Стражи цитадели - Каляева Н. - Страница 90
- Предыдущая
- 90/129
- Следующая
Второй мой товарищ был приблизительно моих лет, невысокий, крепкий парень с кустистыми бровями. У него не было никаких умений, только грубая сила и такой страх, что он едва не обезумел во время нашей схватки.
— Успокойся же! — прорычал я ему в ухо, пока мы катались по земле. — Живи.
Мне хватило нескольких мгновений, чтобы скрутить его. Он зажмурил глаза, слезы градом катились по его щекам. Когда я встал и протянул ему руку, чтобы помочь подняться, он отчаянно вцепился в нее.
К закату мы так устали, что не могли и пошевельнуться. Синнегар ничего не сказал по поводу наших успехов. Он разогнал нас по отдельным камерам, устроенным наподобие стойл в конюшне, и выдал каждому по корзинке серого хлеба и бурдюку с водой.
— Стучите по прутьям, если еще понадобится. Может, кто придет, а может, и нет.
Он показал нам, как просить позволения говорить. Нужно было прижать тыльную сторону ладони к губам и резко отдернуть.
Даже после того, как Синнегар оставил нас одних, мы молчали. Хотя никакой охраны поблизости видно не было, я не хотел рисковать своим языком, произнося, что бы то ни было.
Опустившись на солому, я вытащил краюху хлеба из корзинки. Еда — это последнее, чего мне хотелось сейчас, но я заставил себя. Дальше легче не станет, подозревал я, а желания умирать у меня не было. Опершись на прутья клетки и уставившись на второй неаппетитный кусок, я краем глаза отметил движение в соседней камере. Старший из моих товарищей поднял свой кусок хлеба, приветствуя меня. Я ответил ему тем же жестом, и так мы вместе, кусок за куском, ломоть за ломтем, справились с нашим кисловатым ужином.
С каждым глотком ошейник напоминал о себе. Неужели кто-то может к этому привыкнуть? Полоса металла была достаточно широкой, чтобы ограничить подвижность шеи, и это нужно было учитывать во время поединка. Зидам это известно. Кроме того, он сидел очень плотно, насколько это было возможно без удушения, достаточно, чтобы постоянно держать человека на грани паники, чтобы постоянно напоминать о себе. В порядке опыта я дотронулся до этой штуковины. О боги… Вывернув наружу все съеденное и на целый час, с головой окунувшись в пучину отчаяния, я, опустошенный и дрожащий, впал в забытье. Но позже, проснувшись среди ночи, я снова заставил себя поесть. Я должен был выжить. Это не подлежало сомнению. Я только представить себе не мог, почему это было необходимо.
Прошла неделя, мы тренировались каждый день под пристальным надзором Синнегара или одного из его подручных. Занятия были долгими, изматывающими на невыносимой жаре, но мы все же справлялись. С каждым днем я становился немного крепче, главной моей заботой оставались ступни. Распухшие и гноящиеся, они стали такими чувствительными, что даже спокойно стоять казалось мне пыткой.
В конце недели надсмотрщик пришел понаблюдать за тренировками.
— Вы уже решили насчет распределения? — спросил он Синнегара.
— Этот останется здесь. — Рыжеволосый зид показал на старшего из моих товарищей. — Может участвовать в тренировочном сражении, назначенном на следующую неделю. Он — посредственность, в лучшем случае. Больше одного-двух поединков ему не выдержать. У младшего стало получше с выносливостью, но он никогда не станет чем-то особенным. Как бы то ни было, он может послужить для тренировок низшего уровня. У Ньимеро в отряде на прошлой неделе погиб один раб, этот сможет заменить его. Ну а тот, — его бледные глаза остановились на мне, — уже поинтереснее. Если б у него было не так плохо с ногами, он, возможно, мог бы начать работать в тренировочном подразделении для командования. Фехтование в особенности. Он может неплохо справиться.
— Я слышал, что у тебя острый глаз, смотритель Синнегар. Поскольку я не так давно на этом посту, я положусь на твое мнение. Все будет так, как ты советуешь.
Синнегар поклонился надсмотрщику, а затем вернул нас в барак. Младшего забрали тем же вечером. Он кивнул каждому из нас, пока его связывали и выводили из барака. Вслед за тем один из подручных Синнегара пришел за мной, связал по рукам и ногам и прикрепил к ошейнику цепь. Второй мой товарищ в последний раз приветствовал меня, подняв кусок хлеба, и остался в бараке в одиночестве, в то время как меня увели прочь.
Надзиратель провел меня через огромный лагерь к другой «конюшне» с черными прутьями — длинной клетке, примыкавшей к кирпичному зданию.
— Еще одного забирают, — сказал он воину, стоявшему у открытого проема в кирпичной стене и прихлебывавшему из металлической кружки. — Первое распределение. Только семь дней как прибыл.
Охранник, парень с приплюснутым носом и глубокими морщинами, перечеркивавшими лоб, выплеснул из кружки остатки напитка, забрызгав грязными каплями мои ноги. Прицепив кружку к поясу, он взял из рук надзирателя мой поводок и окинул меня презрительным взглядом с ног до головы.
— Крупный парень.
Он накрутил поводок на руку так, что мы оказались с ним нос к носу; бездушные серые глаза, не мигая, смотрели на меня. Потом провел мясистым пальцем по моему плечу. Когда палец коснулся ошейника, меня передернуло. Он ухмыльнулся — ненормальной, пугающей ухмылкой проклятого зида, но всего лишь постучал по металлической поверхности, не спустив на меня заклятие.
— Посмотрим, долго ли он протянет.
— Пойду, схожу за Горагом, — сказал надзиратель. — Смотритель говорит, надо посмотреть, что у него с ногами.
Когда мой сопровождающий скрылся в ночи, охранник размотал поводок и втащил меня в дверь.
Мы оказались в маленьком открытом закутке, образованном кирпичной стеной позади и справа от нас и кирпичным же забором слева. Зид кивнул в сторону двух проемов слева.
— Склад припасов и каморка лекаря. Сюда. — Он указал на угол справа от нас, где стояла прямоугольная каменная лоханка, наполовину заполненная отвратительно выглядевшей водой. — Здесь будешь мыться перед поединком. Наши командиры не любят сражаться с грязными рабами.
Прямо перед нами была решетка из знакомых частых черных прутьев. Сняв висящий над лоханкой фонарь и отперев дверцу в решетке, охранник, повел меня по проходу между камерами — всего, кажется, их было около двенадцати. Светильник был довольно тусклым, так что я не мог разглядеть ничего, кроме темных неопределенных фигур, сидящих или лежащих на полу каждой из них. Никто не шелохнулся, пока мы шли.
В середине прохода была открытая дверь, за которой оказалась камера с большой охапкой соломы, брошенной на грязный пол. Охранник отцепил поводок от ошейника и втолкнул меня внутрь.
— Воду и хлеб принесут. Там, в дальнем конце стойл, есть копна чистой соломы. Тебе будет разрешено менять ее раз в месяц, так что тебе придется последить за своими привычками. И помни, рабы не говорят без разрешения.
Он снова ухмыльнулся, со стуком захлопнув дверь и заперев ее.
— Я люблю отрезать языки.
Я опустился на солому, обрадованный тем, что могу дать отдых больным ногам. Холодный ночной ветер сквозил между прутьями решетки. Когда шаги охранника затихли, меня окружила гнетущая тишина. Последние крохи самообладания тонули в этом безмолвии.
Моя камера представляла собой куб со стороной в несколько шагов. Корзина с хлебом и бурдюк висели на прутьях у двери в проход так, чтобы их можно было наполнить снаружи клетки. Сквозь просветы в прутьях не было видно ничего, кроме смутных темных контуров зданий, и, несмотря на то, что обе соседние камеры были заняты, я не мог ни видеть, ни слышать их обитателей и только ощущал рядом человеческое присутствие.
Часом позже, когда я съежился в углу, пытаясь задремать, дверь барака с лязгом распахнулась, и свет фонаря двинулся вдоль прохода. Охранник остановился напротив моей камеры.
— А ну, встать!
Придерживаясь за прутья, я с усилием поднялся на ноги, не в состоянии даже предположить, что происходит. Охранник привел меня в один из кирпичных закутков, толкнул на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль стены, и прикрепил за ошейник и браслеты на запястьях к железному кольцу, вмурованному в стену над моей головой. И наконец, оставил одного в комнатке, освещенной потрескивавшей масляной лампой.
- Предыдущая
- 90/129
- Следующая
