Данте - Голенищев-Кутузов Илья Николаевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/80
• Следующая

Находясь в таком расстройстве чувств и смятении мыслей, Данте избегал людей. Однажды пришел один из его друзей и пригласил его «в некое место, где много дам являет свою красу», что, по всей вероятности, означает какой-либо большой семейный праздник, скорее всего свадьбу. Данте вместе со своим неизвестным доброжелателем и другими флорентийскими молодыми людьми остался на свадьбе. Вдруг он ощутил чудесный трепет в левой стороне груди, тотчас же распространившийся по всему телу. «Я прислонился к фреске, которая шла вокруг по стенам зала, чтобы скрыть мое волнение, — читаем в „Новой Жизни“. — Боясь, чтобы другие не заметили мое волнение, я поднял глаза на дам и увидел среди них Беатриче. Тогда столь сокрушены были мои духи силою, которую Амор возымел, увидя меня столь близко от благороднейшей госпожи, что в живых остались лишь духи зрения, но и они находились вне своего органа, ибо в нем соизволил пребывать Амор, чтобы видеть чудотворную госпожу… Многие из дам, заметив, как я изменился, начали насмехаться надо мной вместе с благороднейшей госпожой. Тогда друг мой, желавший мне добра и обманутый в своих ожиданиях, взял меня за руку, увел от взоров этих дам и спросил, что случилось со мной. Когда я пришел в себя и возродились мои поверженные духи, а изгнанные вернулись в свои владения, я сказал моему другу: „Если бы дама знала мое состояние, я не думаю, чтобы она так насмехалась надо мной, но сострадание ко мне возникло бы в ее сердце“.

Вернувшись с празднества, Данте написал сонет, в котором слышатся отзвуки поэзии Гвидо Кавальканти — неумолимая жестокость дамы, обреченность влюбленного и покорность роковой судьбе.

В коротких записях прозой Данте выразил свои горькие мысли. Их можно сравнить с размышлениями Гамлета, но еще более близки они некоторым страницам гётевского «Вертера». Это значит, что Данте был зачинателем в Европе психологического романа и что он первый выпустил на европейскую сцену колеблющегося, любящего, приходящего в отчаяние молодого человека. Чтобы защититься от терзаний своего внутреннего мира, он решил написать еще стихи — известно, что музы исцеляют страдания:

Все эти переживания, заставлявшие Данте скрываться от общества дам и кавалеров, не могли не обратить на себя внимания не только его близких друзей, но и знакомых. В прелестном прозаическом отступлении Данте рассказывает, как он однажды проходил тем садом, улицей, мимо того фонтана, которые нам ныне неведомы, и был остановлен веселыми и любезными речами некоей благородной дамы, находившейся в окружении других дам. «Я приблизился и, увидев, что моей благороднейшей госпожи не было среди них, почувствовал вновь уверенность в себе. Тогда я приветствовал их и спросил, что им угодно. В том обществе было много дам; некоторые смеялись. Другие смотрели на меня, ожидая, что я скажу. Иные разговаривали между собой. Одна из них, обратив на меня свой взор и назвав меня по имени, произнесла следующие слова: „Какова цель твоей любви, если не можешь выдержать присутствия твоей дамы? Скажи нам, так как цель такой любви должна быть необычной и небывалой“. И когда вопрошающая умолкла, не только она, но и все другие дамы ожидали моего ответа, и ожидание это отразилось на их лицах. Тогда я сказал: „О дамы, целью моей любви раньше было приветствие моей госпожи, которая, конечно, вам известна. В приветствии этом заключались все мои желания. Но так как ей угодно было отказать мне в нем, по милости моего владыки Амора, мое блаженство я сосредоточил в том, что не может быть от меня отнято“. Тогда дамы начали разговор между собой, и, подобно тому, как мы видим иногда ниспадающую с неба смешанную с прекрасным снегом воду, так, казалось мне, я слышал как исходили слова их, мешаясь с воздыханиями. И после того, как они некоторое время разговаривали между собой, та дама, что первая обратилась ко мне, произнесла: „Мы просим тебя, чтобы ты сказал нам, где пребывает твое блаженство“. Я ответил им лишь следующее: „В словах, восхваляющих мою госпожу“. Тогда обратилась ко мне та, что говорила со мной: „Если сказанное тобой правда, те стихи, которые ты посвящал ей, изъясняя твое душевное состояние, были бы сложены иначе и выражали бы иное“. Тогда, размышляя об этих словах, я удалился от них почти пристыженный и шел, говоря самому себе: „Если столь велико блаженство в словах, хвалящих мою госпожу, почему иною была моя речь?“ Тогда я решил избрать предметом моих речей лишь то, что могло послужить для восхваления благороднейшей дамы».

Так начался новый период творчества — новой жизни, период восхваления прекрасной дамы. Мучительный самоанализ сменился просветленными гимнами в честь единственной и несравненной. Данте приступил к сочинению большой канцоны о совершенной любви.

«Через некоторое время, — вспоминает Данте, — когда я проезжал по дороге, вдоль которой протекала быстрая и светлая река, меня охватило такое сильное желание слагать стихи, что я принялся думать, как мне следует поступать, и я решил, что говорить о совершенной даме надлежит, лишь обращаясь к дамам во втором лице, и не ко всем дамам, а лишь к тем из них, которые наделены благородством. И тогда мой язык заговорил, как бы движимый сам собой, и произнес: Лишь с дамами, что разумом любви владеют. Эти слова я удержал в моей памяти с большой радостью, решив воспользоваться ими для начала».

Тут нам придется сделать небольшое отступление, чтобы объяснить, каких дам в купеческой и ремесленной Флоренции Данте называет благородными. Быть может, тех, чьи отцы или мужья происходят от феодалов или от верхушек новой городской знати — новых магнатов, воспринявших обычаи и уклад жизни нобилей? В то время, когда Данте писал эту юношескую свою вещь, понятие «благородный» в его словаре не было связано с высоким происхождением. Ни кровь, ни старинное богатство не давали права, по его мнению, на благородство. Для Данте оно было понятием духовным, независимым от рода и происхождения. Благородство посылалось небесами в благоустроенное тело и было редким явлением в грешном мире.

• Предыдущая
• 11/80
• Следующая