Где властвует любовь - Куин Джулия - Страница 27

• Предыдущая
• 27/72
• Следующая

– Нет, я не желаю ничего забывать! – выкрикнула она. – Всю жизнь я только и делала, что старалась забыть то одно, то другое, и никогда не говорила, чего я действительно хочу.

Колин попытался что-то сказать, но его горло перехватило.

– Это ничего не будет значить, – продолжила она. – Обещаю тебе, что я никогда не напомню тебе об этом, но я могу умереть завтра…

– И что?

Она не сводила с него огромных умоляющих глаз… Колин почувствовал, что его решимость тает.

– Мне двадцать восемь, – печально сказала Пенелопа. – Я старая дева, и меня никогда не целовали.

Колин тщетно открывал рот. Еще несколько минут назад он прекрасно артикулировал слова, но сейчас не мог произнести ни звука.

А Пенелопа продолжала говорить, ее щеки восхитительно пламенели, губы двигались так быстро, что Колин не мог не задаваться вопросом, каково это – почувствовать их на своей коже. На шее, плечах и… в других местах:

– Я останусь старой девой и в двадцать девять, – сказала она, – и в тридцать. Я могу завтра умереть и…

– Едва ли, – выговорил он наконец.

– Но я могу! И это убьет меня, потому что…

– Ты уже будешь мертва, – возразил он, отметив, что его голос звучит как-то странно и придушенно.

– Я не хочу умирать, не узнав, что такое поцелуй, – закончила она.

Колин мог назвать сотню причин, почему целовать Пенелопу Федерингтон – безумная идея, и первая из них заключалась в том, что ему этого очень хотелось.

Он открыл рот в надежде, что сможет произнести разумную речь, но ничего, кроме вздоха, не слетело с его губ.

И тут Пенелопа сделала единственное, что могло поколебать его решимость. Она заглянула ему в глаза и произнесла одно простое слово:

– Пожалуйста.

Колин дрогнул. Было что-то необыкновенно трогательное о том, как она смотрела на него, словно и вправду могла умереть, если он не поцелует ее. Не от разбитого сердца, не от смущения – она нуждалась в нем как в глотке воздуха, чтобы дать пищу душе, чтобы заполнить сердце.

Колин не мог припомнить случая, чтобы кто-нибудь нуждался в нем до такой степени.

Это вызвало в нем отклик такой силы, что ослабели колени. Он смотрел на нее и не узнавал в ней девушку, которую знал много лет. Ее лицо сияло. Она превратилась в сирену, в богиню, и Колин поразился, как вышло, что он не замечал этого раньше.

– Колин! – прошептала она.

Он сделал шаг вперед – один короткий шаг, но этого оказалось достаточно, чтобы, когда он приподнял пальцами ее подбородок, ее губы оказались в нескольких дюймах от его рта.

Их дыхание смешалось, воздух стал плотным и горячим. Пенелопа дрожала – Колин чувствовал эту дрожь пальцами, но не был уверен, что не дрожит сам.

Наверное, он должен что-то сказать, что-то беспечное и ироничное, в свойственной ему манере. Что-то вроде «Твое желание для меня закон» или «Каждая женщина заслуживает хотя бы одного поцелуя». Но, глядя в ее глаза, Колин понял, что нет слов выразить эмоции, которые он испытывал в этот момент.

Смесь опьяняющей страсти, жгучей потребности и чистого восторга.

Вот так в самый обычный полдень, в тихой гостиной на Маунт-стрит Колин Бриджертон поцеловал Пенелопу Федерингтон.

И это было восхитительно.

Вначале он лишь слегка коснулся ее губ – не потому, что старался быть нежным, хотя будь Колин в состоянии думать о таких вещах, то постарался бы учесть, что первый поцелуй должен быть трепетным и благоговейным, как представляется девушкам в мечтах, когда они лежат без сна в своих постелях.

Но, по правде говоря, ни о чем таком Колин не думал. Собственно, он вообще ни о чем не думал. Его поцелуй был трепетным и нежным только потому, что он еще не опомнился от изумления. Он знал Пенелопу целую вечность, но никогда даже не думал о том, чтобы коснуться ее губ. А теперь не выпустил бы ее из объятий, даже если бы его пятки поджаривал адский огонь. Невероятно, что это происходит на самом деле – и что ему дьявольски этого хочется!

Это не был поцелуй, порожденный неодолимой страстью или другими столь же сильными эмоциями. Это было медленное соприкосновение губ, осторожное и испытующее, явившееся откровением не только для Пенелопы, но и для Колина.

Он понял, что ничего не знал о поцелуях. По сравнению с тем, что происходило сейчас, все остальное было не более чем движениями губ и языка в сочетании с ничего не значащими словами.

Было что-то необычайно волнующее в том, что он мог одновременно слышать и ощущать ее дыхание, не считая гулких ударов сердца, заставлявших трепетать ее грудь.

Это было нечто большее чем поцелуй.

Его руки, скользившие по спине Пенелопы, напряглись, прижимая ее теснее. Сквозь тонкий муслин платья он чувствовал тепло ее тела и едва уловимую дрожь.

Колин притянул ее ближе, так что их тела соприкоснулись. Он ощущал все изгибы ее стройной фигуры, и это зажгло огонь в его чреслах. Он хотел ее, Господи, как же он хотел ее.

Его губы стали более настойчивыми, а язык усилил натиск, понуждая ее губы раздвинуться. Пенелопа уступила со слабым стоном, и он устремился вперед. Сладковатый вкус лимонада, который она пила, ударил ему в голову, как крепкий бренди, и Колин усомнился, что устоит на ногах.

Медленно, чтобы не спугнуть ее, он прошелся руками по ее телу. Она была мягкой, с роскошными изгибами, как раз такой, какой должна быть в его представлении женщина. Ее бедра были округлыми, талия тонкой, а грудь высокой и упругой. Ему не терпелось ощутить ее тяжесть в своих ладонях, но он заставил свои руки оставаться там, где они находились (на ее аккуратной попке, так что это была не такая уж большая жертва). Помимо того факта, что было бы дурным тоном обнимать девушку благородного происхождения в ее собственной гостиной, Колин опасался, что если он коснется ее груди, то не сможет остановиться.

– Пенелопа, – вымолвил он, наслаждаясь звуком ее имени. Он был пьян от страсти и отчаянно хотел, чтобы она разделяла его чувства. Она не противилась его объятиям, но до сих пор никак не реагировала на происходящее. О, она льнула к нему и открыла рот, приветствуя его вторжение, но ничего не сказала и не проявила никакой инициативы.

И все же учащенное дыхание и гулкое биение сердца говорили о том, что она возбуждена.

Колин отстранился ровно настолько, чтобы приподнять ее подбородок и заглянуть ей в лицо. Веки Пенелопы трепетали, прикрывая затуманенные страстью глаза, полуоткрытые губы припухли от поцелуев.

Она была прекрасна. Так прекрасна, что у Колина захватывало дух. Как он мог не замечать этого раньше?

Неужели мир населен слепцами? Или все они непроходимо тупы?

– Ты тоже можешь поцеловать меня, – прошептал он, прислонившись лбом к ее лбу.

Пенелопа застыла в неподвижности.

– Поцелуй, – вымолвил Колин, легко коснувшись ее губ, – дело обоюдное.

Ее рука шевельнулась у него на спине.

– Что я должна сделать? – прошептала она.

– Что пожелаешь.

Медленно подняв руку к его лицу, она очертила кончиками Пальцев контуры его щеки и подбородка.

– Спасибо, – шепнула она.

Спасибо?

Колин замер.

Он не хотел, чтобы его благодарили за поцелуй. Это порождало в нем чувство вины.

И превращало то, что произошло между ними, в заурядное событие.

Словно это было нечто сделанное из жалости. И хуже всего то, что, случись это несколько месяцев назад, так бы оно и было.

Что он за человек после этого?

– Не стоит благодарности, – ворчливо отозвался Колин, отступив назад.

– Но…

– Я же сказал, не стоит, – резко повторил он, отвернувшись от нее, словно не мог выносить ее вида, хотя правда состояла в том, что он был невыносим самому себе.

И будь он проклят, если понимает почему! Что его гложет? Вина? Из-за того, что он поцеловал Пенелопу? Или из-за того, что ему это так понравилось?

– Колин, – сказала она, – не злись на себя.

– Я не злюсь, – огрызнулся он.

– Я сама попросила тебя. Практически заставила…

• Предыдущая
• 27/72
• Следующая