Белый флюгер - Власов Александр Ефимович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая

— А если зайдёт кто-нибудь?

Федька понял, что сморозил чепуху. И только сейчас братья поверили, что матрос действительно выполняет какое-то трудное задание. Такое трудное, что им и не осознать всю его сложность. Недаром у Зуйко и глаза красные от бессонных ночей, и усы будто поседели за эти дни, и подбородок, обычно тяжёлый, квадратный, вроде заострился.

— Ты бы поспал маленько, — с сочувствием предложил Федька. — А мы бы подежурили с Карпухой.

Зуйко улыбнулся.

— Один поспал… Помните?.. Получил трое суток.

Ребята смутились. Ведь это из-за них Василий Васильевич наказал Алтуфьева.

— Так что вы меня не подведёте! — погрозил пальцем Зуйко. — И вообще, я смотрю, неверные вы друзья.

— Мы? — насупился Карпуха.

— Вы-ы!.. Гришку-то бросили… Забыли… А ему невесело. Легко, думаете, брата схоронить?

— А мы и не забыли его! — возразил Федька. — Каждый день заходим!

— Ну и что? — поинтересовался матрос.

— Лежит… Горячка у него открылась.

Зуйко вздохнул.

— Тут, ясно дело, откроется!.. Что хошь откроется!.. Почаще к нему заходите — легче парню будет.

В голосе Зуйко мальчишкам послышалась какая-то особая настораживающая нотка. Им показалось, что этими словами матрос хотел сказать ещё что-то — секретное, тайное, о чём не говорят открыто.

— А мы сходим! — оживился Федька. — Хочешь, сейчас сходим? Чаю попьём — и туда!

— Вы ему дружки, а не я, — уклончиво ответил Зуйко. — Заодно стружку прихватите.

Братья напихали полную корзину стружки, накопившейся за эти дни, и потащили вниз по лестнице. Когда они были уже в сенях, на берёзе закаркал Купря.

Зуйко посмотрел в окно и увидел Семёна Егоровича. Матрос хотел вернуть мальчишек, но было поздно. Шёпотом не позовёшь — не услышат, а крикнуть нельзя — Семён Егорович уже открывал дверь.

Он встретился с ребятами в сенях, удивлённо посмотрел на корзину со стружкой, и зачем-то пожамкал их пальцами, глянул насторожённо на братьев.

— Никак Степан Денисович столяром заделался?

— Не-е! — отозвался Федька. — Это мы мастерим… С Карпухой.

— Отец с мамкой дома?

— Дома! Заходите, дядя Семён, — сейчас чай пить будем.

Семён Егорович вошёл в дом, поздоровался, скинул шапку, присел у стола. После похорон Яши он не был у Дороховых, и разговор как-то не клеился. Ни он, ни Дороховы не знали, с чего начать.

— Места не нахожу, — произнёс наконец Семён Егорович и, вытащив из кармана бутылку, поставил её среди чашек. — Не возражаете? Мы ведь тогда и поминок не устроили…

Мать подала капусту в свежей светло-жёлтой плошке, только вчера выдолбленной матросом.

«Сейчас спросит!» — с тревогой подумал Федька.

Сосед бросил в рот щепотку капусты, пожевал, взял плошку в руки, покрутил её перед глазами.

— Хороша! Откуда такая?

— Я ж говорил — мы с Карпухой! — торопливо ответил Федька и умоляюще взглянул на мать.

— Мы! — подтвердил Карпуха и тоже посмотрел на неё.

И торопливость, и эти взгляды — всё получилось очень естественно. Хочется ребятам, чтоб их похвалили, — вот они и торопятся, и на мать поглядывают, чтобы она сказала что-нибудь. А у неё не нашлось подходящих слов. Тут ещё вдобавок отец закашлялся — капустина, что ли, не в то горло попала. Мать вскочила и громко похлопала его по спине. Так она и сыновьям делала, когда кто-нибудь из них захлёбывался за столом.

Семён Егорович поставил плошку на место.

— Мастера!

— Это что! — махнул рукой Федька. — У нас в деревне — вот это мастера! Любую штуковину вырежут! А мы только ложки да плошки научились.

Сосед повернулся к отцу.

— Ты тоже умеешь?

— Мне некогда было резать. Я с пулемёта больше резал.

Семён Егорович покачал головой.

— Да-а!.. Трудное нам время досталось… Неспокойное…

Мальчишкам полегчало: разговор явно уходил в сторону от опасной темы. Их теперь беспокоило только одно — не чихнул бы матрос там, на чердаке, не заскрипела бы под ним табуретка. Но всё обошлось благополучно. Да и Семён Егорович не стал засиживаться в гостях. Он попросил Прошку на денёк: надо было съездить куда-то. Отец пошёл вместе с ним в конюшню, оседлал коня. Семён Егорович повёл его к флигелю. Мальчишки догнали соседа.

— Мы — к Грише. Можно?

— Только недолго. Трудно ему разговаривать.

Гриша увидел братьев, и глаза у него повеселели, но ненадолго. Он закрыл их. Мелко задрожали губы. Чтобы унять противную дрожь, он натянул одеяло до подбородка.

— А мы ложки делаем! — с наигранной бодростью сообщил Карпуха. — Приходи скорей — вместе резать будем.

— Поправлюсь — приду, — тихо ответил Гриша. — Мне всё холодно… А ночью… страшное снится! — Он опять зажмурился. — Яши-то нету…

Переговорив о чём-то с мужем, к постели подошла тётя Ксюша, поправила подушку.

— Успокойся, сынок. Ты лучше засни… Хочешь, я спою тебе, как маленькому?.. Шли бы вы домой, ребята! Окрепнет — тогда и приходите хоть на весь день.

Братья ушли и, конечно, первым делом залезли к себе на чердак. Как-никак, а они ловко вывернулись с этими стружками. Интересно, что скажет им Зуйко?

Матрос сидел по-прежнему у окна, но на этот раз ничего не резал. Одет он был так, что в любую минуту мог выйти на улицу.

— Как Гриша? — спросил он.

— Лежит, — неохотно ответил Федька.

В это время Семён Егорович вышел из флигеля.

— Куда это он собрался? — поинтересовался Зуйко.

— Забыли у него спросить! — буркнул Карпуха.

Братья злились, что матрос ни слова не сказал про стружки. А они-то старались его не подвести!

— Благодарности потом объявлять будем! — грубовато произнёс Зуйко, глядя в окно. — Потом! — повторил он, и мальчишки увидели, как брови матроса поползли к переносице.

Братья тоже посмотрели в окно. У флигеля теперь уже стояли оба: и Семён Егорович, и тётя Ксюша. Они были одеты по-дорожному — не так, как одеваются, чтобы пойти за водой или ещё куда-нибудь поблизости. Первый раз после смерти Яши они вдвоём уходили из дома и, судя по всему, надолго. Тётя Ксюша пошла по тропинке, которая вела к полустанку, а Семён Егорович сел на коня и поехал вдоль деревни.

— Ясно дело! — задумчиво произнёс матрос, сам же возразил себе: — Не ясно дело! — И добавил совсем уж непонятное: — Хоть разорвись пополам!

Он встал, раздумывая о чём-то, — вероятно, очень трудном, неразрешимом, — и, позабыв о мальчишках, пошёл вниз. Братья остались у окна.

— Никак он за ними? — прошептал Карпуха.

— За нами, что ли! — сердито отозвался Федька.

— А как же за двоими-то сразу?

— Потому он и разорваться хотел на две половинки!

Стоя у окна, ребята хорошо видели и тётю Ксюшу, которая неторопливо шла к лесистому холму, и Семёна Егоровича. Он тоже медленно ехал на Прошке вдоль деревенских домиков. Матрос Зуйко быстро проскочил под окном, свернул к морю и берегом пошёл в ту сторону, куда поехал сосед.

— За ним! — определил Карпуха. — Знаешь что?.. Давай…

— Знаю! — опередил его Федька. — Идём!..

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая