Прозрение - Драммонд Эмма - Страница 89
- Предыдущая
- 89/114
- Следующая
Но он был чужим в ее мире, он был чужаком, и все остальное—не в счет. Достаточно было им просто взглянуть на его форму, услышать звук его голоса, и они убили бы его – застрелили бы у нее на глазах, даже если бы она закричала, что любит его. И это несмотря на то, что у него была такая же прекрасная душа, как и у многих из них. Почему ненависть так слепа?
Там, вдали, среди холмов, подернутых голубой дымкой, виднелся Чертов Прыжок. Она вспомнила, как однажды он поскакал на лошади ей навстречу, радостно улыбаясь. Потом она видела его там же грустным и подавленным. Что произошло между этими двумя встречами?
Хетта посмотрела на спелую кукурузу, которую она срезала. Стебли поднялись, плоды пожелтели и созрели, все в природе свидетельствовало о том, что время идет своим чередом.
В ее доме и на ее земле все было по-прежнему. Тишину нарушали лишь привычные сельскому жителю звуки: мычанье коровы, звяканье ведра, ритмический звук, похожий на свист, при косьбе, да шумная болтовня чернокожих.
Небо было таким чистым, грозы такими редкими, звезды так ярко сияли на призрачном ночном небе над вельдом, что, казалось, такого прекрасного времени еще не было.
Все, что она знала о событиях на войне, сводилось к внезапному прибытию команды из Ландердорпа и столь же внезапному ее отъезду. Они рассказывали о том, что люди погибают сотнями, о том, что женщины с детьми голодают в Ледисмите. Они говорили о пушках и снарядах, но главным образом о противнике. Они весело смеялись над англичанами и уверяли сами себя, что скоро избавятся от завоевателей.
Она медленно обернулась и окинула взглядом горизонт. С тех пор как ей исполнилось десять лет, она постоянно жила в этом доме с Упой.
Дом мало изменился с тех пор. Они возделывали землю и разводили скот. Они жили по законам Святого Писания так, как веками жили их предки. Разве они не были свободны? Разве кто-нибудь мог запретить им делать то, что они делали всю свою жизнь?
Она подумала о неграх. Им пришлось испытать неволю, у них отняли свободу. Затем она вспомнила скотный двор в Ландердорпе и людей в загонах для скота—белых людей. Что же это за война… и зачем она? Никто не мог ответить ей на этот вопрос, никто – даже Алекс.
Прошло уже четыре месяца с того дня, как она вошла в свой сарай и там обнаружила его.
Она ясно помнила, как в отсвете фонаря увидела его высокую фигуру, потемневшую от дождя гимнастерку, небритый подбородок, который придавал ему сходство с бурами. Боль от воспоминаний внезапно пронзила все ее существо, пронзила так, что она ощутила слабость во всем теле. Ее взгляд упал на стерню у ног. Срезанные стебли показались ей живыми существами, подрезанными в самом расцвете своей красоты. Символом. Внезапно она поняла, как она одинока. Одна на всем белом свете. Отчаяние, охватившее ее, было так ужасно, что она упала на колени, чувствуя, как покрывается холодной и липкой испариной.
– Алекс! – тихо позвала она его, прикрывая рот ладонью—Алекс!
Стерня больно резала колени, но она не замечала этого, целиком поглощенная своим чувством. Она протянула руки и, обхватив целую охапку высоких несрезанных стеблей кукурузы, прижала их к своей груди, так что их кивающие головы ласково коснулись ее лица и волос. Это напомнило ей нежное прикосновение его рук. Она вздохнула при этом воспоминании и медленно протянула руки, чтобы захватить еще больше стеблей. Такая охапка уже не была столь податливой. Хетта нетерпеливо притянула ее к себе.
Так она обняла его, когда он в припадке ревности гневно обрушил на нее свои упреки после того, как увидел ее с Питом. И она вспомнила сейчас радость, которая охватила ее тогда. Она запрокинула голову и шея ее затрепетала при воспоминании о его поцелуях. Не в силах вынести чувств, которые захлестнули ее, она выпустила стебли кукурузы из рук и опустилась на землю, опрокинувшись на спину с мучительным вздохом от мысли, что ничего этого больше не будет никогда.
Да, Пит был прав; огонь, горевший в ней, пожирал ее изнутри и что-то нашептывал ей о чистом и всепоглощающем восторге. Но это Алекс зажег его.
С тихим стоном Хетта заметалась из стороны в сторону, ища руками что-то у себя над головой, пока с цепкостью безумной не ухватилась за стебли кукурузы.
Солнце палило нещадно, осушая слезы, текшие по ее вискам, а огонь, бушевавший у нее в груди, жег немилосердно.
Но ее мольба была обращена не к Богу, а к человеку, который покорил ее сердце, но никогда не обладал ею.
Она долго лежала так, мучаясь от охватившего ее всю, как тисками, желания, так знакомого всем тем, кто любил и терял любимого. Постепенно, по мере того как солнце опускалось все ниже, она становилась спокойнее.
Сумерки наступали рано и теперь они принесли с собой осенний холодок, но она чувствовала такую опустошенность и слабость, что не могла заняться работой в поле, чтобы согреться.
Солнце уже опустилось за горизонт, и в прозрачном свете сумерек очертания предметов приобрели отчетливость, позволяющую видеть далеко-далеко, до самого горизонта. И тут она заметила всадника, приближавшегося к ней по дороге, ведущей с юга… с юга, где был расположен Ледисмит.
Он приближался медленно, устало, как-то неуверенно, и ее охватила дрожь.
«Я вернусь за тобой», – вспомнила она его слова.
Неужели он выжил там, после всего что случилось… что он спасся на том велосипеде и с тем ничтожным запасом мяса, которое она дала ему, завернув в тряпицу? Неужели Бог помог ему, в то время как ему грозила неминуемая гибель? Неужели Бог вернул его ей?
Она бросилась бежать через поле, раздвигая высокую кукурузу на своем пути.
– Алекс! – шептала она, не сводя глаз с далекой фигуры, все убыстряя и убыстряя свой бег.
Все быстрее и быстрее несли ее ноги, она бежала широкими прыжками через море кукурузы. Желание вновь вспыхнуло в ней, когда она бежала к дому, высоко подобрав юбку, задыхаясь от рыданий и радостного смеха. Свежий ветер бил ей в лицо, спутывал волосы. Она откинула голову назад, упиваясь этим ветром.
Мимо дома, по вымощенному булыжником двору несли ее ноги – куры с кудахтаньем бросились врассыпную, когда она как ветер влетела во двор, – но она уже выбежала со двора на дорогу, неровную и затвердевшую под лучами солнца. Перепрыгивая через колдобины и неровности почвы, она неслась навстречу ему, пока с небольшого пригорка не увидела яснее того, кто ехал навстречу.
Ее бег перешел в шаг, а затем она совсем остановилась на травянистом пригорке, обхватив себя руками, содрогаясь от холода надвигающейся ночи, в ожидании, когда ее брат подъедет ближе. Они не обменялись ни единым словом, но в его глазах она прочла такое же разочарование и безнадежность, какое испытывала и она. Они отдалились друг от друга: она – из-за того, что должна была скрывать свою любовь к Алексу, а он, стыдясь того, чем его заставили заниматься.
Она пошла рядом с его лошадью, слишком опустошенная и разочарованная, чтобы спрашивать, почему он приехал один, или чтобы заметить его руки, сжимающие повод, дрожа от усталости.
Они вошли во двор, где старый Джонни уже засеменил навстречу, чтобы отвести лошадь молодого хозяина в стойло, и с улыбкой приветствовал его, говоря, что рад его возвращению в родное гнездо.
Франц молча положил руку на плечо чернокожего слуги и направился в кухню, где положил свое ружье на стол. Хетти последовала за ним, машинально направившись к очагу, чтобы разжечь огонь. Обернувшись, она увидела, что он растянулся в кресле, глядя на нее воспаленными глазами.
– Все кончено, сестра. Мы потеряли его. Она силилась понять, о чем он говорит.
– Что мы потеряли? – переспросила она.
– Ледисмит, – объяснил он устало. – Ледисмит освобожден, – продолжал он. – Они прорвались и идут на Трансвааль. Это конец. Эта война проиграна нами.
– Они заберут нашу ферму? – спросила она со страхом.
Он взглянул на нее, нахмурясь, пытаясь понять, что она имеет в виду:
– Нашу ферму?
– Отнимут они… англичане… у нас нашу ферму теперь?
- Предыдущая
- 89/114
- Следующая
