Золотая наша Железка - Аксенов Василий Павлович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая

Я в это время был в тени скульптурной формы, стоял и баюкал свою ссадину бесконечным курением. Лицо старухи было освещено, как в театре, и я поневоле его видел, хоть и не подсматривал, да и что мне было подсматривать за старухой-лыжницей?

Сейчас, однако, я смотрел на ее лицо, не отрываясь. Черты комической старухи разгладились, и сквозь весь парафин я вдруг увидел даму белых ночей тринадцатого года.

Однако длился этот мираж мгновение, и вот уборщица уже скривилась в привычной гримасе пройдохи-старушенции, чудачки и вольного казака, и уже загудела себе под нос польский шлягер, вскочила и вытянула ногу в гимнастическом упражнении.

Перемена была мгновенной вовсе не потому, что она увидела меня, соглядатая. Нет, она вдруг испугалась, что отпустила узду, на минуту расслабилась, и дама белых ночей всплыла со дна и глянула на нее, нынешнюю. Вот чей взгляд ее испугал.

Она боялась не из-за горечи, просто с той ей было неудобно, она уже давно привыкла быть смешной старухой– путешественницей. Месяц она работает в Сочи, потом нанимается на пароход, потом начинается Эльбрус, лыжи, потом какой-нибудь литфондовский дом, беседы с литераторами, теннисный корт. Швабра и пылесос спокойно и надежно ведут ее в странствиях и открывают все двери. Вот так и она борется за свою лодочку, за чистый и бездумный путь по медовой дорожке и плывет, и плывет все дальше от беспокойного стихотворения.

В конце концов гаси к черту свет, захлопывай окна и открывай двери – огромная ночь чистого и смелого одиночества ждет тебя.

Увы, мы другие люди, у нас у каждого свой «Ледовитый океан», свои пудель и странная жена, докучливые визитеры и тягостные сослуживцы, но есть у нас у каждого своя Железка, которой мы служим и не жалуемся.

– Комплектом! – вдруг дико вскричал Агафон Ананьев и подскочил к Мемозову, вздымая руки, с которых, казалось, летела вода волшебной ванны Архимеда. – Комплектом надо покупать, вот как! Эврика, товарищи, эврика!

– Поясните, – с развязной благожелательностью предложил Мемозов и принял совсем уже непринужденную позу, облокотился на плечо Крафаилова, откинулся, толчком пальца усилил божественную кантилену Моцарта – для комфорта.

Глаза Ананьева пылали мрачным вдохновением.

– Если я комплектом беру, все равно ведь рубль, – верно? Значит, я прихожу и беру себе на рубль комплект – дачу и шпульку ниток, а когда мне надо пожрать, продаю шпульку ниток и покупаю себе комплект – банку икры плюс рожок для обуви. Понятно?

– А знаете, он у вас не лишен витаминчика, – сказал Мемозов в близкое ухо Крафаилова.

– Зачем вы так? – с горечью проговорил тот.

– Молодец, веник, – поаплодировал Мемозов и прищурился. – Но вот кому ж ты продашь свою шпульку, если покупателю тоже нужен комплект?

– А я... а... я... – беспомощно забарахтался Агафон, чувствуя уже близость новой пучины. – А я никому не скажу. Я один знаю про комплект.

– Ошибаетесь, Меркурий, – холодно процедил Мемозов. – Знают уже трое – вы, ваш директор и, между прочим... я!

– А-а-а! – закричал дружелюб, схватил себя за вихры и вылетел из кабинета.

– Выпал в осадок, – самодовольно констатировал Мемозов.

– Зачем вы так? – Крафаилов осторожно ладонями старался отодвинуть от себя спину авангардиста и чувствовал под ладонями металл.

– Да к чему вам этот веник? – Мемозов вновь спрыгнул со стола и взлетел задиком на подоконник. – На свалку ему пора!

– Он мне дорог, – сухо возразил Крафаилов. – Я за него борюсь.

– Сожрут тебя, Крафаилов, – сказал Мемозов. – До свалки не дотянешь.

– Извольте не тыкать! – вскричал розовощекий и огромный мальчик-мускул и вскочил, забыв навыки современного дружелюбия и видя в Мемозове уже не покупателя, а непрошеного гостя, врага всего человеческого коллектива. – Извольте не тыкать и объясниться!

– Напрасно разорался, старик. – Мемозов надел на переносье черепаховое пенсне с далеким огоньком – высоковольтным предупреждением. – Из всех пихтинских замшелых гениев вы самый более-менее любопытный, и при соответствующей психоделической обработке вы можете получиться медиумом.

– Да вы! Да я! Да ты кто такой! Да я таких, как ты, на каждом углу! – Все интеллектуальное, современное, вся суровая высота и высокая суровость Крафаилова кубарем укатились в глубину десятилетий, в картофельный пищеблок, к столу раздачи, вокруг которого в темноте поблескивали фиксы. – Ты меня трансформаторной будкой не пугай! Мы пуганые!

Мемозов вдруг извлек из подвздошной области миниатюрную дудочку и, прибавив к переливам кантилены пронзительный клич острова Бали, мгновенно усмирил директора.

– Спасибо и извините, – сказал директор, стыдясь.

– В качестве медиума вы будете служить прогрессу вне временных связей, – улыбнулся Мемозов и похлопал его по плечу. – Завидная доля даже для таких, как вы, пожирателей сердец.

– Что? Простите? Как вы назвали мою категорию? – совершенно растерялся Крафаилов.

– Пожиратели сердец, иначе и не назовешь! – весело крикнул Мемозов. – Вот такие, как вы, молочно-розовые гладиолусы, внешне инертные к призывам пола, на деле и воплощают в себе все идеалы донжуанизма. Пресловутый сатир Морзицер, конечно, все воображает, что пленил вашу благоверную – вздор, нонсенс! – этим псевдочувством она спасается от отчаяния, ибо видит, что и Лу Морковникова, внешне крутя шашни с Самсиком Саблером, лелеет мечту – она сама мне не раз намекала... и тианственная Маргаритка и даже мадам Натали... вы знаете тип этих ярких дам на грани пропасти, они ищут свой, последний шанс, и этот шанс – вы, вы, Аполлинарьич, посмотрите на себя в профиль и поймите!

Потрясенный Крафаилов смотрел на свой профиль в специальное боковое зеркало, извлеченное Мемозовым из велосипедного кармана. Что же это – Натали, псевдочувство, гладиолус... последний шанс?

Тут появилась на пороге внушительная дама в костюме, похожем на маскировочный комбинезон. Пышные волосы ее струились по плечам, она была весела и спокойна и отнюдь не смущена своим диким костюмом, а, напротив, чувствовала себя в нем уютно и мило, как чувствует себя, должно быть, Диор в своем доме. В сильной руке незнакомка несла болгарскую сигарету «Фемина».

– Я извиняюсь, мне бы товарища Крафаилова побеспокоить.

– Видишь? – жарко шепнул Мемозов Крафаилову через зеркало в ухо. – Еще одна жертва. Итак, вы медиум. Договорились?

– Мне бы, товарищ Крафаилов, приобрести бы у вас десяток-полтора пластмассовых вазочек и пару-тройку художественных картин для буфета. Не возражаете? – пропела дама и прошла к столу, играя кудрями.

«О сладостная! – в ужасе подумал Крафаилов, впервые так подумал о женщине и умоляюще взглянул на недостойного Мемозова. – Друг, не уходи!»

– Ну, не буду вам мешать! Ищите общий язык. Адью! – жутко подмигивая обоими глазами, кашляя, хмыкая, намекая на что-то и головой и руками, Мемозов сел на велосипед и уехал из кабинета.

Все было тихо, выезжал два раза Феб в своей коляске, но вдруг возник девятый вал зловещей масляной окраски, как Айвазовский написал, а он при всей своей закваске из масла воду выжимал весьма умело, без опаски, вообще был славный адмирал.

И вдруг, уже в прозе, не в сибирских небесах, а в кабинете шефа-вдохновителя, зазвонил междугооопный телефон.

– Пихты? Поговорите с Копенгагеном.

«Ага, – подумал В-С. – Нервничаешь, старая кочерыга?»

– Гутен абенд, Эразм Теофилович, – благоговейно по привычке ответил В-С, хотя кашель ему не понравился.

– Кашляю, – пояснил Громсон.

– Слышу, Эразм Теофилыч.

– Несколько вчера перебрал. Тигли распаялись.

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая