Искушение Анжелики - Голон Анн - Страница 13

• Предыдущая
• 13/110
• Следующая

Маленький человек в остроконечной шляпе продолжал шагать вперед, подпрыгивая, как блуждающий огонек; темный эльф, надевший траурный костюм. Временами он исчезал, вступая в тень, и появлялся снова в лучах красноватого солнца, скользящего между стволами деревьев.

Среди всей этой суеты Анжелика с тревогой следила за наступлением ночи.

В глубине оврагов уже сгущались сиреневые тени. Нигде не останавливаясь, старик временами вдруг начинал кружиться на месте, бормоча неразборчивые слова, и его воздетые к небу руки с худыми и тонкими пальцами, казалось, показывают в воздухе неизвестно что.

— Я хотел бы знать, не спятил ли он совсем и знает ли, куда нас ведет? — произнес, наконец, раздраженно Мопертюи, которому было не по себе. — Ох, уж эти англичане!..

— Пусть он ведет нас, куда угодно, лишь бы выбраться, в конце концов, из этого леса, — сказала Анжелика, теряя терпение.

И почти тотчас же, словно подчиняясь ее желанию, они вышли на широкое плато, покрытое зеленой травой вперемежку с камнями и кустами можжевельника. Здесь и там, словно часовые, поднимались то кедр, изогнутый ветром, то группа черных сосен. Далеко-далеко на востоке, за гребнем лесистых холмов и увалов, небо было белым, как перламутр, и можно было догадаться, что это небо висело над морем. Оно было далеким и манящим, как обещание.

Петляя между каменными глыбами и кустами, они спустились в долину, уже заполненную мраком ночи.

Противоположный склон, черный гребень которого вырисовывался вверху на фоне бледного неба, поднимался перед ними, как покатый берег. С той стороны донесся знакомый запах, крепкий и знакомый запах вспаханного поля.

В сгустившейся тьме уже ничего невозможно было различить. Можно было только почувствовать сырость жирной земли, издающей аромат весны, представить себе борозды, прорытые плугом.

Старый Шеплей стал что-то бормотать и посмеиваться.

—  — Это хорошо! Роджер Стоугтон еще в поле. Ах, если бы он мог уничтожить ночь, уничтожить звезды, уничтожить сон, который смыкает ему веки, о, как бы он был счастлив! Он не знал бы ни минуты отдыха. Он бы лез из кожи вон, не уставая. Он бы копал, долбил и скреб без передышки целую вечность, никогда не переставая. Его вилы крутились бы без остановки, как у дьявола в аду, — вечно и вечно.

— Вилы дьявола бесплодны, а мои — совсем другое дело, старый грубиян, — ответил глухой голос со вспаханного поля. — Своими вилами дьявол ворошит лишь падшие души. А я выращиваю плоды земли, благословенные Господом…

Плохо различимая тень приблизилась к ним.

— И для этого дела у меня никогда не хватит дней моей жизни, — продолжал тот же голос тоном проповеди. — Для меня оно не то, что для тебя, старый колдун, который не боится омрачить свой ум общением с самыми дикими и разнузданными силами природы. О-ла, ла… Кого ведешь ты в этот вечер, дух тьмы? Кого ты ведешь к нам из этих проклятых краев?

Приближаясь к ним, крестьянин вытягивал шею.

— Тут пахнет французом и индейцем, — проворчал он. — Стой! Не двигайтесь!

Можно было догадаться, что он вскинул оружие. На весь этот монолог Шеплей отвечал лишь усмешками, как будто бы очень забавляясь. Лошади вздрагивали, растревоженные этим ворчливым голосом. Кантор пустил в ход свой наилучший английский язык, чтобы приветствовать пахаря, рассказать о маленькой Роз-Анн Уильям и, не скрывая своей принадлежности к французам, поспешил назвать своего отца: графа де Пейрака из Голдсборо.

— Если у вас есть знакомые в Бостоне или в заливе Каско, вы должны знать о графе де Пейраке из Голдсборо. Он построил несколько кораблей на верфях Новой Англии.

Не сочтя нужным ответить, крестьянин приблизился, обошел вокруг них, словно обнюхивая, как недоверчивая собака.

— И ты еще таскаешь за собой этого подлого краснокожего, — сказал он, обращаясь по-прежнему к врачевателю. — Лучше впустить в деревню кучу змей, чем одного индейца!

— Но он пойдет со мной, — заявил старик агрессивно.

— И завтра мы будем все мертвыми, со снятыми скальпами, убитые этими предателями, как случилось с колонистами Уэллса. Они дали приют бедной индианке вечером в бурю. А она привела своих краснокожих сыновей и внуков, открыла им ворота форта, и все белые были перебиты. Ибо сказал Всевышний: «Вам надлежит никогда не забывать, что страна, куда вы вступаете, дабы овладеть ею, — это страна, оскверненная нечистотами народов тех мест… Не отдавайте поэтому своих дочерей их сыновьям и не берите их дочерей для своих сыновей, не пекитесь никогда об их благополучии и благоденствии, и тогда вы станете сильными…» А ты, Шеплей, ты ослабляешь себя каждый день, посещая этих индейцев…

После этого сурового библейского нравоучения вновь наступила тишина, и Анжелика поняла, что житель Брансуик-Фолса наконец, решился освободить им дорогу.

Он даже пошел впереди маленькой группы и стал подниматься по склону. По мере того, как они выходили из оврага, медленно угасающие ясные весенние сумерки снова обступали их. Порыв ветра донес запах стойла, отдаленные звуки стада, бредущего с пастбища.

Внезапно на фоне позолоченного неба, перечеркнутого широкими багровыми полосами, появились контуры большой английской фермы.

Она стояла одиноко, и светящийся глаз окна, казалось, следил за темной долиной, откуда они поднимались.

Когда путешественники приблизились, они различили ограду, за которой держали овец.

Это была овчарня. Здесь стригли овец, а также выделывали сыр. Стоявшие тут мужчины и женщины обернулись и долгим взглядом проводили трех лошадей с пришельцами.

Чем дальше двигалась группа, тем яснее становилось небо на стороне заката.

На одном из поворотов вся деревня открылась перед ними — со своими деревянными домами, взбиравшимися по склону холма, увенчанного вязами и кленами.

Дома возвышались над травянистой лощиной, по которой бежал ручей.

Оттуда возвращались прачки, поставив ивовые корзины с бельем на голову. Их платья из голубого полотна полоскались на ветру.

Луг за ручьем плавно поднимался к лесу с плотно растущими деревьями.

Тропа перешла в улицу и после небольшого спуска побежала между домами и палисадниками.

Свечи, горящие за окнами со стеклами или кусками пергамента, словно развесили в сумраке вечера звезды, перенимая отблески дня и придавая всей этой мирной картине мерцание драгоценного камня.

Однако, когда остановились на другом конца деревни перед большим домом с коньком над нависающей крышей, почти все жители Брансуик-Фолса, оповещенные неведомым образом, собрались здесь, в изумлении глядя на гостей. В толпе ничего не было видно, кроме скопления голубых и черных одежд, удивленных лиц, белых чепчиков и заостренных шляп.

Когда Анжелика слезла с лошади и приветствовала собравшихся, все с испугом отступили. А когда Мопертюи, приблизившись, снял с седла маленькую Роз-Анн, чтобы поставить ее на землю, шепот усилился, поднялся громкий протестующий ропот изумления и возмущения. Все поворачивались друг к другу и о чем-то переговаривались.

— Что я такого сделал? — спросил Мопертюи, пораженный. — Что, они впервые видят канадца, что ли? И ведь у нас мир, как мне кажется, мир?

Старый лекарь подпрыгивал, как окунь, выкинутый на песок.

— Они здесь! Они здесь! — нетерпеливо повторял он» указывая на дверь большого дома.

Шеплей ликовал.

Он первым поднялся по ступенькам деревянного крыльца и энергично толкнул створку двери.

— Бенджамен и Сара Уильям! Я веду вам вашу внучку Роз-Анн из Биддефорд-Себейго и французов, которые захватили ее, — прокричал он своим пронзительным и торжествующим голосом.

На какое-то мгновение Анжелика увидела в глубине комнаты кирпичный камин, обвешанный всевозможной медной и оловянной утварью. По обе стороны от очага сидели двое пожилых людей — мужчина и женщина, одетые в черное, с одинаковыми накрахмаленными белыми воротниками. На женщине был внушительный кружевной чепчик. Оба, строгие, как на портрете, прямо сидели в креслах с высокими, резными спинками. На коленях. старика лежала огромная книга, несомненно. Библия, а женщина пряла кудель льна.

• Предыдущая
• 13/110
• Следующая