Хочу верить… - Голосовский Игорь Михайлович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/33
• Следующая

Следующие два дня мы с Антоновым занимались читательской конференцией. У меня минуты не было свободной. Сперва хотели провести конференцию в большом клубе или Дворце культуры, но представители заводов предложили собрать рабочих прямо в цехах. И мы решили, что вообще не нужно делать из конференции торжественное мероприятие общегородского масштаба с президиумом и речами. Лучше поговорить с людьми в тесном кругу, побудить их к откровенным высказываниям. И не стремиться закончить конференцию в один день: сегодня встретиться с народом на одном заводе, завтра — на другом, послезавтра — на третьем.

Первую встречу с читателями назначили на субботу.

Поужинав, я решил пройтись перед сном по улицам. Погода была чудесная, мягкая, безветренная. В неподвижном воздухе кружились снежинки и мгновенно таяли, садясь на лицо. Стволы акаций обросли инеем.

Я брел по безлюдному бульвару и думал о Гале Наливайко. Я решил, что попытаюсь разузнать о ее дальнейшей судьбе. Правда, я сам не понимал, зачем мне это было нужно. Каким образом жизненный путь Гали поможет мне разобраться в деле Людмилы Зайковской? Этого я не знал. Но я чувствовал, что между Наливайко и Зайковской существует странная, необъяснимая связь, и пока эта связь не была раскрыта, я не мог двигаться дальше.

Итак, задача была ясна: отыскать след Гали. Но как?

И тут я вспомнил про совет сердитого студента Жени. Он дал мне его, чтобы продемонстрировать свое недоверие, но почему бы в самом деле не воспользоваться им? Почему бы не обратиться в редакцию областной газеты? Нет сомнения, что товарищи журналисты охотно помогут мне.

Прервав прогулку, я вернулся в номер и тут же набросал текст коротенького объявления. Редакция газеты, сообщалось в нем, собирает в настоящее время материал о подпольщиках Прибельска и, желая уточнить некоторые факты, просит зайти в редакцию людей, которые могут что-либо рассказать о деятельности в подполье Людмилы Иннокентьевны Зайковской и Галины Семеновны Наливайко. В случае невозможности зайти в редакцию таких лиц просят сообщить свои адреса и фамилии, с тем чтобы можно было связаться с ними.

Мне показалось, что я, наконец, нашел способ выбраться из тупика. В том, что объявление напечатают, я ни секунды не сомневался.

Утром я отправился в редакцию «Прибельской правды». Главным редактором тут была женщина, Елизавета Васильевна Осина, участница Отечественной войны, бывшая летчица. Я надеялся быстро договориться с ней. Так и вышло. Елизавета Васильевна выслушала мой рассказ с большим интересом, тут же вызвала ответственного секретаря, медлительного, толстого мужчину в пенсне, и отдала ему объявление, распорядившись опубликовать в завтрашнем номере.

— Если такие люди есть, они придут к нам, — сказала Осина. — Мы направим их прямо в гостиницу.

Я очень торопился, и, чтобы не опоздать к началу-конференции, пришлось взять такси. Я думал, каюсь, что народу соберется немного и вся эта затея будет носить характер обязательного «мероприятия», которое люди посещают в порядке общественной нагрузки. Как я ошибся!

Просторный красный уголок цеха был переполнен. Рабочие стояли в проходе между скамьями, молодые парни и девушки сидели на подоконниках и толпились в дверях.

Конференция затянулась чуть ли не до вечера. Антонов едва успевал отвечать на вопросы. Задавали такие вопросы, что он от напряжения взмок: интересовались, почему газета бывает скучная, заголовки одинаковые, ответы на читательские письма задерживаются. Похвалили очерки нашего специального корреспондента в Америке; поругали, но довольно добродушно, фельетоны. Антонов отвечал читателям спокойно и обстоятельно. Сидя рядом с ним, я вдруг как-то по-новому понял смысл своей работы в печати.

Газета принадлежала этим людям. Для них мы писали, перед ними сейчас отчитывались. Невольно замечания, раздававшиеся в адрес моих товарищей, я «примерял» к себе. Разве не был я грешен в том же самом? Да, и я частенько спешил, «хватал» то, что лежало на поверхности, и упускал главное.

Я думал о своем очерке, пылившемся в столе у Василия Федоровича, и еще раз дал себе слово, что этот очерк не увидит света до тех пор, пока я не выясню, кем на самом деле была Людмила Зайковская. Я обязан довести до конца свои поиски — не перед Машей обязан, а потому, что отвечаю за каждое слово, под которым стоит моя подпись!

После конференции Иван Трофимович сказал мне, что ему звонил утром редактор и попросил его немедленно вернуться в Москву. Встречи с читателями на других предприятиях мне придется провести одному.

— Уверен, что ты справишься, — сказал Антонов.

Я далеко не был убежден в этом, но с бодрым видом ответил, что постараюсь не подвести. Проводив Ивана Трофимовича на вокзал, я вернулся в гостиницу. Я был полон самых радужных надежд. Ведь все шло хорошо!

Утром я купил в киоске «Прибельскую правду», но не увидел объявления. Оно не было опубликовано. «Завтра напечатают, — утешил я себя. — Наверно, не хватило места». Но и назавтра моего объявления в газете не было. Я счел неудобным напоминать о себе Осиной, но когда и в следующем номере ничего не оказалось, я, уже не заботясь о правилах хорошего тона, пошел к Елизавете Васильевне.

В первый раз она приняла меня немедленно, а теперь заставила дожидаться в приемной, хотя в кабинете никого, кроме нее, не было. Это показалось мне дурным предзнаменованием. Наконец секретарша пригласила меня войти.

Осина сидела, склонившись над макетом.

— Слушаю вас. — Она не подняла головы от стола.

— Как насчет объявления? — сердито спросил я, раздосадованный ее сухим тоном. — Я ждал вчера и позавчера. Ведь оно коротенькое — всего двадцать строк! К чему тянуть, когда дорог каждый день?

— Дело не в объеме, — прервала Осина, взглянув на меня укоризненно. — Дело, дорогой Алексей Михайлович, совсем в другом.

— В чем же?

— Печатать мы ваше объявление не будем.

— Почему?

— Есть много причин… Не стоит говорить о них.

— Но как же? Ведь вы сами…

— Обстоятельства переменились.

— Пусть так, — тихо сказал я, собравшись с мыслями. — Мне хорошо известно, что вы можете назвать любую причину, и я не смогу с вами спорить. Но скажите откровенно, что случилось? Даю честное слово, этот разговор останется между нами. Ведь вы газетчик. Вы понимаете, в каком я состоянии!

Осина бросила на меня быстрый взгляд и, поколебавшись, ответила:

— Советую вам побеседовать с товарищем Томилиным.

— С заведующим партархивом?

Елизавета Васильевна озабоченно посмотрела на часы и перевела взгляд на макет, лежавший перед ней на столе.

Попросив извинения, я вышел.

Я был настолько ошеломлен всем этим, что ни одной связной мысли не приходило мне в голову. Обозленный и расстроенный, я добрался до гостиницы. Здесь меня ожидал еще один сюрприз.

— Вас три раза вызывали из Москвы, — сказала дежурная по этажу. — Просили быть в номере, они еще позвонят.

Сняв пальто, я сел на кровать и принялся вспоминать разговор с Осиной. Почти тотчас же раздался звонок.

Я взял трубку и услышал голос ответственного секретаря Василия Федоровича.

— Здравствуйте, Алексей Михайлович. Как у вас дела?

Он обычно называл меня на «ты», и его официальный тон немало меня удивил.

— Дела ничего, нормально, — ответил я. — — Разве Иван Трофимович не рассказал вам? Завтра поеду на химзавод…

— Возвращайтесь немедленно в Москву! — отчеканил Василий Федорович.

— Как? А конференция?

— Ваша командировка аннулирована!

— Что случилось? — закричал я.

— Ты не знаешь, что случилось? — Голос секретаря был зловещим. — Хорошо, так и быть, я тебе объясню. На имя редактора пришло письмо от родственников казненных подпольщиков из Прибельска. Они пишут, что возмущены твоими попытками реабилитировать предательницу Зайковскую, и не могут понять, с какой целью это делается. Они пишут, что подобная деятельность московского журналиста оскорбляет память их погибших отцов, мужей, братьев… Мы тебя предупреждали, что нужно быть предельно объективным, а ты перестал искать правду и принялся выуживать только такие факты, которые нужны для оправдания Зайковской.

• Предыдущая
• 18/33
• Следующая