Зима Гелликонии - Олдисс Брайан Уилсон - Страница 31

— Джесси, двадцать пять лет, возможно плюс-минус теннер, я наслаждался нашей дружбой. Я очень ценю и ваш талант, вашу работу; наверное, я недостаточно вам платил. Конечно, я всего лишь купец, но я умею ценить искусство. Никто во всем Сиборнале не умеет так изящно изобразить на фарфоре птиц. Мне хотелось бы вручить вам прощальный подарок, нечто слишком хрупкое, чтобы брать с собой в дорогу, но вам, несомненно, оно понравится. Я мог бы продать эту вещицу на аукционе, но считаю, что лучше найти нового достойного хозяина.

Джесерабхай поднялся и сел, всем видом выражая ожидание. Одим жестом приказал рабу приблизиться и открыть сумку. Гагрим вынул из сумки некий предмет и передал его Одиму. Приняв предмет из рук раба, Одим продемонстрировал его художнику.

Это были часы размером с гусиное яйцо. Внешний циферблат был поделен на двадцать пять отрезков-часов, внутри круг был по традиции разбит на сорок минут. Однако каждый час во время боя — а механизм был устроен так, что бой вызывался в любое время нажатием кнопки — часы поворачивались так, что на мгновение появлялся другой, внутренний циферблат. На внутреннем циферблате также имелись две стрелки: большая показывала неделю, теннер и время малого года, а внутренняя отмечала сезон Великого Года.

Циферблат был покрыт эмалью, корпус яйца изготовлен из золота. Сверху и снизу часы охватывала фигура из жадеита, изящная фигурка Всеобщей Прародительницы, сидящей на берегу моря, представляющем основание часов. По одну сторону от Прародительницы росла пшеница, по другую вздымался ледник. Завершающей поразительной деталью этой картины были крохотные ноготки на пальцах ног Прародительницы, выглядывающих из сандалий.

Протянув морщинистую руку, Джесерабхай взял часы и долго молча рассматривал их. По его щеке скатилась слеза.

— Эта вещица воистину прекрасна, иначе не скажешь. Работа поразительная. Но я не понимаю, где это сделано, в какой провинции? Такие часы делают в Кай-Джувеке?

Одим немедленно вспыхнул:

— Мы дикари, однако великолепные мастера и ремесленники. Разве вы не знали, что мы живем в овчарнях вместе со скотом и всю жизнь только и делаем, что убиваем соседей, при этом как-то умудряясь создавать великолепные произведения искусства? Разве вы, гордые ускуты, не так о нас думаете?

— Я не хотел обидеть вас, Одим.

— Да, эти часы из Футира, столицы нашего государства, если вы этого не знали. Примите их в подарок. Для того, чтобы нет-нет да и вспомнить меня хотя бы на минуту.

Высказавшись, Одим отвернулся к окну и некоторое время смотрел наружу. Напротив взвод под командой развязного офицера обыскивал дом. На глазах у Одима двое солдат вывели из дома какого-то мужчину. Человек шел, опустив голову, словно стыдясь появляться на улице в такой компании.

— Мне очень жаль, что вам приходится уезжать, Одим, — повторил художник.

— Зло в этом мире вырвалось на свободу. Я уезжаю не по своей воле.

— Я не верю в зло. Возможно, произошла ошибка. Но это не зло.

— Просто вы боитесь признать существование зла. Зло существует с первого дня сотворения человека. Оно присутствует в этой самой комнате. Прощайте, Джесси.

Одим повернулся и быстро вышел, пока старый художник, держа в руке часы-яйцо, пытался подняться с пыльного дивана.

Прежде чем выйти на улицу из дома Джесерабхая, Одим осторожно осмотрелся. Солдаты ушли, забрав с собой своего пленника. Одим быстро вышел во двор, стараясь побыстрее забыть переживания, вызванные встречей с художником. С ускутами нелегко иметь дело, он всегда это знал. Какое облегчение поскорее уехать от них.

Все приготовления к отъезду закончились. Все было сделано законным путем, хотя и с большой поспешностью. Два дня назад Беси Бесамитикахл забрала на лодке капитана Фашналгида, и Одим занялся приведением в порядок своих дел. Он продал дом недружелюбно настроенному дальнему родичу, а свое дело — друзьям-купцам, и с помощью Фашналгида купил корабль. Скоро он встретится со своим братом из далекого Шивенинка. Будет приятно снова повидать Одирина; теперь, когда оба уже не столь молоды, как когда-то, будет славно, если они сумеют помочь друг другу...

«Борьба — вот облик истинной надежды», — говорил себе Одим, выпрямляя спину и ускоряя шаг. Не сдаваться. Жить будет легче, несмотря на приближающуюся зиму. Нужно перестать думать только о деньгах. Из головы не шли ненавистные и могущественные сибы. Перемена места пойдет ему на пользу. В Шивенинке, под началом и при помощи Одирина, он, Одим, станет работать поменьше. Он станет художником, как Джесерабхай. Возможно, он тоже прославится.

Утешая себя приятными, согревающими душу мыслями, Одим свернул на набережную. Цепь его размышлений прервалась при виде медленно прокатившего мимо парового орудия. Орудие направлялось на восток. Судя по слухам, где-то неподалеку вскоре должно было грянуть большое сражение: еще одна причина как можно скорее покинуть город. Орудие было таким тяжелым, что его колеса сотрясали мощенную булыжником улицу. Двигатель орудия, мерно вращающий шатуны, плевался дымом и паром. Рядом с машиной, радостно вопя, бежали мальчишки.

Паровое орудие добралось вместе с Одимом до побережья океана Климента, и всю дорогу тяжелый орудийный ствол указывал в этом главном направлении. С явным облегчением Одим свернул к ЭКСПОРТУ ТОНКОГО ФАРФОРА ОДИМА. Гагрим торопливо следовал за ним, шаг в шаг.

В демонстрационном зале и на складе царил беспорядок, в основном потому, что почти никто тут больше не работал. Наемные рабочие и рабы с удовольствием использовали возможность отлынивать от работы. Многие толпились возле двери, глазея на проезжающее орудие. По тому, как неохотно расступались работники, было видно, что их уважение к бывшему хозяину уже поослабло.

«Да все равно, — сказал себе Одим. — Мы отплываем с полуденным приливом, а эти люди могут теперь делать все, что им заблагорассудится».

Пришел слуга и доложил, что новый владелец наверху и хотел бы повидать Одима. В душе Одима мгновенно родилась тревога. Странно, что новый хозяин уже явился в контору: официально передача прав должна была состояться в полночь, согласно условиям контракта. Но Одим решил, что волноваться понапрасну не стоит, и решительно поднялся по ступенькам. Следом шел Гагрим.

Приемный зал представлял собой элегантную галерею окнами на гавань. На стенах висели гобелены и серия миниатюр, принадлежавших еще деду Одима. На полированных столиках были расставлены образцы фарфоровой продукции. Сюда приводили самых важных клиентов, и здесь совершались самые важные сделки компании.

Но этим утром в галерее стоял только один важный посетитель, и, судя по его форме, дело, ради которого он сюда явился, было далеко не самым приятным. Повернувшись к окнам спиной, набычившись, сжав губы и вытянув их гузкой в сторону Эедапа Мун Одима, стоял майор Гардетаранк. Позади майора стояла бледная как полотно Беси Бесамитикахл.

— Входите, — сказал майор. — Закройте дверь.

Одим так резко остановился на пороге, что шедший следом за ним Гагрим ткнулся ему в спину. Майор Гардетаранк был облачен в свою непроницаемую длиннополую шинель из грубого сукна, с большими пуговицами, похожими на глаза фламберга или на металлических часовых, с оттопыренными карманами, похожими на пару коробов. Вид у шинели был такой, словно она продолжала верой и правдой служить хозяину даже тогда, когда он вешал ее в шкаф. Однако теперь Гардетаранк явно находился при исполнении и внимательно проследил поверх пуговиц-часовых за тем, как Одим послушно закрыл за собой дверь.

Но больше всего испугал Одима не майор, а то, что позади него стояла Беси. Одного взгляда на бледное лицо девушки было достаточно, чтобы понять: у нее выпытали все их тайны. В его голове в мгновение ока пронеслась череда секретов, содержавшихся в этом ненадежном хранилище: Харбин Фашналгид, официально объявленный дезертиром; лейтенант неприятельской армии, сейчас страдающий болезнью, имя которой — жирная смерть; девушка из Борлдорана, рабыня, ухаживающая за лейтенантом. Одим знал: то, что для него — обычный гуманизм, в глазах Гардетаранка — список чудовищных злодеяний.