Бунтующая Анжелика - Голон Анн - Страница 3

• Предыдущая
• 3/94
• Следующая

Скользнув взглядом по полу, Анжелика увидела три пары туфель и пару сапог. Туфли с красными каблуками и золочеными пряжками принадлежали господину де Бретею. Прочие были ей неизвестны.

Она подняла глаза. Над сапогами возвышался изрядный живот, обтянутый синей военной курткой, а над ним виднелась пунцовая усатая физиономия, увенчанная рыжей шевелюрой. В меру строгие туфли с бобровой опушкой и серебряными пряжками и торчащие из них тощие черные икры тотчас навели бы на мысль о каком-нибудь придворном святоше, если бы Анжелика не признала в их обладателе маркиза де Солиньяка. Четвертая пара, тоже с красными каблуками, но с бриллиантовыми пряжками, принадлежала офицеру. Анжелика успела рассмотреть его широкий кружевной, несколько обветшалый воротник и жесткое, сухое лицо с серой волосатой бородавкой на подбородке, придававшей ему еще больше свирепости. Именно этот последний, склонившись к молодой женщине, лежащей у его ног, взял слово:

— Сударыня, разрешите представиться. Я — маркиз де Марильяк, королевский наместник Пуату. Я послан Его Величеством с распоряжениями, касающимися вас.

— Не могли бы вы, сударь, говорить громче? — преувеличенно слабым голосом пролепетала Анжелика. — Ваша речь не достигает моих ушей.

Де Марильяку пришлось, чтобы быть услышанным, преклонить колени, а его спутникам — последовать его примеру. Из-под полуопущенных век Анжелика злорадно посматривала на четырех незадачливых эмиссаров. Особенно позабавил ее вид распухших щек Бретея, еще хранивших следы ее ногтей.

Тем временем наместник Пуату, сломав восковые печати, развернул пергамент и, прочистив горло, стал читать:

«Госпоже дю Плесси-Белльер, нашей подданной, повинной в злонамеренном сопротивлении нашей королевской воле и тем весьма нас удручившей. Мы, Король Франции, направляем сие послание, дабы уведомить ее о наших чувствах, кои, как она утверждала, ей неизвестны, и наставить ее на путь приличествующего повиновения.

Сударыня!

Велика была наша скорбь, когда несколько месяцев тому назад вы отплатили неблагодарностью за все милости, каковыми нам было угодно удостоить вас и ваших близких. Получив приказ, запрещающий вам покидать Париж, вы ослушались. Меж тем не был ли сей запрет продиктован желанием уберечь вас, зная вашу порывистость, от вас же самих и тех неподобающих поступков, кои вы могли, по нашему разумению, совершить? Вы совершили их: вы устремились навстречу опасностям и разочарованиям, от коих мы бы желали вас оградить, и были жестоко наказаны. Ваша отчаянная мольба о помощи, дошедшая до нас через настоятеля Конгрегации Святого Искупления, преподобного отца Валомбреза, по его возвращении из Марокко, дала нам знать о том прискорбном положении, в какое ваши заблуждения ввергли вас. Попав в плен к варварам, вы осознали свои прегрешения и с непоследовательностью, присущей представительницам вашего пола, обратились за покровительством к монарху, над которым ранее изволили глумиться.

Из уважения к прославленному имени, каковое вы носите, в память о дружбе нашей с покойным маршалом дю Плесси и, наконец, из жалости к вам, не переставшей быть одной из возлюбленных наших подданных, мы не пожелали оставить вас пожинать все плоды вашей неблагодарности и покинуть на милость жестоких варваров и посему отозвались на вашу мольбу.

Ныне вы доставлены целой и невредимой на французскую землю, и мы довольны этим. Однако же справедливость требует, чтобы вы принесли нам публичное покаяние.

Мы могли бы предписать вам на время уединиться в монастырской тиши, дабы предаться там благочестивым размышлениям. Но памятуя о перенесенных вами страданиях, мы отказались от этого замысла. Мы предпочли послать вас в ваши земли, полагая, что родная почва может стать наилучшим советчиком. Мы не считаем это изгнанием. Вы должны пребывать там лишь до дня, когда по собственному вашему желанию отправитесь в Версаль засвидетельствовать свою покорность. В ожидании сего дня — как мы надеемся, не столь отдаленного — указанный господином де Марильяком, наместником Пуату, офицер будет назначен для надзора за вами…»

Де Марильяк прервал чтение и указал на тучного военного:

— Представляю вам, сударыня, капитана Монтадура, коему я счел возможным доверить эту почетную обязанность.

Как раз в эту минуту капитан безуспешно пытался перенести тяжесть своего тела на другое колено, но затекшие от непривычного положения члены и обширное пузо очень мешали. Чудом удержавшись, чтобы не уткнуться в Анжелику носом, он откашлялся и зычно возгласил, что готов служить маркизе дю Плесси. Не удостоив капитана ответом, Анжелика, все еще укутанная с ног до головы, прикрыла глаза, делая вид, что дремлет. Де Марильяк стойко продолжал чтение:

…"В нескольких словах мы изложим здесь, каким образом госпожа дю Плесси-Бельер должна выказать свою покорность. Невоздержанность членов ее семьи, один из коих недавно дошел до оскорбления Его Величества, слишком известна, а потому и покорность должна быть выражена с очевидностью, способной привести к размышлению слабые умы, нестойкие перед дурным примером, который может склонить их на путь дерзостного непослушания.

Госпожа дю Плесси оскорбила нас публично, посему и покаяние должно быть публичным. Карета в скорбном убранстве доставит ее в Версаль, но остановится за дворцовой решеткой без права проследовать на главный двор. Госпожа дю Плесси будет одета скромно, и притом в темных тонах. В присутствии всего двора она должна, представ перед королем, преклонить колена, поцеловать руку и повторно принести клятву ленницы и вассальную присягу.

Кроме того, ей надлежит принести в дар Короне одно из своих ленных владений в Турени. Грамоты и контракты об уступке права владения будут вручены Нашему главному камергеру во время этой церемонии в закрепление клятвы верности и в знак публичного покаяния.

Впредь госпоже дю Плесси надобно приложить все силы для служения своему государю с усердием, каковое мы желаем видеть безупречным. Она останется в Версале, приняв то положение и удовлетворившись теми титулами, каковые нам будет угодно ей даровать. Сие последнее, как мы знаем, ранит ее тщеславие больнее, нежели любая повинность. Однако ей придется покориться и тем ревностнее выполнять свои обязанности, служа королю с преданностью, принятой в его Королевстве и при его Дворе…»

— ..и в его постели, — докончила Анжелика.

Де Марильяк вздрогнул. За минуту до того он был убежден в тщетности подобных речей, обращенных к несчастной, лежащей в полузабытьи неизлечимого недуга. Насмешливый взгляд Анжелики доказал ему, что она все прекрасно расслышала и к тому же не столь сломлена, как желает показать. Пергаментные щеки наместника порозовели, и он сухо заметил:

— В грамоте Его Величества нет ничего подобного.

— Да, но это подразумевается, — мягко откликнулась Анжелика.

Де Марильяк вновь прокашлялся и забормотал, отыскивая место, где прервал чтение:

— «…его Дворе и в любом месте, куда Его Величество сочтет за благо направить ее в интересах этой службы ему».

— Сударь, не могли бы вы закончить? Я совсем без сил.

— Мы также! — не выдержал возмущенный дворянин. — Соблаговолите заметить, сударыня, в каком положении вы заставили нас огласить документ.

— Но, сударь, я так страдаю!

Лицо высокопоставленного чиновника стало злобно-елейным:

— Я бы вам не советовал страдать слишком долго, сударыня. И не уповайте на то, что снисходительность Его Величества продлится вечно. Об этом и говорится в конце его послания. Знайте же, что Государь, в милости своей, предоставил вам лишь несколько месяцев на размышление. Если вы вздумаете упорствовать, он будет беспощаден к нераскаявшейся бунтарке. Сейчас май, сударыня. Король знает, что вы больны и измучены, и решил проявить терпение. Но если до первых чисел октября вы не потрудитесь испросить у него прощения так, как было указано, он сочтет ваше промедление преступным.

— Что же тогда произойдет?

Де Марильяк снова развернул монаршее послание:

• Предыдущая
• 3/94
• Следующая