Сдается в наем - Голсуорси Джон - Страница 30

• Предыдущая
• 30/63
• Следующая

– Здравствуйте, молодой человек. Вы куда?

Джон вспыхнул.

– Я был у портного.

Вэл смерил его взглядом с головы до пят.

– Отлично. Мне тут нужно заказать папиросы; а потом зайдём позавтракаем вместе.

Джон принял приглашение. Он мог получить от Вэла сведения о ней.

В табачной лавке, куда они теперь вошли, можно было увидеть в новом свете современное положение Англии столь угнетающее её прессу и общественных деятелей.

– Да, сэр; те самые папиросы, которые я поставлял, бывало, вашему отцу. Как же! Ведь мистер Монтегью Дарти был нашим постоянным покупателем – позвольте, да, с того года, когда Мелтон взял первый приз на дерби, Один из лучших моих клиентов.

Слабая улыбка осветила лицо табачника.

– Сколько раз он мне советовал, на какую лошадь ставить. Что и говорить! Он, помнится, брал этих папирос две сотни в неделю, из года в год, и никогда не менял – всегда один сорт. Очень был любезный джентльмен, приводил ко мне множество новых покупателей. Я так, жалел, когда и ним случилось несчастье. Когда лишаешься давнишнего клиента, всегда чувствуешь утрату.

Вэл улыбнулся. Смерть Монтегью Дарти закрыла в этом магазине самый, вероятно, длинный счёт; и в кольцах дыма от крепкой, освящённой временем папиросы он увидел лицо своего отца, смуглое, благообразное, с выхоленными усами, несколько одутловатое – в единственном ореоле, какой достался ему. Здесь его отца, во всяком случае, окружала слава: человек, куривший две сотни папирос в неделю, знавший толк в лошадях, умевший без конца брать в кредит! Для своего табачника – герой. Всё-таки почёт – и даже по наследству передаётся.

– Я уплачу наличными, – сказал он. – Сколько с меня?

– Для его сына и при наличной оплате – десять, шиллингов шесть пенсов. Я никогда не забуду мистера Монтегью Дарти. Он, бывало, простаивал тут по полчаса, беседуя со мной. Таких, как он, теперь не часто встретишь – все куда-то спешат. Война плохо отразилась на манерах плохо. Вы тоже, я вижу, сидели в окопах.

– Нет, – сказал Вэл, хлопнув себя по колену – Это ранение я получил в предыдущую войну. Оно, думаю, спасло мне жизнь. Тебе не нужно папирос, Джон?

Джон пристыжено пробормотал: «Я ведь не курю» – и увидел, как табачник скривил губы, словно не решаясь, сказать ли: «Боже праведный!» или: «Вот теперь и – начать бы, сэр».

– Это хорошо, – отозвался Вэл. – Держись, пока можешь. Потянет курить, когда тебя крепко стукнет по лбу», Так это вправду тот самый табак?

– В точности, сэр; немного вздорожал, и только. Я всегда говорю: удивительно стойкая держава – Британская империя.

– Посылайте мне по этому адресу сто штук в неделю, а счёт раз в месяц. Пошли, Джон.

Джон не без любопытства вступил в «Айсиум». Он никогда не бывал ни в одном лондонском клубе, кроме «Всякой всячины», где изредка завтракал с отцом. «Айсиум», дышащий скромным комфортом, не менялся, не мог измениться, покуда в правлении сидел Джордж Форсайт, которому его гастрономическая изощрённость давала чуть ли не диктаторскую власть. «Айсиум» сурово относился к богачам послевоенной формации, и потребовалось всё влияние Джорджа Форсайта, чтобы провести в члены клуба Проспера Профона, которого Джордж расхваливал как «превосходного спортсмена».

Джордж Форсайт и его протеже завтракали вдвоём, когда Вэл и Джон вошли в столовую клуба и, заметив пригласительный жест Джорджа, подсели к их столику – Вэл с лукаво прищуренными глазами и обаятельной улыбкой, Джон с торжественно сжатыми губами и подкупающей застенчивостью во взгляде. У этого углового столика был привилегированный вид, как будто за ним разрешалось сидеть только верховным мастерам масонской ложи. Атмосфера зала оказывала на Джона гипнотическое действие. Худолицый официант выступал с благоговейной почтительностью масона. Он, казалось, смотрел в рот Джорджу Форсайту, сочувственно наблюдал жадный огонёк в его глазах и любовно следил за передвижением тяжёлого серебра, меченного клубными вензелями. Рукав ливреи и конфиденциальный голос смущали Джона – так таинственно возникали они из-за его плеча.

Если не считать замечания Джорджа: «Ваш дедушка как-то дал мне полезный совет – он знал, что такое хорошая сигара», – ни он, ни другой верховный мастер не обращали внимания на Джона, и мальчик был им за это благодарен. Разговор вертелся исключительно вокруг скрещивания пород, вокруг статей и цен на лошадей, и Джон слушал сперва словно в тумане, удивляясь, как может поместиться у голове столько премудрости. Он не мог отвести глаз от темнолицего мастера: слова его были так развязны и так удручающи – странные, тяжёлые слова, точно выдавленные усмешкой. Джон думал о бабочках, когда вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная темноволосым:

– Вот бы мистеру Сомсу Форсайту заинтересоваться лошадьми.

– Старому Сомсу? Где ему – высохшая жила!

Джон прилагал все усилия, чтобы не покраснеть, между тем как темнолицый мастер продолжал:

– Его дочка очень привлекательная маленькая женщина. Мистер Сомс Форсайт несколько отсталый человек. Хотел бы я когда-нибудь посмотреть, как он веселится.

– Не беспокойтесь, он совсем не такой несчастный, как можно подумать. Он никогда не покажет, что наслаждается чем-нибудь: чтоб другие не отняли. Старый Сомс! Кто раз побит, тот дважды трус.

– Ты кончил, Джон? – сказал поспешно Вал. – Пойдём выпьем кофе.

– Кто эти господа? – спросил Джон на лестнице. – Я плохо расслышал.

– Старший – Джордж Форсайт, двоюродный брат твоего отца и моего дяди Сомса. Он сидит здесь испокон веков. А второй, Профон, ну, тот – не поймёшь что. Он, по-моему, увивается за женой Сомса, раз уж ты хочешь знать!

Джон поглядел на него в испуге.

– Это ужасно, – сказал он. – То есть ужасно для Флёр.

– Не думаю, чтобы Флёр придавала значение подобным вещам; она очень современна.

– Но ведь это её мать!

– Ты ещё зелен, Джон.

Джон сделался ярко-красным.

– Мать, – буркнул он сердито, – это совсем другое дело.

– Ты прав, – вдруг согласился Вэл. – Но жизнь изменилась с тех пор, как я был в твоём возрасте. Каждый теперь говорит: «Лови мгновение, завтра мы умрём». Вот о чём думал старый Джордж, когда говорил о дяде Сомсе. Он-то не собирается завтра умирать.

Джон быстро спросил:

– Что произошло между ним и моим отцом?

– Семейная тайна, Джон. Послушай моего совета: не допытывайся. Тебе незачем знать. Налить тебе ликёру?

Джон мотнул головой.

– Меня возмущает, когда от человека все скрывают, – пробормотал он, а потом насмехаются над ним, что он, мол, зелен.

– Хорошо, спроси у Холли. Если и она откажется тебе рассказать, ты поверишь, что это делается ради твоей же пользы.

Джон встал.

– Мне пора идти, спасибо за угощение.

Вэл улыбнулся полупечально, полувесело. Мальчик, казалось, был подавлен.

– Хорошо, ждём тебя в пятницу.

– Не знаю, право, – замялся Джон.

Он и впрямь не знал. Этот заговор приводил его в отчаяние. Было унизительно, что с ним обращаются, как с ребёнком. Он вновь направил рассеянный шаг к Стрэттонстрит. Теперь он пойдёт в её клуб и узнает худшее. На его вопрос ему ответили, что мисс Форсайт не приходила, но, возможно, зайдёт попозже. Она часто бывает здесь по понедельникам, не наверное ничего сказать нельзя. Джон сказал, что зайдёт ещё раз и, войдя в Грин-парк, бросился на траву под деревом. Ярко светило солнце, и лёгкий ветер шевелил листья молодой липы, под которой лежал Джон; но сердце его болело. Вокруг его счастья собирались тучи. Большой Бэн отзвонил три, покрывая грохот колёс. Эти звуки что-то в нём всколыхнули, и, достав клочок бумаги, он начал царапать по нему карандашом. Набросав четверостишие, он шарил рукой по траве в поисках новой рифмы, когда что-то твёрдое коснулось его плеча – зелёный зонтик. Над ним стояла Флёр.

– Мне сказали, что ты заходил и вернёшься. Вот я и подумала, что ты, верно, пошёл сюда; так и оказалось – правда, удивительно?

– О Флёр! Я думал, ты меня забыла.

• Предыдущая
• 30/63
• Следующая