Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/119
• Следующая

– Грубиян!

Ошарашеный царевич только пробормотал что-то невразумительное в ответ, с мольбой простирая к ней руки. Конечно же, он узнал ее сразу. Девушку звали Нана, и была она из знатной аристократической семьи Ервандуни, царствовавшей при Ахеменидах в Малой Армении.

– Прости, о… – наконец обрел дар речи Митридат, но так и не смог найти в смущенной голове достойного юной красавицы сравнения.

– Прощай, я ухожу, – с неожиданным сомнением в голосе сказала Нана и сделала робкий шажок в сторону приоткрытой двери пиршественного зала. – Но что это? – вдруг воскликнула она и стала ощупывать свою одежду. – Почему… почему я мокрая?

Митридат пустился в торопливые и сбивчивые объяснения. Нана, обрадованная так кстати подвернувшимся препятствием в виде испорченного платья, в котором, конечно же, она никак не могла появиться на людях, капризничала и делала вид, что уйдет немедленно – царевич умолял остаться. Затем Нана пожаловалась на стылый ночной воздух: Митридат тут же с неимоверным пылом стал согревать ей руки…

Давайте, уважаемый читатель, опустим занавес на этой сцене, которая стара, как сам мир, и, тем не менее, свежа и прекрасна, как незамутненная горестями бытия юность. И как бы там ни вещали высокоученые умники, утверждающие с пеной у рта, что в те далекие времена отношения между мужчиной и женщиной были совершенно иными, нежели сейчас, не верьте им. Потому что любовь сродни неизлечимой болезни, поражающей и грубого, необузданного варвара, и человека просвещенного, считающего, что уж он-то может разобраться в своих чувствах. Ибо любовью созданы и человек, и земная твердь, и вода, и животный и растительный миры.

Но возвратимся к пиршественному столу царя Антипатра.

Купец в черных одеждах пьянел на глазах. Пристально наблюдавший за ним Гордий про себя дивился, сколько фиалов тот сумел осушить за очень короткое время. Наконец перс поднялся и, пошатываясь, побрел в глубь дворца, грубо отталкивая попадающихся по пути сотрапезников, не менее пьяных, чем он сам – ближе к ночи царь приказал удалить с пира женщин, и теперь мужская половина наверстывала упущеное.

Гордий хмуро улыбнулся, тайно следуя за купцом. Он понял, куда тот держит путь – в дальнем крыле дворца находилось нужное место. Но, тем не менее, оруженосец Митридата продолжал следовать за персом, хотя сам не находил в его поступках ничего необычного – такого, что могло бы вызвать подозрения у его господина.

Едва перс запер за собой дверь общественного места, как с ним произошла удивительная метаморфоза. Он мгновенно подтянулся, движения купца стали точны и быстры. При неверном, мерцающем свете факела его лицо приобрело выражение злобной решимости и сосредоточенности. Некоторое время перс стоял у двери, с пренебрежительной ухмылкой прислушиваясь к звукам ночного дворца, затем достал из-за пазухи небольшой бурдючок с широким горлом и вылил в отверстие в полу изрядное количество вина.

Отшвырнув пустой бурдючок в сторону, он быстро снял верхнюю одежду. Под ней оказалась намотанная на туловище лестница, сплетенная из конских волос, хлипкая с виду, но, тем не менее, очень прочная. Одевшись, купец выглянул в окно, а затем с поразительным хладнокровием и бесстрашием вылез наружу и, придерживаясь за выступы в каменной кладке, пошел по достаточно широкому карнизу к чернеющим неподалеку зубцам дворцовой стены, вплотную примыкающей к зданию.

Добравшись к стене, перс привязал крепежные концы лестницы к железной скобе, куда обычно вставляли факелы, сбросил лестницу вниз и тем же путем, по карнизу, вернулся обратно. Из общественного места он вышел, шатаясь сильнее прежнего и что-то напевая заплетающимся языком.

Пир закончился глубокой ночью. Купцы покинули дворец навеселе, а перса в черном одеянии слуги тащили на руках – он был совершенно пьян. Вартан Черный лично проследил за размещением торговцев на постоялом дворе и приказал ночной страже не спускать глаз ни с них, ни с их помощников, поселившихся в караван-сарае.

Ани-Камах спал. Безлунная ночь мерно дышала свежим горным воздухом, а черное бездонное небо сеяло на землю искрящуюся звездную пыль. Мертвую тишину изредка нарушали шаги воинов ночной стражи и ленивый лай сторожевых псов.

Подремывала и охрана купеческого каравана на рыночной площади. Впрочем, чего им было бояться? Товары все сложены под навесы, среди арменийцев воров не водилось, а высокие мощные стены семибашенного Ани-Камаха были надежнее любой сокровищницы Малой Азии.

Неожиданно один из самых больших тюков шевельнулся, затем послышался неприятный звук вспарываемой материи, и из образовавшейся дыры выполз, словно гусеница из кокона, человек. В его левом ухе болталась медная серьга, у пояса висел короткий меч-акинак, а в руках он держал небольшой, но очень тугой персидский лук. Это был уже знакомый нам Исавр, предводитель кардаков.

По-волчьи принюхиваясь, он мелкими шажками, на цыпочках, подбежал к невысокой стене, сложенной из дикого камня и ограждавшей рыночную площадь, перемахнул ее и углубился в узкие темные коридоры городских улиц.

К дворцовой стене Исавр добрался, когда на востоке появилась тонкая серебристо-серая полоска просыпающегося рассвета. С силой подергав лестницу из конских волос, чтобы убедиться в ее надежности, кардак с кошачьей легкостью вскарабкался наверх и, пригибаясь пониже, чтобы его скрывали квадратные зубцы, пошел по достаточно широкому внутреннему поясу стены, предназначавшемуся для лучников на случай осады. Наконец до его острого звериного слуха донеслось чуть слышное бормотание ручья. Исавр осторожно выглянул из-за зубца и удовлетворенно осклабился.

Внизу светлой шелковистой скатертью раскинулся внутренний дворик царского дворца. Посредине его темнело круглое пятно водоема, из которого вытекал тонкий ручеек, тут же исчезающий в отверстии, пробитом в стене. Под густыми раскидистыми каштанами, закутавшись в кусок какой-то ткани, а возможно в плащ, лежал мужчина и тихо похрапывал. От него до Исавра было не более двадцати локтей, и горный разбойник еще раз обнажил зубы в торжествующей усмешке. Не теряя времени, кардак достал из небольшого футляра несколько стрел с тщательно замотанными в тряпье наконечниками и разложил их возле себя. Одну из стрел он осторожно наложил на тетиву и прицелился в спящего.

Первая стрела вонзилась в тело с тихим свистом. Спящий резко вздрогнул, из его горла вырвался чуть слышный хрип и тут же он застыл, уснув на этот раз навсегда: стрела попала точно в сердце. Для верности вогнав в неподвижное тело еще две отравленные стрелы – с такого расстояния промахнуться было просто невозможно, но, наученый горьким опытом, Исавр решил перестраховаться – кардак опрометью бросился обратно к лестнице. Быстро перевязав узел только ему известным способом, он спустился к подножью стены, дернул за свисающий сверху веревочный конец и, поймав на лету лестницу, тут же припустил в направлении грозных башен Ани-Камаха.

Очутившись возле городской стены, Исавр затаился в кустарнике у ее основания, и, немного выждав, запустил вверх стрелу с привязанной к ней тонкой бечевой. Вскоре шнур в его руках несколько раз дернулся, и кардак начал сноровисто тянуть его на себя, укладывая, чтобы не запутаться, аккуратными кольцами.

К другому концу бечевки была привязана толстая веревка. Не теряя времени, Исавр обвязался ею и три раза дернул. И тут же веревка натянулась, и кардак, поднимаемый неведомой силой, вскоре очутился на гребне стены. По другую сторону он спустился точно так же, как и со стен дворца.

Внизу его ждал небольшой отряд кардаков. Оказалось, что веревку тянула одна из лошадок; на их морды, чтобы случаем не заржали, были надеты торбы с зерном.

Рассвет застал кардаков далеко в горах. Ступающие неслышно лошади (их копыта были обмотаны звериными шкурами), неутомимо преодолевали длинный и крутой перевал. На чернобородом лице Исавра застыла, словно приклеенная, улыбка злобного торжества. А вдалеке, над черными громадами башен Ани-Камаха, полыхал утренний пурпур, похожий на лужу свежей крови.

• Предыдущая
• 56/119
• Следующая