Зловещее проклятие - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 14
- Предыдущая
- 14/32
- Следующая
Уже дома, лежа в постели, Дубравин еще и еще раз прокручивал в памяти показания свидетелей.
Кто? Алифанова или Новосад?
Вполне вероятно: вещицы из ларца красивые, дорогие, особенно перстень. Но, по здравому смыслу, вряд ли.
Слишком прямолинейно и наглядно, а в отсутствии ума их не заподозришь.
Хотя, конечно, у подруг Ольховской тем вечером была возможность незаметно изъять содержимое ларца и унести с собой в сумочке. В его практике бывали и такие случаи.
А значит, личные впечатления, увы, не в ладах с фактами.
Бывший муж Ольховской?
Наиболее подходящая кандидатура.
Чересчур подходящая, можно сказать, что невольно вызывает сомнения. Уж не предполагал ли вор заранее подставить Ольховского в качестве приманки для угрозыска?
Пока уголовный розыск будет отрабатывать эту версию, уйдет много времени.
Крутских? Ювелир на покое…
Знал, что Ольховская в театре (узнать просто), знал о баснословной цене “Магистра”, мог не устоять перед соблазном завладеть им.
Судя по тому, как он искусно управился со сложным замком ларца, открыть стандартный замок квартиры актрисы для него не представляло особого труда.
Проверить алиби…
А если не сам Крутских, а кто-то другой, по его наводке?
Вариант…
Наконец, последнее – опытный вор-“домушник”, это его четвертая квартира.
Последний вариант? Как сказать… Не исключено, вполне вероятно.
Но для этого требуется совсем немного: чтобы он точно знал о наличии драгоценностей у Ольховской или хотя бы об ее образе жизни.
А это значит, нужно искать наводчика.
И опять всплывает тот самый старичок-“деревенщина”, тихоня.
Кстати, квартира Ольховской в том же микрорайоне, где живут и остальные обворованные.
Искать наводчика. Искать!
И потом, таинственный фонарик, невесть как очутившийся в квартире актрисы. Фонарик…
С этой мыслью Дубравин и уснул.
Бывшего мужа Ольховской майор отыскал с трудом.
Он играл в загородном ресторане при мотеле и снимал комнату у швейцара. Тот по счастливой случайности как раз дежурил.
Сегодня у музыканта был выходной день.
Дверь отворилась сразу же, как только Дубравин позвонил, будто его ждали. Открыл ее сам Ольховский. Его внешность была майору известна по фотографиям из семейного альбома актрисы.
– Вам кого? – удивился Ольховский.
– Вас, Владислав Генрихович.
– Простите, не понял…
– Я из милиции, – показал ему свое удостоверение майор.
– Дубравин Евгений Тарасович… Уголовный розыск… – прочитал Ольховский и нахмурился. – Странно, с каких это пор моей скромной особой стали интересоваться органы? По-моему, до сих пор я был в ладах с законом.
– Нам это известно. Просто нужно кое-что выяснить. Только здесь, я думаю, не очень удобно…
– Да-да, проходите… Сюда…
Двухкомнатная квартира швейцара не страдала излишествами: немного дешевой стандартной мебели, телевизор, переносной магнитофон китайского производства, четыре полки с книгами.
Паркетный пол голый, на стенах несколько рекламных плакатов, над диваном картина, написанная маслом. Что на ней изображено, разобрать было трудно – потемнела от времени.
На диване сидел молодой человек лет двадцать семи, может, немного старше, с удивительно симпатичным лицом. В руках он держал какой-то иностранный журнал и вопрошающе смотрел на майора большими светлыми глазами.
– Это из милиции, – объяснил ему Ольховский. – Ко мне.
– Тогда не буду вам мешать…
Молодой человек направился к двери.
– Всего доброго. Владек, позвонишь мне, – сказал он уже у порога.
– Ладно… Садитесь, – указал Ольховский на стул.
– Спасибо.
– Чем обязан?
– Владислав Генрихович, вы были у вашей… бывшей жены на дне рождения?
– Ну что вы…
Ольховский покривился в невеселой улыбке.
– Нас туда не приглашали.
– А как давно вы там появлялись в последний раз?
– Не помню… Скажите, – встревожился, – с Адой что-то случилось?
– Нет, все хорошо. Жива и здорова.
– Тогда я не понимаю цели вашего визита.
– В тот вечер, когда у Ариадны Эрнестовны отмечали день рождения, кто-то похитил драгоценности из ларца.
– Драгоценности? Из ларца? – переспросил Ольховский в недоумении. – Какого ларца? У нее шкатулка. Я точно знаю.
– Разве вы никогда не видели ларца?
– Помилуй Бог, впервые слышу…
Изумление Ольховского было искренним, в этом Дубравин почти не сомневался.
Почти не сомневался…
– Постойте, постойте…
В голову Ольховского пришла новая мысль.
– Это значит… значит, вы меня считаете вором? Не так ли?
– Я этого не сказал.
– Но подумали.
Ольховский саркастически улыбнулся.
– И правильно. Подозрительный тип, опустившийся дальше некуда. Как это, по-вашему – бомж? Или что-то в этом роде. Ну что же, я готов идти.
Он поднялся.
В старом свитере, заношенном на локтях до дыр, взлохмаченный, Ольховский смахивал на тощего, встревоженного гуся: такой же длинношеий, большеносый, с округлившимися глазами серого цвета.
– Куда? – спросил Дубравин.
– Как – куда? С вещами – и на выход. В кутузку.
– Кутузки, Владислав Генрихович, еще в революцию переименовали. У нас это называется по-другому.
– Но суть та же.
– Почти. Но с чего вы взяли, что я вас в воры записал?
– Так ведь больше некого. Все остальные такие положительные…
– Это уж позвольте мне определять. С вашей помощью, кстати.
– С моей? Не понимаю…
– Вы проходите по делу как свидетель.
– И что же я должен засвидетельствовать?
– Ответить на мои вопросы. Только честно. Да вы садитесь.
– Хорошо, попробую…
Ольховский снова сел, закурил.
– Не возражаете?
– Вы у себя дома.
– Дома? Была у пса конура…
Ольховский захрустел необычно длинными и гибкими пальцами.
– Наш разговор я бы хотел записать, – сказал Дубравин.
И включил диктофон.
– Пожалуйста, – ответил Ольховский.
– В начале нашего разговора я спросил: не были ли вы на дне рождения у вашей бывшей жены. Вопрос я задал не зря, хотя мне было известно, что вас туда не приглашали.
– Тогда зачем…
– А затем, что вам нужно ответить на следующий вопрос: где вы были в тот вечер примерно с восемнадцати до двадцати трех часов?
– Вот уж чего не помню…
– Это очень важно, Владислав Генрихович, очень. Для вас. И для меня тоже. Подумайте.
– Почему важно?
– Чтобы окончательно и бесповоротно отмести все подозрения в ваш адрес.
– Значит, все-таки они имеются?
– Несомненно. Пока вы не докажете свое алиби, – жестко сказал Дубравин, глядя в упор на Ольховского.
– Попытаюсь…
Он достал из записной книжки календарик.
– Это какой день был? Суббота… Так… Где мой график? Есть… Что ж, мне повезло. В тот вечер, с восемнадцати до полуночи я играл в ресторане. Засвидетельствовать, что я говорю правду, могут многие. Проверьте.
“Обязательно, Владислав Генрихович, – подумал Дубравин. – На том стоим…”
А вслух спросил:
– У вас имеется ключ от прежней квартиры?
– Конечно. У меня там комната.
– Вы, случаем, его никому не давали? Не торопитесь отвечать, хорошо подумайте.
– И думать нечего. Не давал. Чего ради?
– Тогда, возможно, кто-то воспользовался им без вашего разрешения?
– Трудно сказать…
Ольховский задумался.
– Пожалуй… Нет, вряд ли.
– Скажите, кто-нибудь знал, что у вас есть этот ключ?
– Многие.
– А конкретно?
– Что, всех перечислить?
– Желательно…
Фамилий было около десятка, и Дубравин только вздохнул про себя: ой-ей, работенка предстоит – будь здоров. Снова лабиринт.
– Посмотрите, Владислав Генрихович.
Майор достал из кармана фонарик, который передала ему Ольховская, и положил на стол.
– Это ваш?
– Нет, не мой.
Ольховский взял фонарик и с интересом принялся рассматривать.
– Занятная вещица…
- Предыдущая
- 14/32
- Следующая
