, — говорит Кирилл. — Но ты его, наверно, не захочешь. Или ничего?
— Нет, — говорю. — Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмёшь.
Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции, но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я-то вижу: вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает до конца, значит, скоро гробанётся. И пожалуйста. Только без меня.
— Ну хорошо, — говорит Кирилл. — А Тендер?
Тендер это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный.
— Староват, — говорю я. — И дети у него…
— Ничего. Он в Зоне уже бывал.
— Ладно, — говорю. — Пусть будет Тендер.
В общем, он остался сидеть над картой, а я поскакал прямиком в «Боржч», потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в проходной дежурит этот дылдоватый сержант, которому я в прошлом году дал хорошенько, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте.
— Здорово, — он мне говорит. — Тебя, — говорит, — Рыжий, по всему институту ищут…
Тут я его так вежливенько прерываю:
— Я тебе не Рыжий, — говорю. — Ты мне в приятели не набивайся, шведская оглобля.
— Господи, Рыжий! — говорит он в изумлении. — Да тебя же все так зовут.
Я перед Зоной взвинченный, да ещё трезвый вдобавок, взял я его за портупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своей родительницы произошёл. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех этих нежностей говорит:
— Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться к уполномоченному отдела безопасности капитану Херцогу.
— Вот то-то, — говорю я. — Это другое дело. Учись, сержант, в лейтенанты выбьешься.
А сам думаю: «Это что за новости? Чего это ради понадобился я капитану Херцогу в служебное время?» Ладно, иду являться. У него кабинет на третьем этаже, хороший кабинет, и решётки там на окнах, как в полиции. Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанину на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новый какой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов больше, чем в дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, — им в Зону ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
— Здравствуйте, — говорю я. — Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладёт перед собой толстенную папку и принимается её листать.
— Рэдрик Шухарт? — говорит.
— Он самый, — отвечаю, а самому смешно, сил нет. Нервное такое хихиканье подмывает.
— Сколько времени работаете в институте?
— Два года, третий.
— Состав семьи?
— Один я, — говорю. — Сирота.
Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
— Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер сто пятьдесят.
Сержант козырнул и смылся, а Вилли захлопнул папку и сумрачно так спрашивает:
— Опять за старое взялся?
— За какое такое старое?
— Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришёл.
Так, думаю.
— И откуда материал?
Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой по пепельнице.
— Это тебя не касается, — говорит. — Я тебя по старой дружбе предупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз сцапают, шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут немедленно и навсегда, понимаешь?
— Понимаю, — говорю. — Это я понимаю. Не понимаю только, какая же это сволочь на меня донесла…
Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами, сипит пустой трубкой и знай себе листает папку. Это значит — вернулся сержант Луммер с делом номер сто пятьдесят.
— Спасибо, Шухарт, — говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу Боров.
— Это всё, что я хотел выяснить. Вы свободны.
Ну, я пошёл в раздевалку, натянул спецовочку, закурил, а сам всё время думаю: откуда же это звон идёт? Ежели из института, то ведь это всё враньё, никто здесь про меня ничего не знает и знать не может. А если бумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих старых дел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя выгородить, кого хочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает. Думал я, думал, ничего полезного не придумал и решил наплевать! Последний раз ночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл и деньги почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь чёрта меня возьмёшь, я скользкий.
Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, меня вдруг осенило, да так осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось, что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра. Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, а если и забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакой сталкер, если он совсем не свихнулся, на пушечный выстрел к Зоне не подойдёт, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый тёмный угол залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и по пропускам-то не хожу который месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту?
Обдумал я всё это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зону мне сегодня идти не надо. Только как это всё поделикатнее сообщить Кириллу?
Я ему сказал прямо:
— В Зону не иду. Какие будут распоряжения?
Сначала он, конечно, вылупил на меня глаза. Потом, видно, что-то сообразил: взял меня за локоть, отвёл к себе в кабинетик, усадил за свой столик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он осторожно так меня спрашивает:
— Что-нибудь случилось, Рэд?
Ну что я ему скажу?
— Нет, — говорю, — ничего не случилось. Вчера вот в покер двадцать монет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма…
— Подожди, — говорит он. — Ты что, раздумал?
Тут я даже закряхтел от натуги.
— Нельзя мне, — говорю ему сквозь зубы. — Нельзя мне, понимаешь? Меня сейчас Херцог к себе вызывал.
Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него глаза стали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно, закурил новую сигарету от окурка старой и тихо говорит:
— Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал.
— Брось, — говорю. — Разве о тебе речь?
— Я даже Тендеру ещё ничего не сказал. Пропуск на него выписал, а самого даже не спросил, пойдёт он или нет…
Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает.
— А что тебе Херцог сказал?
— Да ничего особенного, — говорю. — Донёс кто-то на меня, вот и всё.
Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с подоконника и стал ходить по своему кабинетику взад-вперёд. Он по кабинетику бегает, а я сижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно, что так по-дурацки получилось: вылечил, называется, человека от меланхолии. А кто виноват? Сам я и виноват. Поманил дитятю пряником, а пряник-то в заначке, а заначку сердитые дяди стерегут… Тут он перестаёт бегать, останавливается около меня и, глядя куда-то вбок, неловко спрашивает:
— Слушай, Рэд, а сколько она может стоить, — полная «пустышка»?
Я сначала его не понял, подумал сначала, что он её ещё где-нибудь купить рассчитывает, да только где её такую купишь, может быть, она всего одна такая на свете, да и денег у него на это не хватило бы: откуда у него деньги, у иностранного специалиста, да ещё русского? А потом меня словно обожгло: что же это он, поганец, думает, я из-за зелёненьких эту бодягу развёл? Ах ты, думаю, стервец, да за кого же ты меня принимаешь?.. Я уже рот раскрыл, чтобы всё это ему высказать и осёкся. Потому что, действительно, а за кого ему меня ещё принимать? Сталкер — он сталкер и есть, ему бы только зелёненьких побольше, он за зелёненькие жизнью торгует. Вот и получалось, что вчера я, значит, удочку забросил, а сегодня приманку вожу, цену набиваю.
- Предыдущая
- 17/86
- Следующая
