Марафонец - Голдман Уильям - Страница 14

• Предыдущая
• 14/44
• Следующая

– Прятался? – переспросил Леви, прикидывая, не начать ли ему снова извергать гнев, как в фойе, когда она в первый раз обвинила его в приставании.

– Я вернулась сразу, как только вспомнила про книги. Их на столе не было и твоих тоже.

– Даже не знаю, как это получилось, – смутился Леви. – Я сидел и занимался все это время.

– Значит, я что-то напутала. Спасибо, мистер Леви. До свидания. – Она закрыла дверь.

– За стойкой библиотекаря, там я прятался, – ответил Леви из коридора.

Она открыла дверь, пристально взглянула на него.

– Почему?

– А больше негде было спрятаться.

– Нет, зачем ты вообще прятался?

– Ну, не хотел, чтобы ты видела, как я ограбил тебя.

– Тебе и сейчас неудобно?

– Да. Очень.

– Поэтому ты потеешь?

– Отчасти. Я бежал сюда бегом. Я всегда бегаю.

– Ты всегда преследуешь людей, которые садятся за твой стол в библиотеке? Это у тебя что – навязчивая идея?

Леви покачал головой, кивнул, пожал плечами, опять кивнул.

– Просто ты хорошенькая. – Не то он опять сказал, понял Леви, когда произнес эти слова.

– Ну и что, я ведь не виновата в этом.

– Знаешь, не могу я как-то распространяться насчет твоей красоты, я тебя совсем не знаю, может, ты просто кукла набитая, зачем мне врать тебе?

– Но ты хочешь узнать меня?

– Да, мэм.

– Потому что я хорошенькая?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– Ты всегда так неуклюж с женщинами?

– Как-то не получается...

– Мне тоже двадцать пять, а тебе, может, лет через десять исполнится двадцать шесть. Я работаю сейчас сиделкой, и у меня нет времени.

Но я бы сделал тебя счастливой, хотел сказать Леви. Потом он подумал: слушай, олух, не скрывай такие мысли, скажи ей, терять нечего.

– Знаешь, я бы сделал тебя счастливой.

Она удивилась.

– Да, это правда, – быстро заговорил Леви, – я все разузнал о выхаживании больных. Я способный, и мы часами болтали бы о разных перевязках...

Она рассмеялась.

– Мы ведь еще увидимся? Ну скажи «да»!

– Нельзя так выпрашивать...

– Я не выпрашиваю, черт побери. Я лучше всех окончил колледж, я шел впереди в группе стипендиатов Родса, милая. Люди с таким прошлым не выпрашивают ничего у глупеньких курящих сиделок. Разве сиделки курят? Если ты не видишь разницы между выпрашиванием и мольбой, со мной у тебе ничего не выйдет.

– Если я соглашусь встретиться еще раз, ты заткнешься?

Моя берет, подумал Леви. Вот это да! Он быстро кивнул.

– Ну ладно, – сказала она, помолчав. – Ладно. Мы с тобой встретимся. – И потом вдруг провела пальцами по его щеке. – Но ничего хорошего из этого не выйдет.

– Кто знает, – Бэйб посмотрел ей в глаза. Она казалась печальной и от этого стала еще краше.

Эльза потерла ладонью его щеку.

– Я знаю, – мягко ответила она.

* * *

Оставшись одна, она выкурила сигарету, потом другую. Потом взяла трубку телефона и позвонила Эдхарду.

– Он ужасно милый, – произнесла она, – наивный и очень добрый.

Некоторое время она молча слушала.

– Извини, что голос звучит утомленно. Нет, ничего, я просто устала.

Опять молчание.

– Да, можно сказать, он счел меня привлекательной.

Молчание.

– Сколько у меня времени?

Долгое молчание.

– Я постараюсь. – Она закрыла глаза. – Если повезет, через неделю он будет любить меня.

Бэйб достал свой старенький «ремингтон» и принялся печатать.

"Док? Это я, лучше присядь. Присядь, это важно, у меня невероятное, тяжелое к тебе дело. Ты уже подумал, бой ты мой, опять я влюбился, еще раз по уши втрескался.

Точно.

Док, Док, не знаю, с чего начать.

Начни с передних зубов, расскажи, как ее череп, покрытый редкой растительностью, поблескивает при луне.

Не угадал.

Нормальные зубы и волосы? Странно. У последней перьев было не больше, чем у гусеницы. Гм-мм. Значит, нет сисек, но великий ум. Или, может, три сиськи и великий ум? Так?

Не так, и пошел к черту!

В школе она, наверно, была защитником в хоккейной команде. Икры, как у Бронко Нагурски, плечи, как у Лэрри Кшонки, но фигура в общем красивая от физических упражнений.

Заткнись и слушай. Я знаю ее чуть больше недели, и каждый раз, когда я захожу за ней, я схожу с ума. С каждым днем она все потрясней, нежнее, божественнее, совершеннее, безупречнее, идеальнее, утопичнее, превосходнее, безукоризненнее.

И я в своем уме.

А то я могу сводить тебя к психиатру.

А теперь о ее недостатках: зовут ее, как ни прискорбно сообщить, – Эльза Опель.

Это ничего, я как-то ездил на машине, которая тоже звалась «опель».

Она моего возраста, швейцарка и сиделка...

Это не так страшно, а если бы она была стюардессой?

Она без недостатков. Потрясающая! Всю жизнь я пускал слюни, глядя на подружек моих приятелей.

Так она вызывает слюноотделение? Это ты хочешь сказать? Ну и что. Нормальный процесс. И вообще это лучшее, что можно со слюной делать. Ее, кстати, мало в организме, слюны этой. Есть еще какие-нибудь достоинства? Говори сейчас.

Все ошибаются. Но не в этот раз. Док, растряси зад, я буду чертовски рад, приезжай и взгляни на нее. Нью-Йорк не так уж далеко, давай. Хочу посмотреть, как у тебя от нее мурашки по спине побегут, ей-богу хочу. Да, забыл тебе еще об одном сказать.

Давай, добивай меня.

Она меня любит. Правда. Прекрасная девушка, прекрасная, несравненная, милая, понимающая девушка, и я для нее что-то значу. После всех мерзких лет я просто блаженствую. Бэйб".

Сцилла лежал в кровати и жмурил глаза. Во сне он был слишком медлителен, это плохо, даже во сне такого раньше не было. И кто бы мог подумать, бил его Менгеле.

Менгеле, начальник экспериментального блока в Освенциме, врач, которого называли Ангел Смерти, тот, который чуть не сошел с ума, пытаясь вывести породу голубоглазых людей, как собачник пытается вывести породу с укороченными ушами.

Они были в лаборатории Менгеле в Освенциме, но Сцилла оставался спокоен. Он возвышался на полголовы над ста шестьюдесятью восемью сантиметрами доктора-убийцы, более того, дверь в комнате была открыта и вела на свободу. Сцилла никогда не был в Освенциме, не встречал Менгеле, но во сне бывает всякое, и сейчас это всякое как раз и происходило.

– Я в отчаянии, – сказал Менгеле.

– Почему?

– Не могу добиться нужного оттенка голубизны глаз у младенцев. Вчера от бессилия швырнул ребенка в огонь. Зря это я, конечно, нельзя давать эмоциям волю.

– Для нас это важно, – согласился Сцилла.

– Я просто благодарю Бога за то, что он послал вас мне на помощь.

– Чем я могу помочь вам?

– Мне нужна кожа. Для трансплантации, а у вас как раз тот оттенок, какой мне нужен.

Сцилла пожал плечами.

– Лоскуток кожи – ерунда. Берите.

– Нет, нет, – покачал головой Менгеле, – лоскутка мало, мне нужна вся кожа, до последнего кусочка, мне надо ободрать вас целиком.

– Не думаю, – возразил Сцилла, – что мне это понравится. – Он сделал маленький шажок в сторону открытой двери, ближе к свободе.

Менгеле не пошевелился.

– Выслушайте меня, я предлагаю вам огромное благо.

Сцилла покачал головой.

– Если я останусь без кожи, люди будут видеть меня насквозь.

– Это и есть мой дар, разве вы не понимаете? Все будут видеть вас насквозь, и вам не придется больше лгать. Подумайте, какой груз упадет с ваших плеч – необходимость лгать. Ложь вам больше не будет нужна, так как кожа перестанет скрывать ее, и все будут видеть, что вы говорите правду. Вы ведь достаточно уже наговорили лжи, признайтесь.

– Да, это так.

– И вы хотите положить этому конец, признайтесь? Вы лжете так часто, разве вам никогда не хотелось резануть правду?

• Предыдущая
• 14/44
• Следующая