Выбери любимый жанр

Хапуга Мартин - Голдинг Уильям - Страница 12


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

12

— А, черт!

Он отшвырнул блюдечко, и ракушечный домик, упав в море, слабо ударился о воду. Когда круги иссякли, ракушка, белея и покачиваясь, исчезла из виду. Некоторое время он глядел на то место, где она скрылась. Потом снова взялся за нож и принялся полосовать им, рассекая ряды морских уточек. Они выделяли влагу, сочась солоноватой, напоминающей мочу жидкостью. Он ткнул кончиком ножа в один из анемонов, и слизь, сморщившись, превратилась в тугую массу. Он придавил ее сверху плоскостью лезвия, и в глаз ему брызнула струя. Прижав нож к скале, он закрыл его. Вскарабкался обратно и сел, прислонившись спиной к трем камням — двум расколовшимся и третьему верхнему, обросшему ракушками.

И тут он почувствовал: приближается очередной приступ. Подтянув ноги, он откатился в сторону. Лицо оказалось прижатым к скале. Под отсыревшей одеждой тело корчилось, сотрясаясь от дрожи. Прижимаясь к камню, он шептал:

— Не сдаваться! Не сдаваться!

И тотчас устремился вниз. Двигался то ползком, то на четвереньках. Возле самого берега обнаружил еще несколько камней, но такой формы, которая его не устраивала. Выбрав один, он извлек его из воды и поволок на уступ к остальным. Снял верхний камень, водрузил на его место новый, а тот, замшелый, поместил над новым — на самый верх. Два фута и шесть дюймов.

— Ты должен. Должен, — бормотал он.

Теперь он спустился по склону со стороны скалы, противоположной утесу, усеянному мидиями. В этом месте были рифы, и вода, втягиваясь, то поднималась, то опускалась. Она была очень темной, на дне колебались длинные водоросли — вроде холщовых полосок — таких, какими путешественники иногда перевязывают чемодан со сломанным замком. Эти коричневые полосы висели, свернувшись кольцами у поверхности, а чуть подальше подымались в воде вертикально или медленно перемещались, похожие на щупальца или языки. Ниже стояла лишь черная вода, уходящая в глубину, ко дну бездонного моря. Он отвел глаза, взобрался на один из рифов. Порода везде была прочной, без отколовшихся кусков, хотя в одном месте по твердой поверхности рифа шла трещина. Он надавил на камень своими обтянутыми гольфами ступнями, но сдвинуть не сумел. Неуклюже повернувшись, он отполз, двинулся назад. У нижнего края большой скалы ему попалось несколько камней странной формы. Один за другим он перенес их в расселину и взгромоздил друг на друга. Исследовал щели, вытаскивая оттуда кубики и закругленные сгустки желтоватого кварца, опутанного водорослями, похожими на зеленые волосы. Отнес их к фигуре человека, которую пытался соорудить, и сложил горкой вокруг нижнего камня. Некоторые куски были не крупнее картофелин, и он вбивал их в щели между большими камнями, пока самый верхний не перестал шататься от прикосновения. Наконец он уложил последний камень поверх остальных, камень размером в свою голову.

Три фута.

Он отступил от нагромождения камней и огляделся. Сложенная пирамида заслоняла поле зрения от линии горизонта до самого солнца. Увиденное его поразило, и он сосредоточился, пытаясь определить, где находится запад. Заметил в отдалении скалу, спасшую ему жизнь, и чаек, парящих как раз над тем местом, где начинался откат волны.

И снова пополз вниз, туда, где отодрал от скалы блюдечко. С перекосившимся от отвращения лицом он просунул сжатые в кулаки руки под мокрую одежду повыше живота. И все же минуту спустя, зависнув на маленьком утесе, принялся отколупывать комки красной слизи. Сложив их на краю утеса, он какое-то время не смотрел в их сторону. Затем перевел на них взгляд, внимательно изучая, насколько позволяли полтора здоровых глаза. Комки лежали, словно горсть леденцов, едва заметно шевелясь. Капля за каплей сквозь них просачивалась чистая вода. Он сел рядом на краю утеса, стараясь не замечать комков. Страдание исказило лицо.

— Будь оно все проклято!

Пальцы сжались, захватили один леденец. Он быстро запихнул его в рот, смочил языком, проглотил. Его передернуло. Взял еще один, проглотил и как можно быстрее положил в рот следующий. Заглотнув всю горсть, он замер и сидел в оцепенении, пока они опускались по пищеводу. Чуть улыбнулся, откинулся назад. Взглянул вниз, на левую руку, — под мизинцем в каплях воды лежал последний леденец. Уставившись на него сквозь пальцы и борясь с тошнотой, он похлопал рукой по рту. Потом передвинулся поближе к запруде. Со дна снова поднялись завитки красного ила и слизи. Вокруг ближнего края тянулась красная полоска шириной около полудюйма.

Он выпил немного этой отвратительной воды. Резь в желудке уменьшилась. Пятясь, он выбрался из впадины наружу. Над скалой кружили чайки. Он с ненавистью посмотрел на них:

— Я вам не дамся! Не дамся!

И снова взобрался на вершину скалы, где стоял его каменный человечек — гном в три фута высотой.

Линия горизонта полностью просматривалась. Чисто. Он слизнул с губ капли воды.

— Воды мне хватит…

Он стоял, глядя на кусок камня, нависающий над хранилищем пресной воды, — туда, где тот выступал вперед, как трамплин для прыжков. Потом медленно побрел к утесу, спустился и заглянул под выступ. Уходящий в море край запруды был перегорожен разбросанными в беспорядке обломками камней, громоздившимися друг на друга. Сквозь мутное окно своего ослабевшего зрения он видел, как красный ил поднимается, сворачиваясь в кольца. Должно быть, изнутри камни были покрыты налетом, залепившим отверстия между ними. Эта слабая преграда и не давала воде вытекать. Перед глазами мгновенно возникла картина: скрытые от взгляда поверхности с ямками между ними, которые время заполнило и затянуло сплошным красным налетом, и пресная вода, которой здесь не положено быть, не вытекала в океан, смешиваясь с соленой, а стояла, но так ненадежно, что малейшее прикосновение — и его жизнь безвозвратно иссякнет…

— К черту!

Он протиснулся в щель, служившую ему укрытием во время сна. Забрался туда почти с головой — только уши торчали, — заполнив ее собственным телом и намокшей тяжелой одеждой. И тут же принялся вытягивать из задубевшего плаща рукава куртки, пытаясь прикрыть ими ладони. После некоторых усилий ему удалось защемить рукава пальцами и, сжав кулаки, накрыть их ворсистой тканью. Спасательный пояс снова поднялся на грудь к самому горлу. Положив ладонь под левую щеку, он лежал так, пробираемый дрожью. Солнце зашло, зеленое небо стало синим, темно-синим; чайки, кружа, опустились вниз. По телу прокатывалась дрожь, но в промежутках между приступами оно пребывало в покое. Рот раскрылся, глаза с тревогой вглядывались в темноту. И вдруг, когда его в очередной раз всего передернуло, само собой вырвалось:

— Плевать!

Чайка помахала крыльями и снова опустилась на скалу.

5

Нет, в яму он провалиться не мог, потому что тело разместилось во всю длину. Сквозь затуманенное сознание он ощущал, как силы возвращаются, и это принесло ему не только радость от того, что он вновь способен чувствовать холод и физические неудобства, но и страдания от них. Вместо апокалипсических видений и голосов, донимавших его прошлой ночью, теперь он остался наедине со своей истерзанной и жалующейся плотью. Кончик иглы, засевшей в глазу, притупился, и ее уколы больше не приносили таких мучений, как раньше, когда он был готов вытерпеть любую боль, кроме этой. Но вместо того чтобы переключиться, ему приходилось беспрерывно тереть ноги друг о друга или прижиматься телом к каменной плите, чтобы укрыться от холода с одного бока, обнаруживая при этом, что замерзает другой и все настойчивее требует к себе внимания. Он отрывал погруженный во тьму шар, в котором сосредоточилась почти вся его жизнь, от жесткой, окаменелой поверхности, вращал им и укладывал другим полушарием вниз. Между нынешней ночью и предыдущей существовало еще одно отличие. Языки пламени угасли, но костер все еще тлел. Теперь у него хватало времени и сил, чтобы заняться им. Оцепенение сменилось устойчивым состоянием напряженности, словно кто-то безжалостно растягивал его тело. Да и сама скала теперь, когда у него стало чуть больше сил, причиняла дополнительные неудобства. То, что шар в момент предельного изнеможения принял за гладкую поверхность, на самом деле оказалось неровностями, которые, как можно было предположить, в отдельных местах выпячивались буграми. Предположения перешли в уверенность, когда бугры стали причинять то одной, то другой части тела неудобство, которое затем перешло в тупую боль. А эта боль, если ее не остановить, грозила превратиться в мучительную и могла обернуться языками пламени, чего нужно было избежать. Поэтому он перемещал бедро — ерзал, убеждаясь, что бугра уже нет, а есть лишь неровность. Снова и снова он прижимался бедром к поверхности и замирал в темноте в ожидании чувства неудобства, потом тупой боли, переходящей в мучительную, и наконец языка пламени.

12
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело