Ф. М. Том 1 - Акунин Борис - Страница 50
- Предыдущая
- 50/58
- Следующая
Филипп Борисович вытянул губы трубочкой и засюсюкал противным голосом:
«Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я все проиграл, что ты мне прислала, всё, всё до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл!»
«Милый друг Анечка, я проиграл твои последние тридцать рублей и прошу тебя ещё раз спасти меня, в последний раз, — выслать мне ещё тридцать рублей….»
«Аня, милая, я хуже чем скот! Вчера к десяти часам вечера был в чистом выигрыше 1300 франков. Сегодня — ни копейки. Всё! Всё проиграл!»
«…Милый мой ангел Нютя, я всё проиграл, как приехал, в полчаса всё и проиграл. Ну что я скажу тебе теперь, моему ангелу Божьему, которого я так мучаю. Прости Аня, я тебе жизнь отравил!..»
В общем, гений сполна отыгрался на петитной Анечке за унижения, перенесённые от аппетитной Аполлинарии. Мучая вторую, мстил первой. Как сказано про это у чудеснейшего писателя Леопольда фон… черт, первую половину фамилии запамятовал… ну в общем, Мазоха, того самого, в честь которого назван мазохизм: «И я не раб больше, позволяющий вам попирать себя ногами и хлестать хлыстом». В смысле, сам теперь буду попирать и хлестать.
Обсессия номер два: роковая женщина, фам-фаталь. Это живое воплощение рулетки, главной страсти Федора Михайловича. Такая же непредсказуемая, алогичная, жестокая, но тоже способная на неслыханную щедрость. Беда в том, что щедрость и рулетки, и роковой женщины обычно достаётся мужчинам холодным и рассудочным, которые не теряют головы. А если не терять головы, то зачем тогда жить на свете — без страсти, без муки, без наслаждения?
Тут ещё вот какая пикантность. Герой, являющийся alter ego Федора Михайловича, беззащитен перед чарами фам-фаталь, но неспособен удовлетворить её как самку. Это непременно или тоскливый зануда (герой романа «Игрок»), или импотент (князь Мышкин), или монашек (Алёша Карамазов). Налицо комплекс сексуальной неполноценности автора, которым Федор Михайлович обязан реальной роковой женщине — Аполлинарии Сусловой.
А на самом-то деле — и здесь мы переходим уже к пункту третьему — писателя всю жизнь томила мечта о лёгкой, безответственной интрижке с какой-нибудь весёлой давалкой. Вроде той милой грешницы, которая говорит в «Братьях Карамазовых»: «Qa lui fait tant de plaisir et a moi si peu de peine!» — «Это доставляет ему такое удовольствие, а мне так мало стоит». И мечта эта, кажется, в конце концов осуществилась. Помнишь, доченька, я тебе рассказывал про некую госпожу Браун, в судьбе которой Федор Михайлович принимал живейшее участие? Как её звали-то, смешное такое имя, не припомню. Память стала ни к черту. Помнишь про мадам Браун?
Саша покачала головой, и Филипп Борисович сделал вид, что ужасно расстроился.
Ну как же! Авантюристка, бывшая проститутка. Пошлялась по белу свету, побывала замужем за английским матросом, откуда и экзотическая фамилия. Потом вернулась на родину, сошлась с журналистом Горским. Он пил запоем, семья бедствовала, и Федор Михайлович оказал бедной женщине материальную поддержку. Я-то тебе рассказывал эту историю как пример душевного благородства нашего гения. Но, похоже, она перед ним в долгу не осталась. Браун эта была дамочка прямая, без предрассудков. Сохранилось её письмецо, в котором она без экивоков извещает благодетеля о своей готовности на всё: «Удастся ли мне или нет отблагодарить вас в физическом отношении» — так и пишет. Уверен, что Федор Михайлович не оплошал. Он давно мечтал о чем-то вроде этого.
Взять хоть эротическую фантазию из романа «Игрок» про то, как учитель Алексей Борисович (автопортрет писателя) вдруг выигрывает кучу денег в казино и покупает на них красотку-француженку. Восхитительная сцена! Кокотка Бланш лежит в постели и высовывает ножку (про этот особенный пунктик Федора Михайловича я уже говорил).
« — Ну же! Хочешь увидеть Париж? Скажи, наконец, что такое outchitel? Ты был очень глуп, когда ты был outchitel. Где же мои чулки? Обувай же меня, ну!» Она выставила действительно восхитительную ножку, смуглую, маленькую, не исковерканную, как все почти эти ножки, которые смотрят такими миленькими в ботинках. Я засмеялся и начал натягивать на неё шёлковый чулочек. М-llе Blanche между тем сидела на постели и тараторила…»
Здесь Никино терпение лопнуло — он больше не мог выносить это отвратительное и, главное, бессмысленное словоблудие.
— Перестаньте издеваться! Саша такую муку выдержала! Вы обещали сказать, где рукопись, а сами…
— Да я уже почти всё сказал. Осталось только про «Рорикон»… — Морозов засопел, не очень старательно имитируя оскорблённые чувства. — Хотел подать красиво, изящно, с выдумкой. Всю ночь готовился. Но раз вам невтерпёж, конец лекции скомкаю.
Он на несколько секунд замолчал, щурясь. Потом скороговоркой выпалил:
— Нимфетка минус дурацкое уменьшительное плюс город, где родился император-эпилептик… Теперь уже совсем всё.
— Ч-что?
Николас и Саша переглянулись.
— Собирался сформулировать пояснее, но вы сами виноваты — перебили меня. Катитесь к черту, я спать буду. — Больной вытянул шею и заорал. — Санитар! В кровать хочу!
Больше они из маньяка ничего не вытянули.
Саша выглядела совершенно потерянной.
— Я ничего не поняла. Какие-то камешки, куда-то полетели… Что это такое?
— В стихотворении закодировано местонахождение тайника, где ваш отец спрятал перстень. Думаю, зарыл где-то, и никакой приметной вехи рядом нет — иначе не понадобились бы все эти указания: влево, вниз, на восход.
— А рукопись? Лекция — это тоже была загадка? Но как её разгадывать? — шепнула она, когда выходили из палаты.
— Ничего, как-нибудь, — с фальшивой бодростью уверил её Ника. — Это моя профессия. Пока не найду ответа, не сдамся.
Девушка вдруг ни с того ни с сего всхлипнула.
— Простите меня, я такая плохая… Меня Бог накажет, я знаю.
— Из-за трехсот долларов, что ли? — Фандорин полуобнял её за плечо. — Так вот из-за чего вы себя ужасной грешницей считаете и всё у Бога прощения просите? А по-моему, вы святая. Честное слово.
Она вырвалась, побежала прочь по коридору, утирая слезы.
Таких девушек на свете больше нет, думал он, глядя ей вслед. Раньше, во времена Федора Михайловича были, но давным-давно повывелись. Лишь одна каким-то чудом уцелела.
— Гм-гм, — раздалось откуда-то сбоку глуховатое покашливание.
У окна стоял сивухинский телохранитель, почти сливаясь с коричневой шторой в своём строгом костюме.
— Господин Фандорин… — Ну и взгляд — мороз по коже. — Олег Аркадьевич просит вас заглянуть к нему в палату.
И не дожидаясь ответа, пошёл вперёд. Ни тени сомнения, что Николас может за ним не последовать.
Ника разозлился: надо же — «Олег Аркадьевич»! Не идти что ли за этим Азазеллой, пусть знает своё место. Но вспомнил худенькое личико малолетнего «гения», и стало жалко паренька.
Пошёл.
Спустились на первый этаж, пересекли широкий центральный коридор, зачем-то вышли во внутренний двор.
Оказалось, что «палата» спонсорского отпрыска — отдельное здание, разместившееся в глубине сада. Собственно, не здание, а что-то вроде ангара, очертаниями и размером напоминающего крытый теннисный корт.
— Как же он тут без окон? — спросил Ника у спины телохранителя.
Игорь не ответил. То ли счёл ниже своего достоинства, то ли не любил попусту болтать языком. Все равно минуту спустя посетитель увидит всё сам.
Наследник вольного каменщика устроился в гигантской «палате» своеобразно. Свет проникал сверху, через застеклённый потолок. Вдоль металлических стен тянулась галерея, к которой вела лёгкая лестница. Там, наверху, всё было залеплено яркими афишами и постерами с изображением бэтменов, бекхэмов и прочих персонажей современного подросткового пантеона. Внизу же без какой-либо системы и видимой логики была расставлена разномастная мебель и аппаратура: несколько столов, железные и кожаные стулья на колёсах, компьютеры, акустические системы, ещё какая-то техника. Два или три автомата с соками и колой, мини-мотороллер, всякий спортивный инвентарь, а на самом почётном месте скалила зубы огромная пластиковая Годзилла.
- Предыдущая
- 50/58
- Следующая
