Через реку - Голсуорси Джон - Страница 37

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая

Он пристально посмотрел на неё все тем же острым взглядом:

– Я всё-таки предпочёл бы, чтобы на её месте были вы, – сказал он вдруг, взял понюшку и повернулся к генералу и сэру Лоренсу.

– Итак? – спросил генерал.

Лицо "очень молодого" Роджера неожиданно приобрело ещё более песочный оттенок.

– Если у неё и были достаточно веские основания порвать с мужем…

– Были.

– Папа!

– …она, очевидно, не станет приводить их.

– Я тоже не стала бы, – спокойно вставила Динни.

– Но от этого может зависеть исход дела, – возразил "очень молодой" Роджер.

– А оно грозит юному Круму чем-нибудь серьёзным? – осведомился сэр Лоренс.

– Безусловно, сэр Лоренс, и независимо от того, будут они защищаться или нет. Я ещё поговорю с каждым из них в отдельности, затем выясню точку зрения мистера Кингсона, а завтра сообщу её вам. Не возражаете, генерал?

– Больше всего в этой истории меня возмущает Корвен! – воскликнул сэр Конуэй.

– Разумеется, – отозвался "очень молодой" Роджер, и Динни подумала: "Впервые слышу, чтобы это слово произносили так неуверенно".

Динни сидела в пустой, но тем не менее тесной приёмной и листала "Тайме". Тони Крум стоял у окна.

– Динни, – спросил он, оборачиваясь, – не придумаете ли вы, как мне хоть немного помочь ей в этой мерзкой истории? Все ведь произошло в известном смысле по моей вине, несмотря на то что я старался держать себя в руках.

Динни посмотрела на его удручённое лицо:

– Нет, не придумаю. Я знаю только одно, – надо говорить правду.

– Этот адвокат внушает вам доверие?

– Пожалуй, да. Мне нравится, что он нюхает табак.

– Знаете, я не верю, что есть смысл опротестовывать иск. Чего ради выставлять Клер на позорище? Пусть меня объявляют несостоятельным. Какое это имеет значение?

– Мы обязаны это предотвратить.

– Неужели вы думаете, что я допущу…

– Оставим споры, Тони. На сегодня хватит. До чего здесь неуютно, верно? У дантиста и то не так голо: на стенах гравюры, на столе старые журналы; и потом, туда можно приходить с собакой.

– А курить здесь разрешается?

– Несомненно.

– Вот сигареты, только у меня дешёвка.

Динни взяла сигарету, и с минуту они помолчали, глубоко затягиваясь дымом.

– Как все мерзко! – внезапно вырвалось у Тони. – А ведь этому субъекту придётся приехать на суд, правда? Он, наверно, никогда не любил Клер всерьёз.

– Нет, любил. "Souvent homme varie, bien folte est qui sгy fie"[10].

– Ну, пусть он лучше со мной не встречается! – мрачно бросил Крум. Он снова отошёл к окну и уставился на улицу. Динни сидела и думала о той отвратительной, как собачья травля, сцене, когда встреча двух мужчин всетаки состоялась и повлекла за собой такие печальные последствия для неё, Динни.

Вошла Клер. Её обычно бледные щёки багровели румянцем.

– Тони, ваш черёд.

Крум отошёл от окна, заглянул ей в лицо и направился в кабинет адвоката. Динни стало глубоко жаль его.

– Уф! – перевела дух Клер. – Уйдём поскорей отсюда.

На улице она прибавила:

– Жалею, Динни, что мы с ним не любовники. Даже это было бы лучше, чем наше дурацкое положение, когда нам всё равно никто не верит.

– Мы верим.

– Да, ты и отец. Но ни этот тип с табакеркой, ни остальные нам не поверят. Впрочем, я решила пройти через все. Я не брошу Тони в беде и, насколько смогу, ни на шаг не отступлю перед Джерри.

– Давай выпьем чаю, – предложила Динни. – В Сити, наверно, тоже пьют где-нибудь чай.

Вскоре на одной из людных улиц они обнаружили ресторанчик.

– Итак, "очень молодой" Роджер тебе не понравился? – спросила

Динни, усаживаясь за круглым столик.

– Да нет, он вполне приличный и, по-моему, даже славный. Видимо, юристы просто не умеют верить людям. Но помни, Динни, ничто не изменит моего решения – рассказывать о своей семейной жизни я не стану. Не желаю, и конец.

– Я понимаю Форсайта. Ты вступаешь в бой, заранее проиграв его.

– Я не позволю адвокатам касаться этой стороны вопроса. Мы им платим, и пусть они делают то, что нам угодно. Кстати, я прямо отсюда поеду в Темпль, а может, и в палату.

– Прости, что я ещё раз вернулась ко всему этому, но как ты намерена вести себя с Тони Крумом до суда?

– Так же, как до сих пор, исключая ночь в автомобиле. Впрочем, я и сейчас не понимаю, какая разница между днём и ночью, машиной или любым другим местом!

– Юристы, видимо, исходят из представления о человеческой натуре вообще, – сказала Динни и откинулась на спинку стула. Сколько вокруг девушек и молодых людей, торопливо поглощающих чай, булочки, сдобу, какао! Взрывы болтовни сменяются тишиной; в спёртом воздухе между столиками снуют проворные официанты. Что же такое человеческая натура вообще? Разве не модно сейчас утверждать, что пора изменить представление о ней и покончить с пуританским прошлым? И всё-таки этот ресторанчик ничем не отличается от того, куда её мать заходила с нею перед войной и где Динни было так интересно, потому что хлеб там выпекали не на дрожжах, а на соде. Да ведь и бракоразводный суд, в котором Динни никогда не бывала, тоже остался прежним.

– Ты допила, старушка? – спросила Клер.

– Да. Я провожу тебя до Темпла.

Прощаясь у Мидл-Темпл Лейн, они вдруг услышали высокий приятный голос:

– Вот удача!

Дорнфорд быстро, хотя и легко, сжал руку Динни.

– Если вы идёте в палату, я забегу за вещами и сразу вернусь сюда, сказала Клер, удаляясь.

– Очень тактично! – обрадовался Дорнфорд. – Давайте постоим под этим порталом. Динни, я – пропащий человек, когда слишком долго не вижу вас. Иаков служил четырнадцать лет, добиваясь Рахили. Теперь людской век стал короче, поэтому каждый мой месяц можно приравнять к году служения Иакова.

– Им было легче ждать – они странствовали.

– Знаю, но всё-таки тоже буду ждать и надеяться. Да, мне остаётся только ждать.

Динни, прислонясь к жёлтому порталу, смотрела на Дорнфорда. Лицо его подёргивалось. Охваченная жалостью, девушка сказала:

– Может быть, настанет день, когда я вернусь к жизни. Тогда я больше ждать не стану. До свиданья и благодарю.

Этот внезапный безотчётный порыв усугубил тревогу, в которой пребывала Динни. Возвращаясь домой на автобусе, она видела перед собой подёргивающееся лицо Дорнфорду, и это вселяло в неё томительное беспокойство. Она не хочет быть причиной его страданий, – он симпатичный человек, внимателен к Клер, у него приятный голос и привлекательное лицо, а в смысле духовных интересов он гораздо ближе к ней, чем был Уилфрид, Но разве она испытывает к нему то неистовое и сладостное влечение, которое приводит к переоценке всех ценностей и заключает весь мир в одном существе, в единственном, долгожданном и любимом человеке? Динни сидела не шевелясь, устремив взгляд поверх головы какой-то женщины на противоположной скамье автобуса, которая судорожно сжимала рукой опущенную на колени сумочку и всем своим видом напоминала охотника, отыскивающего дорогу через незнакомый лес или поле. На Риджент-стрит зажигались огни – наступал холодный бесснежный вечер. Здесь раньше тянулась извилистая линия крыш – красивые невысокие жёлтые здания Квадранта. Динни вспомнила, как, едучи на крыше автобуса, она спорила с Миллисент Пол о старой Риджент-стрит. Все, всё меняется на этом свете! Она закрыла глаза, и перед нею встало лицо Уилфрида с растянутыми в улыбке губами, каким она видела его в последний раз, когда столкнулась с ним в Грин-парке.

Кто-то наступил ей на ногу. Открыв глаза, она извинилась:

– Простите.

– Пожалуйста.

До чего вежливо! Люди с каждым годом становятся все вежливее!

Автобус остановился. Динни поторопилась выйти. На Кондюит-стрит она прошла мимо портного, у которого одевался её отец. Бедный, он давно здесь не был: одежда стоит недёшево. Поэтому он утверждает, что терпеть не может неразношенных костюмов. Динни выбралась на Бонд-стрит.

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая