Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд - Страница 57

• Предыдущая
• 57/67
• Следующая

— Сюда! Иди сюда! Давай руку!

Я пошел к нему, чувствуя, что ноги мои будто налились свинцом. В тени стены, у ворот, зашевелилась фигура в красном — это был один из сипаев. Как ни странно, хотя стена была разрушена и справа и слева, ворота уцелели, над ними по-прежнему развевался флаг, а его фал спускался вниз по штоку. Усиливающиеся вопли гази внушили мне одну мысль: я подошел к флагштоку и взялся за фал.

— Спустим его, — сказал я, тяня за веревку. — Спустим его, и они остановятся!

Я снова налег на фал, но тут раздался еще один мощнейший удар, ворота отворились, будто в них врезался некий гигантский кулак, арка над ними рухнула, а вместе с ней и флагшток. Поднялось облако едкой пыли, в котором я, раскинув руки, пытался найти потерянный флаг. Я совершенно четко осознавал, чего хочу: спустить флаг и сдать его афганцам, после чего они отвяжутся от нас. Хадсон, не взирая на адский шум и ужас, видимо, разгадал мой план, потому что сам ринулся за знаменем. Впрочем, может он намеревался спасти его, не знаю. Но не преуспел в своем намерении: еще одно ядро врезалось в кучу обломков передо мной, и фигура в грязном мундире подобно тряпичной кукле взлетела в воздух вместе с облаком пыли и каменной крошки. Я наклонился вперед, обнаружил на камнях флагшток и встал на колени. Нащупав ткань флага, я схватил его и вытащил из под обломков. Откуда-то раздался мушкетный залп. «Ну, вот и конец», — подумал я. И отметил, что это совсем не так страшно, как я представлял, но все же достаточно скверно, видит Бог, ибо мне все-таки не хотелось умирать.

Раздался грохот, подобный шуму водопада, и что-то посыпалось на меня. Правую ногу пронзила жуткая боль, я слышал, как в ушах у меня отдаются крики гази. Я лежал навзничь, сжимая флаг и бормоча: «Вот, вот, возьмите эту чертову тряпку. Она мне не нужна. Возьмите ее, прошу вас». Снова треск мушкетов, уже громче, а потом я провалился в небытие.

Бывают в жизни такие моменты пробуждений, какие хотелось бы продлить навечно, так они благостны. Как часто мы просыпаемся от беспокойства, и вспоминаем плохие новости, полученные перед отходом ко сну. Но случается, когда вы открываете глаза в уверенности, что все вокруг спокойно, тихо и правильно, и вам ничего не надо делать — только лежать с прикрытыми глазами, наслаждаясь сладостью каждой секунды.

Чувствуя, как одеяло касается моего подбородка, а мягкая подушка подпирает голову, я понял, что со мной все хорошо. Я лежал в постели, притом английской, а шуршащий звук был шорохом опахала-пунки. Даже когда я, пошевелившись, почувствовал острую боль в правой ноге, то не обеспокоился, предположив, что она всего лишь сломана, поскольку, двинув ступней, обнаружил ее на своем месте. Меня не волновало, как я оказался здесь. Само собой, меня спасли в самый последний момент из форта, раненого, но живого, и перенесли в безопасное место. Где-то вдали слышался треск мушкетов, но здесь все было спокойно, и я просто лежал, наслаждаясь своим счастьем, упивался теперешним состоянием и был настолько доволен, что даже не хотел открывать глаза.

Когда я все-таки это сделал, то увидел, что нахожусь в уютной, чистенькой комнатке. Сквозь деревянные ставни пробивались лучи света, а пунка-валла[39] дремал, прислонившись к стене, механически махая своим гигантским веером. Я приподнял голову и обнаружил, что она плотно забинтована. В затылке ощущалась боль, но даже это не встревожило меня. Я, наконец, избавился от них: от гонящихся за мной афганцев, от непримиримых врагов, озверевших женщин и тупых командиров. Я лежал в кровати, и если кто-то вздумает вдруг еще чего-то ожидать от Флэши — пусть себе мечтает на здоровье!

Я еще раз попытался подняться, почувствовал боль в ноге и выругался, отчего пунка-валла подпрыгнул и выбежал из комнаты, крича, что я проснулся. Раздался шум и в комнату вошел лысый человек в очках и с большой парусиновой сумкой. С ним пришли два или три его помощника-индийца.

— Ну, наконец-то очнулся! — воскликнул человек. — Так-так, чудесно. Не шевелитесь, сэр. Спокойно, спокойно. У вас сломана нога и разбита голова — не будете ли вы любезны сохранять неподвижность между этими крайними точками тела? — Он улыбнулся мне, пощупал пульс, посмотрел язык, сообщил, что его зовут Бакет, высморкался и признал мое состояние вполне удовлетворительным. — Перелом бедра, основной кости, сэр. Тяжелый, но без осложнений. Несколько месяцев, и вы будете прыгать, как ни в чем не бывало. Но не сейчас. Да, вам пришлось пережить нелегкие времена, не так ли? Эти ужасные шрамы у вас на спине… Нет, не трудитесь, расскажете все позже. Сейчас Абдул, — продолжает он, — отправился к майору Хэйвлоку с донесением, что пациент очнулся, йюльди джао. Пожалуйста, не шевелитесь, сэр. А, что? Выпейте, пожалуйста! Так лучше? Голова еще болит, это нормально. Вам пока ничего нельзя делать, только лежать.

Он продолжал трещать, но я его не слушал. Странно, но вид синего мундира под его парусиновой курткой навел меня на мысль о сержанте Хадсоне. Что сталось с ним? Из моих последних воспоминаний следовало, что в него попали, и возможно, убили. Но убили ли? Для меня было бы лучше, если да — в памяти моей слишком живы были сцены из наших последних встреч. До меня вдруг дошло, что если сержант жив и заговорит, то на мне можно ставить крест. Он может дать показания о моем трусливом поведении. Пойдет он на это? Поверят ли ему? У него нет доказательств, но если его знают как надежного человека — а я был уверен, что это так — его выслушают. Для меня это будет означать катастрофу, позор. Если меня ни на грош не заботили эти вещи пока я, как и остальные в этом форте, ждал неотвратимой смерти, то теперь, оказавшись в безопасности, я снова придавал им чертовски большое значение.

О, Господи, молился я про себя, пусть он окажется мертвым. Сипаи, даже если кто и выжил, не знают ничего, да и рассказывать не станут, даже если и знают, и им не поверят, даже если они расскажут. Но Хадсон! Он должен быть мертв!

Благочестивые мысли, скажете вы! Ну да, это жесткий мир, и если без ублюдков типа Хадсона подчас не обойтись, то по временам они могут также доставить изрядные неприятности. Я желал ему смерти с такой силой, с как не желал ничего и никогда.

Видимо, моя озабоченность отразилась у меня на лице, так как маленький доктор принялся успокаивать меня. Тут распахнулась дверь и вошел Сэйл. Его крупное, доброе, тупое лицо было таким же алым, как его мундир. За ним появился высокий мужчина со строгим лицом, смахивающий на проповедника. Остальная свита осталась в дверях. Сэйл сел на стул рядом с кроватью, и наклонившись, взял меня за руку. Нежно сжимая ее своей лапищей, генерал глядел на меня с выражением коровы, смотрящей на своего теленка.

— Мальчик мой! — произнес он почти что шепотом. — Мой отважный мальчик!

Эге, подумал я, для начала звучит неплохо. Но нужно было удостовериться, и как можно скорее.

— Сэр, — говорю я, и голос мой прозвучал хрипло и натужно, потому, видимо, что я слишком долго им не пользовался. — Сэр, как сержант Хадсон?

Сэйл издал всхлип, будто его пнули в живот, склонил голову, потом посмотрел на доктора и того постного типа, что пришел с ним. Оба приняли чертовски торжественный вид.

— Его первые слова, — пробормотал маленький доктор, вынул носовой платок и высморкался.

Сэйл печально кивнул головой и снова посмотрел на меня.

— Мальчик мой, — начал он, — мне горестно сообщить вам весть, что ваш боевой товарищ, сержант Хадсон, погиб. Он не пережил последнего штурма форта Пайпера. — Генерал смолк, сочувственно глядя на меня. — Он умер как настоящий солдат.

— «И Никанор пал в своем всеоружии»,[40] — провозгласи постнолицый, вперив глаза в потолок. — Он умер с сознанием выполненного воинского долга. Был взвешен, и не найден легковесным.

— Благодарю тебя, боже, — говорю я. — Да поможет ему Господь… Я хотел сказать, да упокоит Господь его душу. — К счастью, голос мой был так слаб, что они услышали просто мычание. Я выглядел опечаленным, и Сэйл сжал мою руку.

• Предыдущая
• 57/67
• Следующая