Джон Леннон - Голдман Альберт - Страница 50

• Предыдущая
• 50/169
• Следующая

Когда Джон Леннон закончил запись «Norwegian Wood», он перестал быть Битлом Джоном, Человеком в маске из надувной жевательной резинки. Теперь в нем можно было признать новатора, который сделал больше, чем кто-либо другой, для того чтобы превратить рок-музыку пятидесятых в рок-музыку шестидесятых. Взяв на вооружение остроумную тактику музыкальной пародии, он окончательно порвал с роковыми традициями и приблизился к умному и рафинированному стилю Ноэля Коуарда, который вскоре стал одним из его любимых музыкантов.

Двойственный подход Леннона к пародии, лиричный и в то же время критический, характерен для его двойственной натуры. Вообще-то он писал пародии еще со школьной скамьи. В замечательных прозаических произведениях «In His Own Write» (1964) и «A Spaniard in the Works»[108] (1965) Джон обращается к детским сказкам или газетным историям, превращая их в мрачные шутки, бесконечно играя словами. Приняв вызов журналиста Кеннета Элкотта, который спросил у Джона, почему он не использовал свою склонность играть словами при сочинении песен, Леннон, начиная с этого момента, приложил все усилия, чтобы как можно скорее засыпать ту пропасть, которая отделяла его музыку от того, чем был он сам. Звучит парадоксально, но только перейдя к изложению своих двойственных сюжетов и непрерывно пользуясь двусмысленностями, Джон сумел наконец выразить себя.

Успехи Джона Леннона ничуть не противоречили успехам группы в целом. Удивительно, но чем больше «Битлз» насмехались над американской негритянской музыкой, которая к тому времени вступила в этап «соул», тем больше схватывали ее подлинную сущность. Ни одна из прочих пластинок «великолепной четверки» не передает с такой точностью чувственность ритм-энд-блюза, как сторона "А" диска «Rubber Soul».

Питер Браун считал, что секрет вновь обретенной чувственности «Битлз» заключался в круглосуточном употреблении марихуаны и что именно ее действие помогло музыкантам освободиться от скованности. Но дело было не в этом. К примеру, двадцатичетырехлетний Пол Маккартни достиг к этому времени такой музыкальной зрелости, что уже мог себе позволить соперничать в игре на бас-гитаре с негритянскими исполнителями.

Когда в декабре 1965 года «Rubber Soul» попал на прилавки магазинов, он завоевал для «Битлз» много новых поклонников. Зрелые любители музыки в Америке, которые прежде игнорировали группу, считая ее очередной тинейджерской сенсацией-однодневкой, встали в стойку. Они учуяли свежее дуновение с берегов Мерсисайда. Для тех же, кто пристально следил за карьерой «Битлз», последний альбом был интересен тем, что явился подтверждением серьезного прогресса группы. Если в начале пути они были вынуждены продавать себя, чтобы добиться успеха, то теперь использовали свой успех, чтобы переступить через навязанные им образы. Благодаря глубокому знанию поп-музыки, исключительному опыту композиторов-текстовиков и возрастающему мастерству как исполнения, так и звукозаписи, «Битлз» были готовы к строительству сверкающего сооружения под названием «шестидесятые годы».

Частная жизнь Джона Леннона в годы, когда слава «Битлз» достигла своей вершины, проходила в Кенвуде — большом доме с вычурной архитектурой, расположенном в часе езды к югу от Лондона возле деревни Вейбридж. Для человека, который с презрением относился к буржуазной претенциозности и заявлял, что «хочет жить как все», этот выбор был поистине странным. Это сооружение, расположенное на вершине лесистого холма, являвшегося частью имения Сент-Джорджес Хилл, обитатели которого неизменно играли по субботам партию в гольф перед тем, как отправиться в «Кантри-клуб», вызывало у Леннона неприятные ассоциации с детскими годами, проведенными в Аллертоне. Два года спустя после того как Джон приобрел дом за двадцать тысяч фунтов, а потом потратил еще сорок тысяч на отделку и установку бассейна с подогревом, он заявил журналистам: «Вейбридж мне совсем не нравится. Для меня это просто остановка, как остановка автобуса... Когда я решу, чего в действительности хочу, у меня появится настоящий дом». Тогда зачем же он купил его? Последовал совету своих не очень умных консультантов, которые предложили ему инвестировать в недвижимость, с тем чтобы платить меньше налогов, а затем указали в направлении графства Суррей.

Сделка была заключена в июле 1964 года, накануне первого турне «Битлз» по Соединенным Штатам. Именно во время пышного приема, который устроил Брайен, чтобы отметить это событие, Джон и сделал свой первый шаг к строительству той пирамиды, в которой в конце концов он и похоронил себя живьем. Восхищаясь тем, как был перестроен новый дом Брайена, с его высокими французскими окнами и шикарной мебелью, Джон познакомился с Кеном Партриджем, художником-декоратором, который работал у Брайена. «Все это сделали вы? — спросил он у Кена своим необычно мягким голосом а-ля Борис Карлофф, которым умел разговаривать, когда хотел кому-то польстить. — Это вы — Кен Партридж? А вы можете отделать дом?» И прежде чем Партридж смог что-либо ответить, продолжил: «Мы только что купили дом. — Он повернулся к Синтии: — Подскажи, где?» — «По-моему, в Санбери», — вяло ответила Синтия.

Не узнав больше ничего, кроме того, что в доме двадцать семь маленьких комнат, Партридж вернулся в мастерскую и просидел всю ночь над составлением планов, которые на следующее утро показал Джону и Синтии, перед тем как они отправились в аэропорт. Джон быстро просмотрел чертежи. Проект ему понравился, и Партридж получил добро на то, чтобы начать работу по полной реконструкции. В течение девяти следующих месяцев семейство Леннонов ютилось на чердаке, в то время как остальная часть дома превратилась в ужасную, шумную и грязную стройплощадку.

Будучи предоставленным самому себе, Партридж собрался отделать Кенвуд в соответствии с собственными представлениями о том, как должна жить поп-звезда. Таким образом, необщительный Леннон стал обладателем большого числа гостиных, предназначенных для бесконечных вечеринок; человек, бичевавший себя за то, что превратился в «толстого Битла», обрел кухню и столовую, которые были достойны истинного гурмана. Но главное — стиль дома был разработан согласно потребностям одинокого мужчины среднего возраста вроде Брайена Эпстайна.

Джон нашел единственную возможность как-то участвовать в отделке жилища: он ходил по дому, точно ошалевшая птица, которая пытается отыскать свое гнездо. В темном, обшитом деревянными панелями холле прихожей, уставленном от пола до потолка книгами, которых он никогда не читал, Леннон поставил рыцарские латы с головой гориллы, которая держала во рту перевернутую трубку. А огромный камин в гостиной? Это же лучшее место для установки только что появившейся в продаже первой модели цветного телевизора, потому что смотреть телевизор, особенно так, как это делал он, — без звука, по его мнению, было все равно что созерцать огонь.

То, что Джон не мог переделать, он попросту раздаривал. На стенах столовой, задрапированных сиреневой тканью, Партридж развесил натюрморты XVIII века в рамах медного цвета с тонкой серебряной насечкой. Когда кто-то восхитился этими картинами, Джон воскликнул: «Да заберите их себе! Это такое дерьмо!» (А стоили они несколько тысяч фунтов.) И хотя кухня считалась владением Синтии, она чувствовала себя здесь совершенно потерянной. Кухня была настолько современной, что в ней даже отсутствовала плита. Синтия никак не могла разобраться со всей этой ультрамодной аппаратурой, так что пришлось даже вызвать специалиста из Лондона, чтобы объяснить ей, как нажимать на кнопки и устанавливать циферблаты. Но так или иначе все эти приборы оказались совершенно бесполезны, поскольку Ленноны никогда никого не принимали и питались очень простой пищей. А Джон вскоре вообще стал вегетарианцем.

Джон и Синтия жили в Кенвуде, словно дворецкий и горничная в отсутствие хозяев. Они переселились в одну из задних комнат и напрочь игнорировали остальные помещения. Сзади кухни была небольшая веранда, и именно здесь обосновался Леннон. Он расставил по полкам сувениры, украсил стены фотографиями «Битлз», убрал из комнаты всю мебель, за исключением пианино, которое принадлежало его матери, и слишком короткого для него дивана в стиле королевы Анны, на котором он и валялся целыми днями, положив голову на стопку подушек и свесив ноги. Угольная печь приветливо потрескивала, кошка Мими пристраивалась рядом, свернувшись калачиком на пледе, и Джон погружался в свои детские воспоминания.

• Предыдущая
• 50/169
• Следующая