Такая как есть (Запах женщины) - Кауи Вера - Страница 42

• Предыдущая
• 42/104
• Следующая

– Верно. А вы можете назвать имя мужчины, который создал «Шанель № 5»? Для мадемуазель Шанель? Они на самом деле созданы ею. Я творил их, но мною двигала ее воля, интуиция, она вдохновляла меня и убеждала в своей правоте. Достаточно было только взглянуть на ее лицо, когда я наконец принес одну капельку того, что она так ждала, услышать, как она вскрикнула от радости…. – Старик вздохнул. – Это был… великий день… Она танцевала, пела, обнимала и целовала меня…

– А мсье Бейл, – спросила Алекс, когда старик немного успокоился. – Насколько он в этом участвовал?

– Только деньгами. Он, видите ли, всегда знал, что представляет собой эта женщина.

– А что потом?

– Потом? Фейерверк, вспышка звезды. И мсье Бейл, предвидевший все это, прицепил свой вагон к этому поезду. Он чрезвычайно гордился ею. Она была его протеже.

– И его любовницей?

– Многие так говорили, но я не верил в это. Мсье Бейл любил ее, как дочь. Его собственные дети не интересовались его занятиями. А мадам увлеклась тем же делом, что и он, страстно обсуждала его проекты, мечтала о том же самом, о чем мечтал и он. Генри видел в ней самого себя, каким был в юности. Ведь он был на тридцать лет старше ее, когда они встретились, и знал, что смертельно болен и скоро умрет.

– Умрет? – Алекс как-то не задумывалась об этом.

– У него был рак костного мозга. Потому сделать «Еву» предложили мне. Его силы были на исходе. В последний год своей жизни он вообще перестал двигаться. Он понимал, что ему уже недолго осталось. И мадам Бейл тоже знала. Она не только позволяла мадам Черни посещать его, она настаивала на том, чтобы она приезжала как можно чаще. И чувствовала, что успехи Евы, слава, которая начинала окружать ее имя, – все то, чему он способствовал, – возрождают его интерес к жизни, поддерживают теплившийся в нем огонек. И мсье Бейл, можно сказать, умер у нее на руках.

Макс следил за выражением лица Алекс: изумление не сходило с него.

– Когда я отошел от дел, она обеспечила мою старость. Каждый год в день моего рождения я получаю специальный заказ из ресторана «Максим» – она помнит, как я люблю хорошую еду и вино. И каждый месяц мне приходит чек. Конечно, «Ева» мне далась нелегко. Это была трудная работа. Но я получил хорошее вознаграждение. – Старик с чувством удовлетворения кивнул.

На обратном пути в Женеву Макс спросил:

– Еще один лик Евы?

– Сколько же их у нее?

– Позволь мне дать тебе совет, малыш. Ты видишь все либо в черном, либо в белом цвете. А жизнь матери – это самая невообразимая смесь всех цветов и оттенков.

– Я вижу ее такой, какой она являлась мне. Ты слышал, как старик описывал, как она обнимала и целовала его, когда получила то, что хотела! А знаешь ли ты, что мать за всю мою жизнь ни разу даже не прикоснулась ко мне? Ни разу не погладила по голове, ни разу не поцеловала, даже не пожала мне руку. И после этого ты будешь твердить мне о смеси оттенков и о букете цветов!

«Боже! – подумал Макс. – Эта стена боли все еще мешает ей видеть все таким, как оно есть. Где бы раздобыть такой динамит, который помог бы взорвать эту преграду?»

– Твоя мать не может без содрогания вспоминать годы ранней юности, связанные с Венгрией, – терпеливо заговорил он. – Именно это она и мечтает стереть из памяти. А ты – живое напоминание о том, о чем она хотела бы забыть.

– Тогда почему же она вдруг попросила у меня прощения?

– Ничего не могу сказать. Это ты сама должна спросить у нее. И чем скорее, тем лучше. Похороны назначены на послезавтра. И время, малыш, – суть всего.

– «Суть Евы», – горько проговорила Алекс, – это зловоние!

Нью-Йорк, 1965–1967

Как только Эдит Бингхэм узнала о том, как реагировала Ева на смерть Кристофера, она тотчас сделала все, чтобы остановить шум в прессе вокруг этого события. К счастью, старшая дочь Шарлотта как раз находилась в Париже, где закупала туалеты, и Эдит, дозвонившись до нее, попросила отправиться в Швейцарию и взять дело в свои руки.

– Сделай все, чтобы держать газетчиков подальше. А с Евы не спускать глаз – она пыталась покончить с собой.

– Боже мой!

– Я отправила Эдвина Морриса, чтобы он присмотрел за ней. Он был моим лечащим врачом почти тридцать пять лет, и ему можно доверять. Пусть он сам решит, стоит ли ей присутствовать на похоронах. Если он сочтет нужным напичкать ее успокоительными до бессознательного состояния – пусть так и делает. Я бы предпочла, чтобы она находилась здесь, под нашим неусыпным присмотром, чем за три тысячи миль. Думаю, что ты, Шарлотта, справишься. Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Да, мама, конечно.

– Знаю, что ты недолюбливаешь ее, но не забывай, что случившееся буквально перевернуло ее жизнь.

– А нашу разве нет?

– И нашу тоже. Но мы умеем себя вести в подобных обстоятельствах, а она – человек не нашего круга – не забывай об этом. Венгры вообще очень эмоциональны. Я отдам нужные распоряжения насчет самолета и займусь необходимой подготовкой здесь…. Да, Шарлотта…

– Что, мама?

– Проследи, чтобы ее траурный наряд соответствовал нашему стилю.

Прибывшая на виллу Шарлотта обнаружила, что Еву уже накачал успокоительными средствами ее личный врач, швейцарец, на попечении которого она находилась. Когда Шарлотта сообщила ему, что вскоре должен прибыть их врач из Соединенных Штатов, чтобы сопровождать Еву к ним, он поджал губы, выражая свое недовольство.

– Она способна перенести путешествие? – спросила Шарлотта.

– Это зависит от того, как скоро вы хотите выехать.

– Не позже послезавтра. Похороны брата состоятся в пятницу. А теперь можно мне повидаться с Евой?

– Если хотите.

Ева находилась в забытьи и лежала на огромной кровати, которую еще недавно делила со своим мужем. Лицо ее превратилось в белую маску. Запястья рук были перевязаны.

– Мне сказали, что она хотела утопиться в озере? – спросила Шарлотта.

– Да. А когда ей это не удалось сделать, разбила стакан в ванной и пыталась перерезать вены. К счастью, прислуга услышала шум, и ее удалось спасти.

Шарлотта с большим любопытством разглядывала золовку. Она не верила, что Ева вышла замуж за ее брата по любви. В отличие от Кристофера. Похоже, что придется переменить свое мнение о ней. Конечно, Ева всегда была склонна к мелодраматическим представлениям, но сейчас она и в самом деле глубоко страдает. Остается надеяться, что она так и будет оставаться под действием успокоительных, пока Кристофера на захоронят в фамильном склепе Бингхэмов. Так будет лучше. Иначе Бог знает, чего можно от нее ожидать.

– А теперь, – сказала Шарлотта, отворачиваясь, – мне бы хотелось повидать племянника.

Ева ничего не запомнила из своего перелета в Нью-Йорк. Кроме нее, в первом классе самолета летели Ив, доктор Моррис, Шарлотта, Кристофер, его няня и медсестра, которую привез с собой доктор Моррис. У трапа самолета их встретил санитарный автомобиль, чтобы отвезти в дом Бингхэмов, который находился в районе Семнадцатых улиц, между Пятнадцатой и Медисон-авеню. Там Еву оставили на попечении медсестры в покоях, где когда-то в годы первой мировой войны жила дочь Бингхэмов, которая родилась умственно отсталой. Отсюда, из помещения на третьем этаже, в самой глубине особняка, вела только одна дверь, и зарешеченные окна говорили сами за себя.

Еву внесли в дом, где весь мраморный вестибюль был уставлен цветами, как и помещение, где находился гроб Кристофера. В день похорон она все еще находилась под воздействием успокоительных. А миссис Бингхэм, в черном траурном наряде, в вуали, руководила всеми. Ее сопровождали дочери, их мужья, бесчисленные дядюшки и тетушки, племянники и племянницы.

Похоронная процессия выглядела внушительно.

– Старина Крис был бы доволен, – заметил один из одноклассников Кристофера по колледжу.

– Особенно ему понравились бы женщины, – ответил ему второй, оглядывая церковь.

• Предыдущая
• 42/104
• Следующая