Марафонец - Голдман Уильям - Страница 4

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая

Разумнее было бы, думал Сцилла, поискать другой бар. Он не боялся риска, но по возможности избегал его. Уже сделав несколько шажков назад, он остановился, потому что, черт возьми, ему хотелось поговорить с Обезьяной. Такая возможность нечасто выпадает, ведь когда Сцилла только начинал работать в Отделе, Обезьяна был одним из пяти-шести человек на весь мир, кто мог с законным на то основанием считать себя легендарным.

Сцилла припомнил имена остальных: Брайтон, Тренч, Фиделио – и все уже, увы, пущены в расход. Безжалостно.

И вот Сцилла в движении. Он был необычайно проворен для человека его комплекции и особенно хорошо умел набирать скорость, а это самое главное. Когда-то Сцилла слышал, как один баскетбольный тренер спросил у другого об игроке:

«Он быстрый?» Вопрос запомнился. До этого Сцилла не задумывался, что человек может быть быстрым или медлительным. Сцилла двигался вдоль стойки, за стульями, и, подойдя достаточно близко, изобразил на лице радость от встречи и бросился к человеку в парике. Он крепко обхватил его мощными руками, придавив к стулу, а со стороны все это казалось встречей двух старых друзей, которые своеобразно приветствуют друг друга. Сцилла прошептал:

– Спокойно, Обезьяна.

И услышал в ответ:

– При мне ничего.

Сцилла сел на стул рядом, на него произвели впечатление реакция и самообладание Обезьяны: именно реакция делала его несравненным во владении оружием, а не глаз, который был тоже неплох – проще сказать, его пуля уже была в воздухе, когда противник только целился.

– Ты не боишься? – удивился Сцилла.

– Без оружия-то? Да нет. А ты?

Сцилла промолчал, разглядывая свои огромные руки.

Обезьяна проследил за его взглядом:

– Ну, ты-то всегда во всеоружии.

Сцилла пожал плечами.

– Руки лучше, – сказал Обезьяна, – с ними ничто не сравнится. Будь у меня такие же, я бы...

Сцилле на ум сразу пришел Чен, он гораздо меньше Обезьяны, хрупкий – какая-то сотня фунтов. Сцилла никогда бы не упомянул всуе имя китайца, но заговорил о нем Обезьяна.

Сцилла улыбнулся. У него не было ни малейшего представления, где Обезьяна обучался своему ремеслу, в какой стране. По всей видимости, в той же, что и Сцилла. Действительно, все, что знали друг о друге, они почерпнули из досье, хранящихся в разных штаб-квартирах. С одной стороны, они не знали ничего, с другой – все. Они умели даже иногда читать мысли друг друга, и несомненно теперь был тот самый случай.

– Это мистер Чен может так ловко убивать любой рукой только потому, что он – чертов варвар-китаец, а у китайцев такие возможности заложены природой. Негритосы, например, все умеют танцевать. Теперь ты, наверное, уже и умрешь с мыслью, что я – ходячее скопище предубеждений. Обезьяна? Встречал. Шкет-расист, и парик великоват. Повторите. – Последнее относилось к бармену, тот кивнул, взял бутылку шотландского виски, налил. – Сделайте тройную, – попросил Обезьяна. Бармен кивнул и долил еще.

Сцилла заказал как всегда:

– Шотландского, пожалуйста; побольше воды и льда, – произнес он, думая, что Обезьяна напрасно заказывает тройное виски. Тройные порции опасны, язык работает потом хуже, да и мозги, и реакция становится ни к черту. Все это было очевидно настолько, что говорить об этом не было смысла. Тогда Сцилла решил зайти с другой стороны.

– Неплохой парик, – сказал он.

– Неплохой? Бог ты мой, сегодня на ветру он встал торчком, вот так, передняя часть встала – задняя осталась на месте, а передняя начала хлопать, как будто машет кому-то. – Обезьяна уставился в свой стакан. – Шутка не удалась? А я был знатным шутником, Сцилла. Веришь? Комиком.

– Верю.

– Ни черта ты не веришь.

– Разве это важно?

– Нет, – сказал Обезьяна, но потом быстро добавил: – Да-да, это важно.

– Сцилла счел, что лучше не продолжать эту тему.

– Я сам выбрал себе прозвище, кличку эту, – опять заговорил Обезьяна. – Выбрал себе псевдоним сам. Они спросили: «Ты как хочешь называться?» Я же лысый с двадцати двух лет, как-то вдруг все волосы сразу повылезли. Я и сказал им: «Обезьяна». Помнишь пьесу «Волосатая обезьяна» американца О'Нила?[4]Понимаешь, смех какой? И всегда я так, живот надорвешь.

Сцилла улыбнулся, потому что не улыбнуться было бы неприлично, и еще потому, что один из бзиков Обезьяны – скрывать свое происхождение. Ни на одном языке он не говорил достаточно хорошо, чтобы считать этот язык родным, но, назвав О'Нила американцем, он тем самым исключил Америку как возможную свою родину.

– У тебя ничего парик, – сказал Сцилла, – удобный, наверное. Не такой гладкий, как у американца Синатры, правда, но ты ведь и петь не умеешь.

Обезьяна засмеялся:

– Знаешь, был один такой парень – еще до тебя. – Фиделио его звали, так вот он с ума сходил, все хотел узнать, откуда я родом. У него просто наваждение было такое: выискивал малейшие улики и занимался ими в свободное время. А я такие улики ему то и дело подбрасывал.

Из легендарных героев Сцилле больше всех нравился Фиделио. Он был любителем музыки – в детстве подавал большие надежды, но к юности талант порастерялся, осталась только любовь к музыке, но все равно, если верить досье в Отделе, Фиделио был самым умным.

– Ты его хорошо знал, Фиделио?

– Знал ли я его? Знал ли я его, Бог ты мой?! Да я пустил его в расход.

– Ты? Вот не знал. В нашем досье об этом ни слова. Как это тебе удалось? Невероятно! Трудно, наверное, пришлось? Расскажи, – попросил Сцилла.

Обезьяна взял свой стакан, повертел в руках. Сцилла терпеливо ждал. Когда говоришь со специалистом, приходится принимать его темп.

– Я рад, Сцилла, что ты подсел, – сказал Обезьяна, не отрывая взгляда от виски. – Я так и думал, что ты подойдешь. Я видел тебя в дверях, – он показал головой в сторону входа, – и хотел было махнуть тебе рукой, когда ты начал пятиться.

– Почему же не махнул?

Обезьяна пригубил стакан, толком и не выпил.

– Я просто пробую, пить не буду. Я не пьян.

Сцилла не уловил связи с предыдущим, но Обезьяна уже продолжал:

– Не махнул, потому что с детства не люблю навязываться.

Зря ты все это говоришь, чуть было не сказал Сцилла, но так как это было правдой, вовремя удержался. Что-то нависло над Обезьяной. Что-то давящее и ужасное.

– Ты мне хотел рассказать о Фиделио, – напомнил Сцилла.

– Расскажу, я не забыл, не торопи, Сцилла, я не пьян и вовсе не заговариваюсь.

Что бы ни беспокоило Обезьяну, скоро это всплывет, Сцилла такие вещи чувствовал. Делать ничего не надо, жди – и все станет ясно. Пока же ожидание было невеселым, и поэтому Сцилла перевел разговор на тему, близкую им обоим, – о Брюсселе, о том, как они оба выжили. Вообще-то встреча их была случайной: обоим им понадобился один и тот же, как оказалось, уже мертвый специалист по фальшивым паспортам. Вышли они друг на друга неожиданно – в комнате над его мертвым телом. Обезьяна выстрелил, а Сцилла ударил его в плечо, на удивление мускулистое. Обезьяна выстрелил еще раз, но все не решался попасть в Сциллу, это была больше угроза, чем попытка убить. Тем все и кончилось, они разошлись в разные стороны.

– А почему ты не попал в меня? – спросил Сцилла. – Хотя я вообще-то не жалею об этом.

– Тени, – пояснил Обезьяна, – тени всегда мешают точно прицелиться. Я, видимо, выстрелил выше. Целился в голову, а попал в стену. Метил бы в сердце – тебе бы пришлось худо.

Сцилла поднял стакан:

– За тени.

Обезьяна играл со своим стаканом.

В зале объявили, что рейс на Лондон опять задерживается. Обезьяна чертыхнулся и сделал большой глоток из стакана.

– Я тоже лечу в Лондон, – сказал Сцилла, дотронувшись до нагрудного кармана, где лежал билет первого класса до Лондона.

– Прекрасно. В этих чертовых самолетах я всегда летал один. Одиннадцать часов безделья, мука – эти полеты. И не могу читать в самолете ничего серьезнее журналов. Или автобиографию какого-нибудь артиста. Вот прекрасное аэрочтиво.

• Предыдущая
• 4/44
• Следующая