Тайна Запада: Атлантида - Европа - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 83

Всякая действительность измеряется действием. Елевзинские таинства, и по этой мере, действительны в высшей степени.

За два месяца до сентябрьского полнолуния, начала таинств, особые глашатаи, спондофоры (spondophoroi), „миротворцы“, объявляли по всем главным городам Греции „священное перемирие“, spondê, всех эллинских племен, — то, что христиане средних веков назовут „миром Божьим“, pax Dei, — сроком в пятьдесят пять дней, от конца августа до начала октября (Новосадский, 107. — Demetrios Philos, Eleusis, 1896, p. 15). И шум оружья умолкал, прекращались междоусобья; люди вдруг вспоминали, что все они братья, дети одной Матери Земли, и видели — пусть на одно мгновение, но, действительно видели, как то Елевзинское, „в полночь белым светом светящее солнце“, — вечный мир; как бы на одно мгновение переносились из Железного века в Золотой, бывший и будущий.

Что это значит, мы могли бы понять, если бы могли представить себе, что в последнюю мировую войну, в „христианской“ Европе, заключено было не на полтора месяца, а на полтора дня, „священное перемирие“, pax Dei. Но это непредставимо для нас, потому что слишком невозможно. Грекам, наоборот, непредставима жизнь без этой „общей святыни земли“, koinon ti tes ges temenos, как называют они Елевзинские таинства (Новосадский, 104). „Жизнь опостылела бы эллинам, если бы запретили им эти святейшие таинства, объединяющие род человеческий“, — по слову Претекстата. Их отнять у греков — значит вынуть из них душу — убить; душу вынули из нас, а мы и не чувствуем. „Общая святыня“ наша была на небе, а сейчас — нигде.

„Не делай зла животным“, — райская, Золотого века, заповедь Триптолема, Трехпольного, Елевзинского бога Пахаря, Деметрина вестника, посланного ею к звероловам, хуже, чем диким — одичалым людям послепотопного мира, нашим европейским праотцам, чтобы, научив их земледелию, возвысить от звериной жизни к человеческой (Зелинский, 30). „Зла не делай животным“ — не столько заповедь, сколько „блаженство“, в Евангельском смысле: „блажен, кто милует тварь“, ибо „вся тварь совокупно стонет и мучится доныне“, вместе с человеком, и вместе с ним „освобождена будет от рабства тлению“ (Римл. 8, 22, 21): с ним погибает — с ним и спасется.

Надо человеку убивать животных, чтобы питаться мясом? Нет, не надо, — учит Деметра плодоносящая. Дух убийства, войны, входит в человека с кровавою пищею, а дух мира — с бескровною. Вот почему Елевзинское причастие кикеоном — молоком с медом и злаками — таинство вечного мира.

И Гезиод, пастух, пасущий овец на Геликонской горе, певец Золотого века, поет:

Правда Божья — Божий закон: не убий. К очень далекой, последней цели — воскресению мертвых — близкий, сегодняшний, всем и всегда возможный, первый шаг: не убивать — не воевать. Убей — умрешь, дай жизнь — жив будешь: это и младенцу понятно, это же и тайна тайн.

Ною, первому человеку второго человечества, Божий завет — послепотопная, два мира соединяющая радуга: „Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мною и между землею“. — „Я взыщу вашу кровь… от руки человека, от руки брата его. Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукой человека“ (Быт. 9, 13, 5, 6). Тот же завет и на допотопной скрижали царей атлантов: „В мире жить, не подымать друг на друга оружья никогда“.

Вот какую святыню хранят Елевзинские таинства, — мир всего мира.

Месяц боэдромион, конец сентября, когда совершались таинства, — ранняя осень в Аттике.

Как бы небо сходит на землю, и все на земле уже исполнилось, кончено — готово к царству Божьему, — все, кроме человека. И земля ждет и молится, ходатайствует за него воздыханьями неизреченными: „Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе“.

Здесь, в Елевзисе, молится так, как нигде.

„Я открылся не вопрошавшим о Мне; Меня нашли не искавшие Меня“. — „Вот Я! Вот Я!“ — говорил я народу, не именовавшемуся именем Моим. Вот, Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут непоминаемы и не придут на сердце… Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому, а для змея прах будет пищею; они не будут причинять зла и вреда на всей святой горе Моей, говорит Господь». — «Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему!» (Ис. 1 — 25; 57, 19.)

Via sacra, Елевзинская «Священная Дорога», — к этому путь, а последняя, дохристианская веха на этом пути из Атлантиды к нам — вторая часть Елевзинских таинств, где рождается от Матери Земли, Деметры, Сын, Дионис.

Найдена в глубине Атлантического океана литая из неизвестного металла, может быть, Платонова «орихалка», покоробленная, как древесный лист на огне, покрытая вулканической лавой и тысячелетней ржавчиной, доска, — так называемая скрижаль атлантов, — с восьмиконечным крестом, неясным обликом какого-то жертвенного животного, тельца или агнца, пронзенного копьем, и надписью, прочитанной, благодаря сходству письмен с додинастическими иероглифами и маянскими знаками:

Сын Божий умер за людей.

Это сказка; не было такой скрижали и не будет никогда? Нет, была. Если было то, что Шеллинг называет «перворелигией человечества», Ursystem der Menschheit, то уцелевший от нее и занесенный в Грецию обломок — мистерия-миф о боге Загрее-Дионисе Растерзанном — такая скрижаль.

«Бесы, узнав через иудейских пророков о скором пришествии Господа, поспешили изобрести басню о боге Дионисе, чтобы распространить ее среди эллинов и других народов, особенно там, где, как они знали, поверят этим пророчествам», — думал св. Юстин Мученик, живший в половине II века (Justin., Dialog cum Tryph., 69. — Apolog., I, 54. — Boulanger, Orphée, 69–70).

Dio значит «бог», nysos, nys, вероятно, фракийский, корень, славянский — syn значит «сын»: Dionysos — «Божий-сын» (Lanzani, 29). Этого «Сына Божьего», Диониса растерзанного, вместо Иисуса распятого, проповедали «бесы» дальше и раньше, чем думает Юстин, — от первых дней человечества до явления Христа, от Египта и Вавилона до Перу и Мексики.

Несколько иначе думает св. Климент Александрийский: «И эллинская, и варварская мудрость видит вечную истину в некоем растерзании, распятии, — не в том, о коем повествует баснословие Дионисово, а в том, коему учит богословие вечного Логоса» (Clement Alex., Strom. I, 13).

Могут ли «бесы» проповедовать истину? Кто же прав, Климент или Юстин?

Быть человеком — значит страдать, умирать — быть жертвою. Вот почему всякая религия, связь человека с Богом, жертвенна; сердце же религии — таинство — особенно. Но здесь-то и подстерегают человека «бесы», смешивая две религии — одну, свою, — бесчисленных человеческих жертв, и другую, Божью, — единой Жертвы Голгофской. В этом смысле прав Юстин: есть демоническое в Дионисовых таинствах; но не только в них, — во всех, и в таинствах народа Божьего, Израиля; может быть даже, здесь, в Святой Земле, где принесется некогда Жертва Голгофская, соблазн человеческих жертв сильнее, чем где-либо.