Зима Гелликонии - Олдисс Брайан Уилсон - Страница 81

Камера Лутерина была отделена от соседней камеры стеной толщиной 0,64159 метров — если прибавить это число к ширине камеры, получалось число пи. Сидя на койке, привалясь спиной к стене, он смотрел на стену слева от себя. Это была неподвижная цельная скала, образующая четвертую стену камеры почти без зазора между стеной и массивом самого Колеса. В этой стене были вырублены две ниши: в высокой помещался рожок с биогазом, обеспечивающий камеру теплом и светом, а во второй, нижней, несколько цепей, намертво вмурованных в стену.

Продолжая жевать хлеб, Лутерин подошел к дальней наружной стене и взял в руку отрезок цепи. Казалось, цепь в его руках истекает потом. Он бросил цепь на пол, и та упала вниз, в малую нишу. Цепь состояла из десяти звеньев, по одному на каждый малый год.

Он постоял не двигаясь, не сводя глаз с цепи. За ужасом собственного преступления вырастал новый ужас — ужас заточения. Посредством этой цепи из десяти звеньев Колесо надлежало перемещать в пространстве.

Он еще никогда не пытался взять в руки цепь. Он понятия не имел о том, сколько времени он пролежал в прострации, пока весь мир, все его прошлое проносилось, подобно птице, сквозь его сознание. Все, что ему удалось вспомнить — это пронзительные звуки монашеских труб, доносящиеся откуда-то выше Колеса, после чего Колесо начинало свое горизонтальное движение, продолжающееся половину дня.

Исследование наружной стены наполнило душу Лутерина страхом. Наверняка он сумеет смириться с этим не сразу. Эта стена отныне станет единственным, что будет меняться в его камере. Отметины на стене станут картой его странствия сквозь скалу; наблюдая за этими отметинами, опытный узник сможет чертить свой путь сквозь время и гранит.

Внутреннюю стену, неподвижную стену камеры, покрывали сложные узоры, вырезанные предыдущим обитателем. Портреты святых и рисунки половых органов свидетельствовали о смешанных настроениях предыдущего узника или просто о различных обитателях. Были и стихи, календари, признания, расчеты, графики. Не осталось ни одного свободного дюйма. На стене запечатлелись души давно умерших. Палимпсесты страданий и надежд.

Можно было прочитать несколько революционных лозунгов. На самом верху была вырезана очень ясная и чистая молитва, вознесенная богу по имени Акха. Во многих местах старые письмена были затерты более поздними, напоминая о том, как одно поколение сменяет другое. Некоторые из ранних надписей, теперь неясные, были сделаны изящным легким почерком. Некоторые были на языке вязи, давно уже исчезнувшем из этого мира.

В одном месте, где шрифт почти стерся, Лутерин прочитал историю самого Колеса, основные детали. То были цифры, имеющие власть над всем остальным, что было выбито на этой стене.

Колесо более всего напоминало кольцо, вращающееся вокруг огромного центрального гранитного пальца.

Высота Колеса была около 6,6 метров, или двенадцать раз по 55 (северная широта точки нахождения самого Колеса). Основываясь на этом, можно было рассчитать толщину Колеса — 13,19 метров (1319 год заката Фреира, или год Мирквира, на 55 градусе северной широты, считая от первого года апоастра). Диаметр Колеса составлял 1825 метров, число малых лет в одном большом году. А еще 1825 камер было во внешнем ободе Колеса.

Сложный вырезанный на камне чертеж, почти незатронутый другими рисунками, соблюдал примерно те же пропорции. Чертеж представлял собой пропорционально уменьшенное встроенное в скалу Колесо. Над Колесом имелась пещера, достаточно большая для того, чтобы дать монахам возможность ходить по верхней части Колеса и опускать находящимся внизу заключенным пищу. Войти в пещеру можно было только через монастырь Бамбек, выстроенный на склоне горы Харнабхар, прямо над вмурованным Колесом.

Тот, кто вырезал на граните этот чертеж, наверняка был точно осведомлен о строении Колеса. Река, протекающая под Колесом, способствующая его вращению, тоже была изображена. Прочие, схематические, линии соединяли самый центр Колеса с Фреиром и Беталиксом, а также с десятью зодиакальными созвездиями — Летучей мышью, Вутрой-буйволом, Валуном, Ночным червем, Золотым кораблем и другими.

— Абро Хакмо Астаб! — выругался Лутерин, впервые в жизни произнеся запретное старинное ругательство. Эти предполагаемые связи вызывали в нем глубокое отвращение. Это была ложь. Никаких связей не существовало. Только он, замурованный в камне, хуже духа. Он бросился на койку.

И снова прошептал ругательство. Как одному из проклятых, ему это было позволено.

Тускнеет зрение, но обостряется слух. Лутерин догадался: когда Колесо неподвижно, его обитатели спят. Лежа на койке, он пустым взглядом рассматривал стены каменной коробки, в которой теперь обитал.

Вода для питья текла ручейком из ключа в изножье его койки. Тихий плеск разносился со звонкой равномерностью, словно тиканье часов.

Более глухим был плеск воды под каменным полом, где протекала река. Он походил на бормотанье пьяного, тяжелое, ленивое. Эти звуки усыпляли Лутерина.

Другие звуки воды, плеск и стук капель, доносились издалека, сообщая, что снаружи имеется мир природы, приволье и охота. Он представлял себя на воле, в каспиарновом лесу. Но эти воображаемые картины невыносимы. Снова и снова в его воображении всплывало лицо отца, искаженное мучительной болью. Ручьи, водопады, потоки — все это исчезало из сознания Лутерина, сменяясь ручьем крови.

Оцепенение отпустило его только однажды, когда, развязав дневную порцию еды, он обнаружил внутри записку.

Он отнес клочок бумаги к голубому огоньку и впился в записку глазами. Кто-то писал очень маленькими буквами. «Наверху все хорошо. Люблю».

Не было подписи, не было даже инициалов. От матери? От Торес Лахл? От Инсил? От друга?

Но, пусть и анонимная, записка подбодрила его. Снаружи кто-то думал о нем, беспокоился и — пусть даже таким скудным образом — мог общаться с ним.

В этот день, как только грянули трубы монахов, он вскочил с места и ухватился за цепи, свисающие из ниши в наружной стене. Упершись ногами в выступ стены, он потянул за цепь. И камера сдвинулась с места — Колесо начало вращаться.

Он снова потянул, и на этот раз движение далось чуть легче. Его камера продвинулась на несколько сантиметров.

— Тяните, вы, байваки! — закричал он. Ободряющие звуки труб раздавались каждые двенадцать с половиной часов, потом все стихало на такой же промежуток времени. К концу трудового дня Лутерин продвигался ни много ни мало на 119 сантиметров, почти на половину длины своей камеры. Огонек рожка, освещавший его каземат, теперь был почти рядом с разделительной стеной. К концу следующего рабочего дня огонек угаснет — кажется, в следующей камере, — но на смену ему появится новый огонек.

Массу, равную 1284551,137 тонн, можно сдвинуть с места: таков был груз, который святость водрузила на плечи узников Колеса. Казалось, это был лишь физический труд. Но день уходил за днем, и Лутерин все больше относил эту задачу к разряду духовных; и чем очевиднее это становилось, тем более крепли связи, идущие от его сердца и Колеса к Фреиру, и Беталиксу, и ко всем созвездиям. Из понимания рождалась уверенность, что Колесо несет в себе не только физическое наказание, но и — как свидетельствовала легенда — зарождение мудрости.

— Тяните! — кричал он опять и опять. — Тяните, святые и грешники!

С этой самой минуты он превратился в фанатика, мигом вскакивающего с койки и принимающегося за работу, едва раздастся призыв долгожданных труб. Он посылал проклятия тем, кто (в его воображении) поднимался со своего места не так споро, как он. Он проклинал тех, кто вообще не трудился у своих цепей, как трудился он сам. Он не понимал, почему время, отведенное для работы, так коротко.

Ночью — если только за пределами Колеса существовала ночь — Лутерин ложился спать и видел во сне медленно, со скрипом и хрустом вращающееся Колесо, подобно жерновам размалывающее жизнь людей в прах. Колесо не останавливалось ни на день, с тех пор как великие Архитекторы воздвигли его.