Бунтующая Анжелика - Голон Анн - Страница 44
- Предыдущая
- 44/94
- Следующая
Она протянула руку, прикоснулась к чему-то горячему. И сразу вскочила, поняв, что это лобик Онорины. Она сорвала с крюка у двери большой фонарь, наклонилась и увидела в его желтоватом свете, что девочка вся пылает и задыхается.
Три дня она провела у изголовья малютки. Часто приходил монастырский лекарь. У него были светлые волосы и глаза, как поблекшие фиалки, — цветы, которые он собирал в лесу и готовил из них целебные настои.
— Если она умрет, — с ненавистью шептала Анжелика, — я своими руками убью тех солдат, что гнались за нами.
Однажды утром, проснувшись, она увидела, что Онорина с увлечением играет ржаными колосками. В восторге она позвала послушника, возившегося с коровами в одном из стойл неподалеку.
— Брат Ансельм! Посмотрите! По-моему, она выздоровела.
Толстый брат Ансельм и два помогавших ему молодых монаха окружили Онорину. Девочка похудела, под глазами темнели круги, но она была бодрой и весело предавалась игре. Она охотно выпила предложенное ей молоко и принимала поздравления окружающих с достоинством королевы, окруженной восхищенными пажами.
— Этот маленький Иисус не покинет нас, — сказал брат Ансельм, сияя.
И жестко добавил, обращаясь к Анжелике:
— Возблагодарите же Господа и славьте Его, нечестивая женщина! Я ни разу не видел, чтобы вы перекрестились с тех пор, как вы здесь.
Альбер де Сансе пришел навестить сестру. В руке у него был красный кожаный чемодан, украшенный золотым тиснением. Странно, но, на взгляд Анжелики, грубое монашеское одеяние больше шло ее брату, чем дорогие, изысканные ткани, которые он носил во времена своей светской жизни. Теперь казалось, что это тонкое бледное лицо всегда было предназначено для аскезы. Оставленный вокруг черепа венчик из волос подходил Альберу гораздо больше, чем парик. Складки одежды, широкие рукава подчеркивали сдержанность жестов, которая раньше часто раздражала. Тогда он производил впечатление неприятного лицемера. Ныне эта мнимая хитрость выглядела иначе: как самообладание и терпение. Его грустная бледность, такая неуместная среди упитанных придворных, здесь казалась знаком аскетической просветленности.
— Помнишь, Анжелика, — сказал он, — я всегда говорил тебе, что когда-нибудь уйду в Ниельский монастырь. Теперь я достиг своей цели.
Глядя на этого хрупкого высокого человека со следами бичеваний, кто узнал бы в «нем бывшего любимца брата короля, монсеньора? И Анжелика заметила:
— Знаешь, уж скорее это аббатство заполучило тебя.
Они не говорили о событиях, вызвавших такие перемены в жизни молодого человека. Ни единым словом не упомянули о раздирающих страданиях, которые после похорон брата Гонтрана повлекли Альбера по дорогам, громко рыдающего и утирающего слезы кружевными манжетами. Он, фаворит, испорченный двором, вдруг почувствовал запах цветущего боярышника, вернувший его в детство и толкнувший на путь, что как бы случайно привел к воротам Ниельского аббатства. Когда Альбер де Сансе был еще ребенком, он часто ходил в монастырь для занятий латынью. В часы этих занятий очарование монастыря проникло в его сердце и притаилось в уголке как слабая, но непрестанная тоска, которую не смогли заглушить все удовольствия Пале-Рояля и Сен-Клу.
В тот день он потянул за висячую цепь, и ворота открылись…
— Порой на монастырских чердаках можно найти любопытные вещи, — сказал он Анжелике. — Бедность не всегда царила в этих стенах, за прошедшие столетья накопился разный хлам… По мнению отца-настоятеля, кое-что тебе здесь может пригодиться. Он поручил мне передать тебе это.
В кожаном чемоданчике оказались черепаховые и золотые туалетные принадлежности.
Оставшись одна, Анжелика присела на сено и стала не спеша расчесывать волосы, держа в одной руке круглое зеркало, сияющее, как солнечный зайчик, в другой — тяжелую, но очень приятную на ощупь дорогую щетку. Онорина, свесившись из яслей, смотрела на все это как завороженная, ей тоже хотелось участвовать в новой забаве. Анжелика дала девочке другую щетку, поменьше, и черепаховый с золотом рожок для обуви.
Уж не сама ли графиня де Ришвиль, изнеженная и загадочная, оставила под кровом святой обители такие легкомысленные вещи?
Прежний настоятель аббатства, голубые глаза которого некогда смущали покой госпожи де Ришвиль, был эпикурейцем, не только падким на лакомства, но и знавшим толк в иных, не столь невинных удовольствиях. И Анжелике вспомнилось, что в одном из уголков она заметила остов большой кровати с пологом, которую в былые времена воздвигали, когда здесь появлялась прекрасная любительница благочестивого уединения.
Его преемник изгнал из монастыря сии вольные нравы. Нынешний настоятель слыл жестким и непреклонным. Но Анжелика все же попросила, чтобы он ее принял и позволил высказать свою признательность. Теперь она обрела человеческий вид, и ей хотелось предстать перед ним не тем жалким, опустившимся существом, что недавно цеплялось за его руку, не в силах подняться с земли.
Одежда, которую она постирала и выгладила, не блистала элегантностью. Зато она распустила волосы — единственное украшение, позволив им свободно падать на плечи. Склонившись к зеркалу, она с некоторым беспокойством изучала свою вновь расцветшую красоту. Эти длинные белые пряди в ее кудрях — седина! Ей всего 33 года, но можно предвидеть, что недалек день, когда над ее лицом, еще полным молодой прелести, заблестит серебряная корона. Старость уже тронула Анжелику своей снежной рукой, а ведь она еще не жила! Пока сердце женщины не занято, ее жизнь всего лишь ожидание…
Она прошла по монастырю. Поднялась по лестнице, ступени которой были стерты бесчисленными процессиями, пересекла галерею, окружавшую внутренний дворик, как в арабских домах. Через арку на толстых опорах она увидела двор, колодец, из которого брат Ансельм черпал воду, и Онорину, бегавшую за ним по пятам.
В коридорах никого не было. Аббат поджидал ее в обширной библиотеке, среди бесценных сокровищ. Редкостные инкунабулы самого начала эры книгопечатания, тысячи томов любого размера и толщины тускло поблескивали золотом своих переплетов в полумраке зала, неуютного, но благоухающего несравненным запахом дорогой кожи, пергамента, чернил, слоновой кости и ароматным деревом аналоев, на которых лежали гигантские молитвенники, украшенные миниатюрами.
Он сидел под витражом в готической кафедре, неподвижный, весь в белом, отчего еще заметнее была живость его глаз, казавшихся черными, хотя в действительности они были темны как сталь или бронза. Волосы отца-настоятеля еще сохранили черный цвет, но кожа обтягивала кости, как у мумии. Выражение его тонкого строгого рта испугало Анжелику, и она приготовилась к защите. Она опустилась перед ним на колени, потом поднялась и села на скамью, которую для нее приготовили заранее. Пряча руки в длинных рукавах одеяния, он рассматривал ее пристально и безмолвно, и ей, чтобы нарушить тягостное молчание, пришлось заговорить первой.
— Святой отец, я должна вас тысячу раз поблагодарить за приют. Если бы солдаты настигли меня, я бы погибла. Судьба, ожидавшая меня…
Он чуть заметно кивнул.
— Я знаю. За вашу голову назначена награда… Вы Бунтарка из Пуату.
Что-то в его тоне возмутило Анжелику, и скрытая враждебность, которую она испытывала к нему, прорвалась наружу:
— Вы порицаете мое поведение? По какому праву? Что вы в своем монастыре можете знать о мирских волнениях и о причинах, которые могут заставить женщину вооружиться для защиты собственной свободы?
Она провоцировала его. Не следовало этому церковнику напоминать ей о подчиненном положении женщины. Что ж, она бросит ему в лицо правду о домогательствах короля.
— Я знаю достаточно, — прервал он, — чтобы увидеть в ваших глазах уродливое лицо зла.
Она горько усмехнулась.
— Мне следовало знать, что здесь придется выслушивать весь этот вздор. Скоро вы скажете, что я одержима дьяволом.
— Есть ли в вашем сердце какое-нибудь чувство, кроме ненависти?
И, поскольку она не отвечала, он продолжал своим монотонным, но задевающим душу голосом.
- Предыдущая
- 44/94
- Следующая
