Пещера Лейхтвейса. Том третий - Редер В. - Страница 4

• Предыдущая
• 4/161
• Следующая

— Наконец-то мы напали на след! — радостно воскликнул Преториус. — Муж вдовы Больт уже стрелял однажды в управляющего Иоста Эндерлина, когда тот поймал его на браконьерстве в герцогском лесу. Очевидно, вдова подговорила кого-нибудь убить управляющего; сама она безрукая и, конечно, не могла этого сделать.

Несчастную арестовали и подвергли уголовному допросу. Так как она не признавалась, безрукую женщину не постыдились подвергнуть пытке. Несчастной во время пытки совершенно раздавили пальцы на ногах. Однако она ни в чем не сознавалась, а только презрительно смеялась.

— Правда, — твердо говорила вдова, — у меня было достаточно оснований, чтобы ненавидеть господина управляющего, но в убийстве его я участия не принимала. Поищите в Рейне, может быть, там найдете какой-нибудь след Иоста Эндерлина.

Преториус решил последовать этому совету. Нескольким рыбакам было поручено исследовать все дно Рейна между Бибрихом и Вингеном. Целая флотилия мелких рыбачьих лодок с длинными шестами и неводами появилась на реке. К вечеру того же дня из воды вытащили мешок. Когда его развязали, перед пораженными рыбаками предстало страшное, обезображенное тело рыжего Иоста. Ужас охватил рыбаков, и они, дрожа от страха, понесли его к Преториусу. Хотя теперь стало яснее ясного, что «безрукая» фактически не могла бросить в Рейн рыжего Иоста, но тем не менее ее не выпустили из тюрьмы. Преториус обвинил безрукую, что если она и не совершила убийства, то, во всяком случае, причастна к нему, и хотя не решился вторично подвергнуть ее пытке, но оставил несчастную томиться в тюрьме, пока не найдет ее сообщников, без сомнения, людей очень сильных, так как иначе они не смогли бы одолеть рыжего Иоста, чтобы уложить его в мешок. Кроме того, было установлено, что в вечер своего исчезновения Иост вышел из дому с ружьем на плече. С его помощью он, конечно, мог справиться даже с двумя нападающими. Из этого следователь совершенно правильно заключил, что Иост Эндерлин имел дело не с одним и не с двумя, а с несколькими лицами. Факт, что преступники привязали к шее управляющего тяжелый камень, чтобы он не мог всплыть на поверхность реки, доказывал, с каким хладнокровием и предусмотрительностью действовали убийцы.

Дело становилось все сложнее и загадочнее. Когда Преториус представил доклад о нем герцогу, то последний пришел в невыразимое негодование от того, что в его государстве могли совершаться подобные преступления, и заклинал Преториуса сделать решительно все, чтобы только открыть действительных убийц. Можно себе представить, как эти герцогские слова подействовали на Преториуса. Он принялся за работу с таким рвением, что не пил, не ел и даже лишился сна; но все его старания оказались тщетными: ему так и не удалось открыть убийц Иоста Эндерлина.

Между тем Лейхтвейс с товарищами поживали себе спокойно и безмятежно в своем подземелье. Им не было надобности выходить на грабежи и разбои, и они отдыхали от волнений последнего времени. Ганнеле не осталась неблагодарной за услугу, оказанную ей Лейхтвейсом и его товарищами. Наследство, оставленное рыжим Иостом, оказалось гораздо больше, чем предполагали: скряга оставил без малого сорок тысяч гульденов, из которых Ганнеле вручила пять Лейхтвейсу и его шайке. На эти деньги разбойники вели теперь самую беззаботную и спокойную жизнь, так как Лейхтвейс строго держался принципа: красть и грабить только тогда, когда к этому вынуждала крайность или желание наказать какого-нибудь притеснителя или скрягу.

Теперь, обладая средствами, Лейхтвейс не выходил со своей шайкой на разбой; все, что требовалось обитателям подземелья, покупали на чистые деньги на рынках Висбадена или Франкфурта-на-Майне, а главным образом в Доцгейме. Обыкновенно эти покупки делали Зигрист или Бруно, конечно, переодетыми, так что никому не приходило в голову, что эти покупатели, берущие товары на чистые деньги, могли быть товарищами разбойника Лейхтвейса. Пакеты и свертки укладывали в тележку, которую разбойники привозили с собой в назначенный для покупок город, и затем ночью уезжали обратно в свое подземелье.

Если Лейхтвейс и его товарищи были в это время вполне счастливы, никакими заботами не тревожимы, то между ними самым счастливейшим был, конечно, Отто Резике. Он достиг того, чего так долго жаждал. Негодяй, с которым Ганнеле, по несчастью, была связана, наказан, жестоко наказан. Мало того, он стерт с лица земли, и Ганнеле может теперь жить в своем доме спокойно, не опасаясь его возвращения. Она и действительно стала так жадно пользоваться жизнью, что Лейхтвейс только головой покачивал.

После смерти мужа Ганнеле точно преобразилась. Кто знал ее раньше, тот не узнал бы ее теперь. В девушках она держалась скромно, сдержанно, целомудренно, ничего не зная, кроме работы, разве только изредка позволяя себе короткое свидание со своим возлюбленным. Выйдя замуж за управляющего, она не изменила своей застенчивой скромности; даже, пожалуй, стала еще сдержаннее и во время попоек Иоста с товарищами, которые тот устраивал частенько, всегда удалялась, чем вызывала ненависть со стороны мужа. Она не надевала ни нарядов, которые ей привозил Иост из Франкфурта-на-Майне или из Висбадена, ни драгоценностей, полученных в виде свадебного подарка. Она даже никогда не пользовалась экипажем, который был выделен специально для ее надобностей. В церковь по воскресеньям она ходила пешком в простом черном платье с молитвенником в руках. Она одиноко проходила по запущенной тропинке в лесу до Доцгейма и со скромно опущенными глазами тихо вступала в маленькую деревенскую церковь.

Но со смертью Иоста все сразу изменилось. У Ганнеле точно внезапно открылись глаза, и она увидела, что до сих пор вела жизнь безотрадную, одинокую, лишенную счастья и наслаждений, что сама отказывалась от величайшего на земле блаженства, отстраняясь от любимого человека. Но теперь она, вдова, свободна, сама себе голова и не задумается, использовать ли нынешнее свое положение для наслаждений. Отто Резике проводил дни и ночи в ее доме. Счастьем, которого юные любовники были до сих пор лишены, они теперь с жадностью упивались, точно старались наверстать потерянное время. Под предлогом продажи дома Ганнеле тотчас после смерти мужа распустила всех своих слуг и, действительно, завела переговоры о продаже дома с несколькими покупателями. Но делала она это только для того, чтобы в Доцгейме и в окрестностях не заподозрили, почему она не нуждается в рабочих. Из всей прислуги она оставила только двадцатилетнюю дочь безрукой вдовы Больт, на которую могла вполне положиться. Таким образом, Отто мог во всякое время дня и ночи входить и выходить из дому, никого не боясь.

Близость леса очень облегчала встречи разбойника с его возлюбленной. В лесу легко скрыться никем не замеченным, а от опушки до дома было всего несколько шагов. Ганнеле постоянно ждала Отто у полуоткрытой двери, которая быстро захлопывалась, как только он переступал ее порог. Затем влюбленные, нацеловавшись вдоволь, отправлялись в столовую, где был приготовлен роскошно накрытый стол, уставленный всевозможными кушаньями и тонкими винами, большой запас которых оказался в погребе Иоста. Угощаясь и упиваясь бесконечными поцелуями и ласками, в веселой болтовне проводили время молодые люди, и оно летело для них с быстротою молнии. Ганнеле и Отто довели свою неосторожность до того, что не боялись выезжать вместе на прогулки. Хотя они делали это всегда в сумерки или ночью, но все-таки легко могли попасться на глаза одному из бесчисленных шпионов Преториуса. Но пока, казалось, никто в Доцгейме не имел ни малейшего подозрения о связи Ганнеле с Отто Резике, и влюбленные утопали в море блаженства и наслаждений.

Ганнеле не берегла унаследованных денег. Деньги, которых у нее было много, не имели для нее никакой цены. Она отправилась во Франкфурт-на-Майне и накупила там массу золотых вещей и бриллиантов; приобрела, между прочим, чудные часы и кинжал с усыпанной драгоценными камнями рукояткой и подарила их своему возлюбленному, карманы которого были всегда набиты золотом. Несмотря на все это, Ганнеле часто одолевали печальные мысли, особенно когда она оставалась одна. Тоска овладевала ею, жгучие слезы выступали на глазах, хотя она и старалась подавить их и не поддаваться угнетающему ее чувству. Быть может, угрызения совести волновали молодую женщину? Быть может, она вела такую жизнь, предаваясь любви и наслаждениям, только потому, что хотела заглушить внутренний голос, который отгонял сон от ее глаз в долгие, томительные ночи?

• Предыдущая
• 4/161
• Следующая