Анжелика и ее любовь - Голон Анн - Страница 43

• Предыдущая
• 43/106
• Следующая

Ей достаточно было поставить все это на службу своему честолюбию — и до каких высот могла она подняться!

До красавца маркиза дю Плесси, любимца герцога Орлеанского, брата короля.

А потом и до самого короля — почему бы и нет? Как же он был прав, что не тревожился о ней!

Увидев, что глаза хозяина вспыхнули гневом, гонец пал ниц, окаменев от страха. Жоффрей де Пейрак судорожно сжимал в кулаке письмо, словно под его пальцами был не листок бумаги, а белая шея Анжелики.

Потом он засмеялся, но смех застрял в горле, и у него перехватило дыхание. Потому что с тех пор, как голос его сорвался, он уже не мог смеяться, как смеялся прежде. Здесь все искусство Абд-эль-Мешрата оказалось бессильно. Врач вернул ему только способность говорить. Но он не мог смеяться, как раньше. Не мог петь. Его горло было словно стиснуто стальным ошейником.

В пении изливается боль души. Даже теперь, много лет спустя, его грудь иногда переполнялась звуками, которым он не мог дать выхода. Он свыкся с этим увечьем, но когда на него нападала тоска, ему бывало тяжело его выносить. А тоска эта всегда была вызвана одним и тем же — сознанием, что он потерял Анжелику. Остальное, он повторял себе это сотни раз, он перенес легко: телесные муки, изгнание, разорение. Он бы выдержал все, что угодно, — ведь тогда у него была она.

Она была его единственной слабостью. Единственной женщиной, которая заставила его страдать. И за это он злился на нее тоже.

Разве можно страдать из-за любви? Разве можно страдать из-за женщины?

И вот теперь, вдали от всего того, что составляло их прошлое, «Голдсборо» снова свел их вместе и увлекал навстречу неизвестности. Теперь он был всего лишь Рескатором, корсаром, просоленным морскими ветрами, закаленным жизнью, полной опасных приключений, битв, интриг, ненависти людей, которые борются друг с другом то огнем и мечом, то прибегая к иному оружию — золоту или серебру. И Анжелика тоже стала другой, непохожей на ту женщину, которая некогда заставила его страдать. Неужели же и теперь, когда они оба так изменились, он снова начнет терзаться тоской и сожалениями, от которых, как ему казалось, он давно излечился?

Досадуя на себя, он вошел в каюту и принялся ожесточенно мерить ее шагами.

Возле одного из сундуков он остановился, открыл его и, развернув аккуратно свернутые куски материи: фетра и шелка — вынул из этой обертки гитару. Купленная в Кремоне, в те времена, когда он еще надеялся, что голос к нему вернется, она, как и он, чаще всего молчала. Иногда он перебирал ее струны, развлекая случайных подруг, но, не сопровождаемая пением, игра на гитаре доставляла ему только разочарование. Он не утратил своего прежнего мастерства и играл не просто умело, а удивительно легко, непринужденно, завораживая слушателей. Но рано или поздно всегда наступала минута, когда, увлеченный музыкой, он чувствовал, как его легкие наполняются воздухом и в нем на крыльях поэзии поднималось властное желание петь.

На этот раз он снова попытался. Но, услышав свой сорванный голос — хриплый, непослушный, ломающий мелодию — замолчал и тряхнул головой: «Какое ребячество!». Да, человек никогда не смирится с потерями. Чем дольше он живет, тем больше хочется ему все сохранить, все объять. Но разве закон жизни не гласит, что, обретая одно, теряешь другое? Можно ли познать радость любви, не пожертвовав свободой сердца?

Движимый внезапным предчувствием, он пересек каюту и распахнул дверь, ведущую на балкон.

Она стояла там, призрак другой, давно исчезнувшей женщины, и ее выступающее из ночной тьмы белое неподвижное лицо было очень похоже на то, которое он только что вспоминал — и в то же время было иным.

Его охватило глупое смущение при мысли о том, что она слышала, как он только что тщился петь. Он разозлился и оттого заговорил особенно нелюбезно.

— Что вы здесь делаете? Неужели вы не можете соблюдать установленный на судне порядок? Пассажирам разрешено выходить на палубу только в строго определенные часы. Одна вы позволяете себе расхаживать, когда заблагорассудится. По какому праву?

Ошеломленная этим выговором, Анжелика прикусила губы. Сейчас, подходя к апартаментам мужа, она была потрясена, услышав звуки гитары. Но ее привели сюда иные заботы.

Стараясь сохранить спокойствие, она сказала:

— У меня были серьезные основания нарушить судовой распорядок, сударь. Я хотела спросить вас об Абдулле, вашем слуге. Он у вас?

— Абдулла? А почему вы спрашиваете?

Он повернул голову, ища глазами силуэт мавра в джеллабе, но Абдуллы нигде не было видно.

Анжелика заметила его жест, полный удивления и досады, и с тревогой спросила:

— Так его здесь нет?

— Нет… Но в чем дело? Что случилось?

— Исчезла одна из девушек.., и я боюсь за нее.., из-за этого мавра.

Все началось с того, что к Анжелике подошли Северина и Рашель, старшая дочь адвоката Каррера.

— Госпожа Анжелика, пропала Бертиль.

Она не сразу поняла о чем речь. Рашель рассказала ей, что, когда им пришло время вернуться на орудийную палубу, Бертиль решила остаться наверху.

— Зачем?

— Ох, она как будто в уме тронулась, — ответила Рашель. — Говорила, что ей невмоготу толкаться внизу, в этом тесном хлеву, и хочется немного побыть одной. В Ла-Рошели у нее была своя собственная комната, так что вы понимаете… — заключила Рашель со смесью восхищения и зависти.

— Но с тех пор прошло уже больше двух часов, а она так и не вернулась, — подхватила встревоженная Северина. — А что, если ее смыло волной?

Анжелика встала и пошла искать госпожу Мерсело. Та сидела в своем углу вместе с двумя соседками и вязала. Гугенотские женщины уже обжили свои закутки на нижней палубе и взяли за обыкновение ходить друг к дружке в гости.

Госпожа Мерсело выслушала Анжелику с удивлением. Она думала, что Бертиль у подружки. Тут же все пассажиры были подняты на ноги и стало очевидно — девушки нигде нет.

Мэтр Мерсело в ярости кинулся на верхнюю палубу. В последние дни девчонка совсем от рук отбилась и стала позволять себе слишком много! Сейчас он ее проучит, чтоб поняла: дочь должна слушаться родителей на всех земных широтах и при любых обстоятельствах.

Однако скоро он вернулся очень встревоженный. Бертиль нигде не было. На этом проклятом корабле так темно, что хоть глаз выколи, сказал он, а матросы, к которым он обращался с вопросами, только тупо таращились на него

— сущие скоты!

— Госпожа Анжелика, не могли бы вы мне помочь? Вы знаете язык этих людей. Надо, чтоб они помогли искать ее. Может быть, Бертиль упала в какой-нибудь люк или сломала ногу.

— Море неспокойно, — сказал Каррер. — Девушку могло смыть за борт, как недавно смыло Онорину.

— О, Господи! — выдохнула госпожа Мерсело и рухнула на колени.

Всеобщее нервное возбуждение наконец прорвалось наружу. В свете ламп лица пассажиров выглядели мертвенно-бледными, осунувшимися. Шла уже третья неделя тяжелого плавания, моральный дух ослабел, и стоило чему-нибудь случиться с одним, как от внешнего спокойствия остальных не оставалось и следа.

У Анжелики не было ни малейшей охоты идти за Мерсело на верхнюю палубу. Бертиль, взбалмошная, как и все девушки ее возраста, наверняка сидит сейчас в каком-нибудь темном закутке и предается грезам, даже не догадываясь, что о ней беспокоятся. Что ж, в конце концов, ее желание побыть одной вполне объяснимо. Этого хотелось бы каждому. Но, смутно чувствуя за собой какую-то вину, Анжелика решила все же выйти наверх и попросила Абигель присмотреть за Онориной, пока ее не будет.

На палубе она присоединилась к Мерсело, Берну и Маниго. Трое гугенотов спорили с боцманом, который гневными жестами показывал им, что они должны немедля убраться восвояси. Не желая слушать никаких объяснений, он сделал знак матросам, и те схватили протестантов под мышки.

— Не трогайте меня, бандиты, — взревел Маниго, — а то уложу вас всех на месте!

• Предыдущая
• 43/106
• Следующая