Пещера Лейхтвейса. Том третий - Редер В. - Страница 44

• Предыдущая
• 44/161
• Следующая

— А поклянетесь ли вы, что не враждебное намерение привело вас к Лейхтвейсу? Поклянетесь ли, что вы пришли как друзья, а не как шпионы?

— Клянемся! — воскликнул кузнец, ударяя себя кулаком в грудь. — Мы не имеем никаких враждебных намерений против Лейхтвейса и его товарищей.

— В таком случае наш атаман Генрих Антон Лейхтвейс согласился принять вас.

Радостное выражение разлилось по лицам уполномоченных.

— Назовите ваши имена.

— Меня зовут Филипп Ронет, я кузнец в Бибрихе, — произнес тот, который был всех выше и стройнее.

— А я — единственный сын богатого крестьянина Крюгера, — проговорил молодой человек лет двадцати, с кудрявыми, белокурыми волосами и голубыми глазами, чрезвычайно симпатичной наружности.

— Меня же зовут Готфридом Радмахером, — пояснил третий, лет около тридцати, средней полноты, но сильный и коренастый, — я женат, имею двух детей и владею в Бибрихе маленьким домом и небольшим клочком земли.

Бенсберг занес в записную книжку их имена и звания.

— Имеете ли вы при себе оружие? — спросил Рорбек.

— Нет, — ответил кузнец, — мы с намерением оставили его дома. Я не взял даже моего кузнечного молота, без которого никогда не выхожу.

— Вы поступили правильно и умно, но все-таки мы должны завязать вам глаза, и вы должны обещать не стараться узнать дорогу, по которой пойдете к атаману.

— Мы готовы, — проговорил кузнец, — делайте с нами, что хотите.

Бенсберг вынул три больших черных из непрозрачной ткани платка и не только завязал уполномоченным от Бибриха и Доцгейма глаза, но еще опустил концы на подбородок и, обернув вокруг шеи, крепко затянул на затылке. Затем он сделал ножом маленькие надрезы в тех местах, где приходились нос и рот, чтобы можно было дышать.

Рорбек взял за руку кузнеца, а Бенсберг остальных двух, и все отправились по непроходимым тропинкам Нероберга. Хотя пещера Лейхтвейса находилась от красных буков не больше как в десяти минутах ходьбы, но Бенсберг и Рорбек не дали уполномоченным возможности догадаться об этом. Они водили их, по крайней мере, около часа, вдоль и поперек горы, поднимались на возвышенность, опускались в овраги, входили в густой лес и там долго кружили около одного и того же места; несколько раз выходили на одну и ту же дорогу и снова возвращались по ней. Таким способом кузнец и его товарищи окончательно потеряли всякое представление о направлении, по какому их вели. Наконец они подошли к Лейхтвейсовой пещере.

Рорбек молча кивнул головой Бенсбергу, давая ему понять, чтобы он делал со своими людьми то же, что сам Рорбек будет делать с кузнецом. Он остерегся перейти с уполномоченными через ручей, который с одной стороны почти примыкал к пещере, но обошел его до того места, где можно было перейти вброд. Перейдя его, они поднялись наверх, по крайней мере, раз десять обошли вокруг горной площадки, под которой находилась пещера, и, наконец, подошли к входу в нее.

Рорбек подвел кузнеца к самому краю шахты, тихонько встал за его спиной и легонько толкнул, однако настолько энергично, что сильный кузнец полетел вниз.

Внизу у веревочной лестницы стоял Резике, он с быстротой молнии ловко подхватил кузнеца и, прежде чем тот успел опомниться, поставил его на ноги. Таким образом, кузнец не мог сообразить, на какую глубину он попал; у него осталось впечатление, будто он споткнулся о корень и упал на землю. Уполномоченные не должны были догадываться, что их ввели в глубокое подземелье. Та же самая история была проделана с молодым Крюгером и с Готфридом Радмахером. Уполномоченные стояли, ничего не соображая. Но вот раздались легкие шаги; до них дотронулись мягкие, нежные ручки: Лора и Елизавета провели их в столовую, в которой уже ожидали Лейхтвейс и остальные разбойники.

Столовая была ярко освещена факелами, укрепленными в стенах. На каменном столе две зажженные свечи стояли перед черным распятием, у подножия которого лежали заряженный пистолет и кинжал. На остальных разбойниках, так же, как на Лоре и Елизавете, были надеты черные полумаски; один только Лейхтвейс сидел с открытым лицом. Он был так хорошо знаком всей стране, что мог смело показаться перед уполномоченными и в своем настоящем виде.

По знаку атамана с них сняли повязки. Сначала они были ослеплены ярким светом, но когда глаза их привыкли к нему и они увидали Лейхтвейса, то немедленно бросились перед ним на колени.

— Встаньте и не бойтесь ничего, — заговорил Лейхтвейс дружелюбным, но глубоко торжественным голосом, — я знаю, что вы друзья и пришли сюда с честными намерениями. Поэтому-то вам и было разрешено увидеть с глазу на глаз Генриха Антона Лейхтвейса и его товарищей в их тайном убежище. Ну, а теперь, прежде чем мы начнем наши переговоры, прежде чем вы скажете мне, что привело вас сюда, пусть каждый из вас подойдет к этому столу и, положив правую руку на этот крест, поклянется именем Всевышнего, который слышит клятву и карает за ее нарушение, что он никогда не проронит ни одного слова о приключениях нынешней ночи и о том, что он здесь увидит и услышит. Вы видите здесь крест и изображение распятого Спасителя, пострадавшего и умершего за человечество. Вас, вероятно, удивляет этот священный символ в жилище разбойников? Но мы можем быть преступниками, разбойниками, убийцами, если хотите; мы можем иметь на совести много дурных дел, за которые должны просить у Бога снисхождения и прощения; мы можем быть осуждаемы, изгоняемы из общества, можем внушать страх и ужас, — но нашу христианскую веру мы сохранили, и даже в нашей мрачной пещере находим путь к Господу. Вы видите тут около распятия заряженный пистолет и кинжал. Это оружие должно напомнить вам, что Генрих Антон Лейхтвейс никогда не оставляет безнаказанной никакой несправедливости или обиды, причиненной ему. Вы должны помнить, что тот, кто предаст Генриха Антона Лейхтвейса, не может избегнуть смерти: моя карающая рука рано или поздно доберется до него. Если ваша совесть чиста, то поклянитесь на этом распятии, что вы свято сохраните нашу тайну и ни словом не обмолвитесь, когда вернетесь к людям.

Кузнец Филипп Ронет первый положил руку на крест и твердым голосом провозгласил:

— Господом, который не оставит меня своей помощью и милосердием в мой предсмертный час, — клянусь, что никогда не буду предателем Генриха Антона Лейхтвейса.

Молодой Крюгер и Готфрид Радмахер повторили то же самое.

Тогда Лейхтвейс протянул им руки, горячо обнял их и сказал:

— Добро пожаловать, уполномоченные Бибриха и Доцгейма. Генрих Антон Лейхтвейс приветствует вас и прежде всего предлагает выпить.

По его знаку к столу подошли Лора и Елизавета. Лора несла серебряный поднос с таким же кувшином дивной художественной работы, который Лейхтвейс вместе с кубками похитил у одной старой, скупой канониссы.

Атаман наполнил кубки старым, дорогим вином. Когда каждый взял бокал, Лейхтвейс высоко поднял свой и воскликнул торжественно:

— Пью за здоровье моих прирейнских друзей, за здоровье моих спасителей, которые в тяжкий час моей жизни храбро выручили меня и моих отважных товарищей. Пью за здоровье всех честных людей, которые ненавидят и презирают коварство, злобу, рабство и тиранию и любят выше всего свободу, как делаю это и я всеми силами моей души.

Затем зазвенели бокалы, и когда представители Бибриха и Доцгейма осушили свои, то заметили, что пили такое вино, какого до сих пор еще никогда не пробовали и которого впоследствии никогда не будут пить: это вино, как огонь, протекало по их жилам и наполняло их сердца надеждой и упованием. Когда кубки снова вернулись на стол, Лейхтвейс обратился к уполномоченным с вопросом:

— Что привело вас сюда, друзья мои? Могу ли я помочь вам? Говорите, какие заботы и горе тяготят вас? Выскажитесь откровенно, как перед родным братом. Могу вас уверить, я расположен сделать все, что в моих силах и средствах, чтобы помочь вам.

• Предыдущая
• 44/161
• Следующая