Голоса - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 26

Я кивнула и пошла через весь двор к огромным конюшням. По какой-то причине я больше не опасалась тех слуг, что ухаживали за лошадьми. Я сказала им все, что велела Грай, и меня провели внутрь. Бранти стоял в стойле и угощался отличным овсом.

— Оседлайте его и выведите наружу, — велела я конюхам, словно они были моими рабами. И тот пожилой альд, который отвел Бранти в конюшню, поспешил выполнить мои распоряжения. А я стояла себе, заложив руки за спину, и любовалась прекрасными лошадками. А когда старый конюх вывел Бранти во двор, я совершенно спокойно взяла жеребца под уздцы.

— Ему, верно, лет девятнадцать-двадцать? — спросил конюх.

— Больше.

— Видать, хороших кровей конь, — старик протянул руку и ласково разгладил Бранти челку на лбу. Пальцы у него были толстые, грязные. — Мне всегда крупные лошади нравились. — В голосе его почти нежность звучала.

Я коротко кивнула — мол, и мне тоже — и повела Бранти прочь. Грай и Шетар уже стояли в воротах, поджидая Оррека, который уже шел от шатра к ним. Я, как заправский грум, подставила «хозяину» колено, когда он садился в седло, и мы двинулись в обратный путь. Но как только мы миновали ворота и стражников в голубых плащах и вышли на площадь Совета, силы вдруг изменили мне. Не сдержавшись, я разразилась слезами. Слезы так и лились из глаз, обжигая щеки; губы сами собой кривились, дрожали, дергались. Но я продолжала идти и сквозь пелену слез видела перед собой свой город, свой прекрасный город, и далекую гору, и затянутое облаками небо постепенно перестала плакать.

В тот вечер Иста приготовила на ужин нечто особенное — замечательное кушанье, которое у нас называется «уффу». Это такие поджаренные в масле пирожки с начинкой из молодой баранины или козлятины, смешанной с картошкой и овощами, а также с зеленью. Пирожки получились хрустящие, сочные, невероятно вкусные. Иста была очень благодарна Орреку и Грай, но не только потому, что им удалось раздобыть для нее мясо — если честно, мы попросту разделили с Шетар ее обед, — но и потому, что в доме у нас наконец-то были гости, которые одним своим присутствием сумели восстановить честь и достоинство Галваманда. Кроме того, благодаря их присутствию у Исты появилась возможность приготовить что-то новое, особенное. Оррек и Грай очень хвалили уффу, но Иста только плечами пожимала да ворчала, вовсю критикуя собственную стряпню и заявляя, что пирожки получились не очень, потому что тесто плохо поднялось, да и масла приличного достать она не смогла. В общем, мы словно вернулись в «добрые старые времена».

После обеда Лорд-Хранитель пригласил наших гостей и меня на дальнюю веранду, и мы снова засиделись там допоздна. Всем не терпелось узнать, о чем же ганд Иораттх беседовал с Орреком «под раскидистой пальмой». И Оррек с удовольствием нам об этом поведал. У него и впрямь были весьма интересные новости.

Оказывается, Дорид, ганд всех гандов, верховный жрец и правитель Асудара, в течение почти тридцати лет командовавший всеми армиями альдов, скончался от апоплексического удара чуть более месяца назад у себя во дворце, в городе Медроне, что находится в самом сердце пустыни. Его преемником стал человек по имени Акрей, приходившийся ему вроде бы племянником. Поскольку правитель Асудара является также и верховным жрецом, а всем служителям Аттха предписано соблюдать целибат, то иметь сына не мог даже Дорид. У него могли быть только племянники. Другие его племянники и прочие претенденты на трон стали, естественно, оспаривать возвышение Акрея и подняли мятеж, в ходе которого и были убиты — кто открыто, а кто и втайне. Некоторое время весь Медрон бурлил, но теперь Акрей твердо взял власть в свои руки и навел порядок, намереваясь и дальше править в качестве ганда всех гандов.

Похоже, ганд Иораттх был чрезвычайно этим доволен. Во всяком случае, из его слов Оррек понял, что новый правитель Асудара, он же его верховный жрец, куда меньше чувствует себя жрецом, чем правителем, в отличие от покойного Дорида. Тогда как представители той оппозиции, что пыталась лишить Акрея трона, были, как и Дорид, последователями культа «тысячи истинных мужчин» — то есть проповедовали абсолютную необходимость войны добра со злом и требовали непременно отыскать в языческом Ансуле пресловутую Пасть Ночи и уничтожить ее.

Сторонники Акрея вроде бы особого значения существованию этой Пасти Ночи не придают. Особенно теперь, когда армия, захватив Ансул, так и не сумела ее отыскать. Мало того, партия Акрея воспринимает столь длительную оккупацию Ансула — которая, впрочем, принесла Медрону немалую выгоду, пополнив столичную казну золотом, драгоценностями и предметами роскоши, — во-первых, как сознательное истощение военной мощи Асудара, а во-вторых, как весьма сомнительную в духовном отношении государственную политику. Альды всегда существовали в своей пустыне изолированно и пользовались покровительством только своего Аттха, единственно возможного истинного бога, а потому старались держаться как можно дальше от всех «неверных» и «нечистых», так что долгое пребывание среди язычников, безусловно, наносит значительный ущерб их душам.

Но как же в таком случае альдам следует поступить с захваченным ими Ансулом?

Иораттх, рассуждая на эту тему, изложил Орреку свое решение данной проблемы, которое нашему поэту показалось замечательно простым и разумным. Собственно, сама проблема, по словам Иораттха, заключалась в том, какой из двух возможных выходов из сложившегося положения был бы более угоден Аттху: то ли новому верховному правителю стоит отозвать свою армию из Ансула, чтобы воины со всей своей добычей смогли наконец вернуться домой, то ли отправить в Ансул отряд поселенцев и таким образом навсегда закрепить его за собой в качестве колонии.

— Иораттх примерно в таких словах это и изложил, — сказал Оррек. — Очевидно, новый правитель интересовался мнением нашего ганда на сей счет, зная, что он все эти годы прожил здесь, среди язычников. А меня Иораттх, похоже, считает лицом незаинтересованным, этаким беспристрастным наблюдателем. Но почему? И с какой стати он вздумал делиться своими сомнениями именно со мной? Я-то ведь тоже язычник, черт побери!

— Потому что ты поэт, — сказал Лорд-Хранитель. — А поэт для альдов — все равно что провидец, изрекающий истину.

— А может, ему просто поговорить больше не с кем? — предположила Грай. — А ты — считает он тебя провидцем или нет — слушать, безусловно, умеешь.

— Ага, и молчать тоже, — хмыкнул Оррек. — Да и что я, собственно, могу ему на это сказать?

— Я, конечно, не знаю, что ты мог бы ответить Иораттху, — сказал Лорд-Хранитель, — но, возможно, то немногое, что знаю о нем я, сумеет как-то помочь тебе. Во-первых, он взял себе в наложницы одну рабыню, но, по слухам, обращается с ней весьма достойно. Ее зовут Тирио Актамо. Она — дочь одного из знатнейших семейств Ансула. Я ее очень давно и хорошо знаю. До вторжения это была одна из самых красивых девушек на свете; к тому же она очень умна и энергична. Теперь же я знаю о ней лишь то, что мне рассказывают люди, знакомые со слугами ганда. Если верить слухам, которые доносятся из дворца, Иораттх почитает Тирио как собственную жену, и она имеет на него огромное влияние.

— Как бы мне хотелось поговорить с ней! — воскликнула Грай.

— И мне тоже, — сказал Лорд-Хранитель, и печальный голос его чуть дрогнул. Справившись с собой, он снова заговорил: — Второе не менее важно: Иддор — сын ганда от одной из его жен, оставшихся в Асударе; говорят, что Тирио Актамо он ненавидит. Впрочем, он, похоже, и отца своего ненавидит не меньше.

— Да, он без конца дерзит ему, всячески над ним насмехается и вообще ведет себя весьма вызывающе, — подтвердил Оррек. — Но, по-моему, ослушаться его все же не смеет.

Лорд-Хранитель некоторое время молчал, потом встал, подошел к алтарю, остановился перед ним и негромко сказал:

— О благословенные духи моего дома, помогите мне говорить правду! — Он поклонился, почтительно коснулся потертого края алтаря, еще немного постоял перед ним и вернулся к нам. Но не сел, а так и заговорил, стоя, возвышаясь над нами: — Это ведь именно Иддор и жрецы привели сюда армию в поисках Пасти Ночи. Это они подвергли пыткам обитателей Галваманда, надеясь заставить их показать вход в ту пещеру, или погреб, или какое-то иное «нечистое» место, где якобы Пасть Ночи и находится. Некоторые так и умерли под пыткой… Меня они, впрочем, оставили в живых, возлагая на меня… — Тут он на мгновение запнулся, но почти сразу продолжил: — На меня они возлагали самую большую надежду, поскольку были уверены, что я — колдун. То есть, точнее, тоже жрец, но, в их представлении, жрец неправильный, ибо служу тому, кого они считают главным врагом Аттха, антибогом, дьяволом. Но я не смог сообщить им то, что им так хотелось узнать. Сама Энну запечатала мне уста своей ладонью и не позволила мне солгать. А Сампа сделал так, что язык мой онемел и не дал мне сказать правду. Все души моих предков, все тени Галваманда сошлись и плотным кольцом окружили меня. И жрецы это поняли. И очень испугались. Они боялись меня, даже когда… Нет, боялись они не меня. Их испугала та святость, что снизошла на меня. Они боялись того благословения, которым одарили меня души моих предков и боги моего дома, моего города, моей страны…