Остров Голубых Дельфинов - О'Делл Скотт - Страница 25

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая

Ронту умер в самом конце лета. Уже с весны, если я шла на риф ловить рыбу, мне приходилось уговаривать его пойти вместе. Он предпочитал лежать на солнце во дворе, а я обычно не хотела неволить его… только стала реже покидать дом.

Помню, однажды вечером Ронту встал у ограды и принялся лаять, прося выпустить его. Раньше он иногда в полнолуние просился выйти и всегда возвращался к утру, однако той ночью луны вообще не было… и он не вернулся.

Я прождала Ронту весь день и уже в сумерках вышла на поиски. Идя по его следам, я перевалила сначала через дюны, потом через гору и добралась до логова, в котором Ронту когда-то обитал вместе с другими собаками. Один-одинёшенек, он лежал в дальнем конце пещеры. Я подумала, что он ранен, но не нашла никаких повреждений. Ронту потянулся лизнуть мне руку и тут же затих, едва дыша.

Уже стемнело, и я не могла отнести Ронту домой, а потому осталась в пещере. Всю ночь я просидела рядом, разговаривая с Ронту. На рассвете я подхватила его на руки и вынесла из пещеры. Он был лёгкий как перышко, словно часть жизни уже улетучилась из него.

Пока я шла вдоль обрыва, поднялось солнце. В небе кричали чайки. Заслышав их, Ронту встрепенулся, и я опустила его на землю, подумав, что он хочет по своему обыкновению облаять их. Ронту только задрал морду кверху и беззвучно проводил птиц взглядом.

– Ронту, ты же всегда любил лаять на чаек. Ты облаивал их с утра до вечера. Пожалуйста, полай на них… ради меня.

Но Ронту больше не взглянул вверх. Еле передвигая лапы, он подошёл ко мне и упал у моих ног. Я приложила ладонь к его груди. И услышала, как сердце простучало: раз… два… Всего два удара, с долгим промежутком между ними, два громких, глухих удара, словно разбившиеся о скалы волны… и сердце умолкло.

– Ронту! – закричала я. – Милый Ронту!

Похоронила я его на мысу. Два дня я вгрызалась в скалу с рассвета до заката, пока не выкопала в расщелине яму. Я положила Ронту в эту яму вместе с букетом песчанок и палкой, которую он любил приносить, играя со мной, а сверху насыпала собранных на берегу разноцветных камушков.

За всю зиму я ни разу не выбралась на риф. Питалась я из своих запасов и ходила только за водой, к роднику. Зима выдалась суровая, с ураганными ветрами, ливнями и бесконечными штормами, которые обрушивали на скалы гигантские валы, так что я вряд ли намного чаще вылезала бы из дому, даже если б Ронту был жив. Зато я смастерила из веток четыре ловушки.

Прошлым летом, идя однажды к лежбищу морских слонов, я приметила молодого пса, очень похожего на Ронту. Он бежал в стае бродячих собак, и я не сумела как следует рассмотреть его, но была уверена, что это сын Ронту.

Он был гораздо крупнее сородичей, с более густым мехом и жёлтыми глазами. Своей изящной походкой пёс тоже напоминал Ронту. Я решила наделать ловушек и весной поймать его.

Теперь, когда я лишилась Ронту, дикие собаки стали часто забредать на мыс, и в первый же погожий день я расставила за оградой свои ловушки, положив в виде приманки рыбу. Несколько собак сразу же попалось, однако желтоглазой среди них не было, и я, побоявшись иметь с ними дело, вынуждена была отпустить их всех.

Я наделала новых ловушек и опять расставила их, но собаки больше не притрагивались к рыбе, хотя подходили очень близко. Поймалась только рыжая лисичка, которая тяпнула меня за палец, когда я освобождала её из западни. Потом она, правда, осмелела и начала ходить за мной по пятам, выпрашивая морские ушки. Она оказалась хитрющим воришкой. Стоило мне отлучиться из дому, как она отыскивала еду, в какие бы невероятные места я её ни запрятывала. Пришлось выпустить лису обратно в лощину, однако она ещё долго приходила по ночам к изгороди и скреблась, выпрашивая корм.

В ловушку пёс не шёл, и, когда я уже готова была отказаться от мысли поймать его, я вдруг вспомнила про толуэйк, растение, с помощью которого мы иногда ловили рыбу в заводях. Вообще-то толуэйк не отрава, однако, если бросить его в воду, рыба переворачивается кверху брюхом и всплывает.

Я отправилась на дальний конец острова, где рос толуэйк, и выкопала несколько растений. Потом накрошила их в родник, к которому приходили на водопой дикие собаки, и засела в кустах ждать. Стая появилась у источника только к вечеру, уже в сумерках. Собаки налакались воды, но с ними ничего не произошло – во всяком случае, ничего особенного. Порезвившись в своё удовольствие, они преспокойно затрусили прочь.

Тогда я вспомнила про ксучал. Это зелье – из смеси толчёных ракушек с табаком – любили некоторые мужчины нашего племени. Я приготовила большую миску зелья, развела его водой и вылила в родник. Потом снова засела в кустах и принялась ждать. Собаки опять пришли ближе к вечеру. Сначала они понюхали воду и попятились от родника, затем переглянулись между собой и в конце концов начали пить. Вскоре ноги у них стали заплетаться, и вдруг все собаки повалились на землю и уснули.

В общей сложности около источника лежало девять собак. Из-за тусклого света отыскать среди них пса, которого я хотела забрать домой, было нелегко, но я всё же нашла его. Он храпел, как после сытного обеда. Я взяла его на руки и побежала вдоль прибрежных скал, боясь, что он проснётся раньше времени.

Дома я протащила пса через лаз под оградой, привязала его ремнём во дворе и поставила рядом еду и пресную воду. Вскоре он очнулся и, вскочив на ноги, принялся грызть ремень. Пока я готовила ужин, пёс с воем носился по двору. Вой продолжался всю ночь, однако, когда я на рассвете вышла из хижины, пёс спал.

Поглядывая на спящего у ограды пса, я перебирала в голове разные имена, прикидывала, как они звучат и какое ему больше подходит. Наконец, поскольку пёс очень напоминал своего отца, я остановилась на имени Ронту-Ару, что значит Сын Ронту.

Ронту-Ару быстро подружился со мной. Он был ниже отца ростом, но унаследовал его мохнатую шубу и жёлтые глаза. Часто, пока он гонял на косе чаек или облаивал с рифа каланов, я забывала, что это не Ронту.

В то лето у нас было много чудесных минут, когда мы рыбачили или ходили на лодке к Высокому утёсу, однако мне всё чаще вспоминались Туток и моя сестра Юлейп. Иногда я слышала их голоса в шуме ветра, особенно же часто – в ласковом плеске волн о борт каноэ.

После лютых зимних ураганов наступил период полного безветрия. Воздух настолько отяжелел, что стало невозможно дышать, палящее солнце превратило море в своё подобие: от его яркости слепило глаза.

В последний день этого пекла я вывела каноэ из пещеры и направила его вокруг рифа к песчаной косе. Ронту-Ару я с собой не взяла: он любил прохладу и терпеть не мог жары. Это было даже к лучшему, потому что день оказался ещё жарче предыдущих, раскалившееся море светилось красноватым огнём. Я надела на глаза заслонки – дощечки с прорезями, через которые можно было смотреть вокруг. В небе не летало ни одной чайки, все каланы попрятались в водорослях, а крабы залезли поглубже в свои норы.

Подведя каноэ к отмели, я вытащила его на сушу; влажный песок исходил паром от зноя. В начале каждой весны я приводила сюда лодку, чтобы замазать образовавшиеся за зиму щели свежей смолой. Я проработала целое утро, делая небольшие передышки для купания в море. Когда солнце взобралось высоко, я перевернула каноэ, залезла под него и уснула в тени.

Долго проспать не удалось. Меня разбудил какой-то грохот, который я сначала приняла за раскаты грома, однако когда я выглянула из-под лодки, то убедилась, что на небе ни облачка. Между тем грозовые раскаты не только не прекращались, но становились всё громче и громче. Они доносились с юга и, казалось, шли откуда-то издалека.

Вскочив на ноги, я прежде всего обратила внимание на светлую полосу обнажившегося песка с южной стороны косы. Сколько себя помню, такого сильного отлива на острове никогда не было. На ослепительный свет дня вылезли из-под воды скалы и рифы, о существовании которых я даже не подозревала. Я словно попала в другое место. Заснула – и проснулась на чужом острове.

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая