Сдается в наем - Голсуорси Джон - Страница 23

• Предыдущая
• 23/63
• Следующая

– Он её продал?

– Нет, сохранил.

– Почему?

– Потому что никто не покупал.

– Тем лучше для старика.

– Нет, для него это было не лучше. Отец говорит, что его это огорчало. Его звали Суизин.

– Сногсшибательное имя!

– А вы знаете, что мы не приближаемся, а удаляемся? Река, как-никак, течёт.

– Великолепно! – воскликнул Монт, рассеянно погружая в воду весла. Приятно встретить остроумную девушку.

– Ещё приятнее встретить просто умного молодого человека.

Монт поднял руку, точно собираясь выдрать себя за волосы.

– Осторожней! – вскричала Флёр. – Весло!

– Ничего. Весло пускай висит.

– Вы намерены грести или нет? – строго проговорила Флёр. – Я хочу домой.

– Но когда вы попадёте домой, я вас больше не увижу сегодня. Fini[43], как сказала француженка, прыгнув в кровать по окончании молитвы. Неужели вы не благословляете судьбу, что она дала вам француженку мать и такое имя, как ваше?

– Я люблю своё имя, но его мне дал отец. Мать хотела назвать меня Маргаритой.

– Что, конечно, было бы абсурдно. С вашего разрешения я буду звать вас Ф. Ф., а вы зовите меня М. М, Согласны? Это в духе современности.

– Я согласна на что угодно, только бы мне попасть домой.

Лодку качнуло – Монт слишком глубоко погрузил весло.

– Фу, какое свинство! – сказал он вместо ответа.

– Пожалуйста, гребите.

– Слушаюсь. – Он сделал несколько взмахов вёслами, глядя на неё с пламенной скорбью. – Вы же знаете, – воскликнул он, остановившись, – я приехал, чтоб увидеть вас, а не картины вашего отца!

Флёр встала.

– Если вы не будете грести, я выскочу и поплыву.

– Честное слово? Тогда мне придётся прыгнуть в воду вслед за вами.

– Мистер Монт, уже поздно, и я устала; прошу вас, доставьте меня на берег немедленно.

Когда она ступила на пристань в своём саду, гребец встал во весь рост и глядел на неё, схватившись за волосы обеими руками.

Флёр улыбнулась.

– Не надо! – вскричал неукротимый Монт. – Я знаю, вы хотите сказать: «Сгиньте, проклятые космы!»

Флёр обернулась и помахала ему рукой. «Прощайте, мистер М. М. „, бросила она через плечо и скрылась среди розовых кустов. Она взглянула на свой браслет с часами, потом на окна дома. Странно, дом показался ей необитаемым. Седьмой час! Голуби слетались к своему насесту, я косые лучи солнца, задев голубятню и белоснежные их перья, разбивались о вершины деревьев. Стук бильярдных шаров доносился с веранды, выдавая присутствие Джека Кардигана; тихо шелестел листьями эвкалипт – экстравагантный южанин в этом старом английском саду. Флёр поднялась по ступенькам и хотела уже войти в дом, но остановилась, прислушиваясь к голосам из гостиной налево. Мать! И мсье Профон! Сквозь трельяж, отделявший бильярдную от веранды, донеслись слова: «Ну не буду, Аннет!“

Знает ли отец, что этот господин называет её мать «Аннет»? Приняв раз и навсегда сторону отца – как дети всегда принимают ту или иную сторону в семье, в которой создались натянутые отношения, – Флёр стояла в нерешительности. Говорила её мать своим тихим, вкрадчивым, металлическим голосом; Флёр уловила одно только слово «demain»[44] и ответ Профона: «Прекрасно». Флёр нахмурилась. Лёгкий звук нарушил молчание. Затем голос Профона сказал: «Я пойду немного прогуляюсь».

Флёр бросилась через стеклянную дверь в будуар. Профон вышел из гостиной на веранду и спустился в сад. Снова стук бильярдных шаров, замолкший было, словно нарочно, чтоб она могла услышать и другие звуки. Она встряхнулась, прошла в холл и отворила дверь в гостиную. Мать её, закинув ногу на ногу, сидела на диване между окнами; её голова покоилась на подушке, губы были полуоткрыты, веки полуопущены. Она была чрезвычайно красива.

– А! Это ты, Флёр! Отец начал уже беспокоиться.

– Где он?

– В своей галерее. Ступай к нему наверх.

– Что ты делаешь завтра, мама?

– Завтра? Еду в Лондон с тётей Уинифрид.

– Так я и думала. Не купишь ли ты мне кстати совсем простенький зонтик?

– Какого цвета?

– Зелёный. Гости все, надеюсь, уезжают?

– Да, все. Ты останешься с отцом, чтоб он не заскучал. Ну, поцелуй меня.

Флёр прошла через всю комнату, наклонилась, приняла поцелуй в лоб и вышла, заметив мимоходом отпечаток тела на диванных подушках в другом углу. Бегом кинулась она наверх.

Флёр отнюдь не была дочерью старого покроя, требующей, чтобы родители подчиняли свою жизнь тем нормам, какие предписывались ей самой. Она притязала на право управлять своею жизнью, но не жизнью других; к тому же в ней уже заработало безошибочное чутьё на всё, что могло принести ей выгоду. В потревоженной домашней атмосфере у сердца, поставившего ставку на Джона, было больше шансов на выигрыш. Тем не менее, она чувствовала себя оскорблённой, как бывает оскорблён цветок порывом ветра. Если этот человек в самом деле целовал её мать, то это – это серьёзно, и отец должен знать. «Demain», «Прекрасно»! Мать едет завтра в город! Флёр зашла в свою спальню и высунулась в окно, чтобы охладить лицо, странно вдруг разгоревшееся. Джон теперь, верно, подходит к станции. Что знает папа о Джоне? Возможно, что все или почти что все.

– Она переоделась, чтобы казалось, точно она дома уже довольно давно, и побежала наверх, в галерею.

Сомс все ещё упрямо стоял перед холстом Альфреда Стивенса[45] – самой любимой своей картиной. Он не обернулся, когда открылась дверь, но Флёр поняла, что он слышал и что он обижен. Она тихо подошла к нему сзади, обняла его за шею и, перегнув голову через его плечо, прижалась щекой к его щеке. Такое вступление всегда приводило к успеху, но на этот раз не привело, и Флёр приготовилась к худшему.

– Явилась наконец, – сказал он каменным голосом.

– Это всё, что дочка услышит от злого отца? – тихонько сказала Флёр. И потёрлась щекой о его щёку.

Сомс попробовал покачать головой.

– Зачем ты заставляла меня так тревожиться, откладывая приезд со дня на день?

– Дорогой мой, ведь это было совсем невинно.

– Невинно! Много ты знаешь, что невинно, а что нет, Флёр уронила руки.

– Хорошо, дорогой; в таком случае ты, может быть, объяснишь мне все, как есть. Откровенно и начистоту.

Она отошла и села на подоконник.

Её отец отвернулся от картины и пристально смотрел на носки своих ботинок. Он весь как будто посерел. «У папы изящные маленькие ноги», – подумала Флёр, уловив брошенный на неё украдкой взгляд.

– Ты единственное моё утешение, – сказал вдруг Сомс, – и ты так себя ведёшь.

У Флёр забилось сердце.

– Как, дорогой?

Опять Сомс бросил на неё беглый взгляд, в котором сквозила, однако, нежность.

– Ты понимаешь, о чём я говорю, – сказал он. – Я не хочу иметь ничего общего с той ветвью нашей семьи.

– Да, милый, но я не понимаю, почему я тоже не должна.

Сомс повернулся на каблуках.

– Я не вдаюсь в объяснение причин; ты должна мне верить, Флёр.

Тон, которым были сказаны эти слова, произвёл на Флёр впечатление, но она думала о Джоне и молчала, постукивая каблуком по дубовой обшивке стены. Невольно она приняла модную позу: ноги перекручены, подбородок покоится на согнутой кисти одной руки, другая рука, придавив грудь, поддерживает локоть; в её теле не оставалось ни одной линии, которая не была бы вывернута, и всё-таки оно сохраняло какую-то своеобразную грацию.

– Мои пожелания были тебе известны, – продолжал Сомс, – и тем не менее ты пробыла там лишних четыре дня.

И этот мальчик, как я понимаю, провожал тебя сегодня.

Флёр не сводила глаз с его лица.

– Я тебя ни о чём не спрашиваю, – сказал Сомс, – не допытываюсь о твоих делах.

Флёр встала и склонилась в окно, подперев руками подбородок. Солнце закатилось за деревья, голуби сидели, притихшие, по карнизу голубятни; высоко взлетал стук бильярдных шаров, и слабые лучи света падали на траву из нижнего окна: Джек Кардиган зажёг электричество.

• Предыдущая
• 23/63
• Следующая