Сдается в наем - Голсуорси Джон - Страница 58

• Предыдущая
• 58/63
• Следующая

Мать тоже сошла в столовую. Они почти не ели и беседовали о каталоге картин отца. Выставка предполагалась в октябре, и, кроме некоторых формальностей, всё было готово.

После обеда Ирэн накинула пальто, и они вышли в сад. Немного походили, немного поговорили, потом остановились молча под дубом. Следуя соображению: «Если я выдам хоть что-нибудь, я выдам все», Джон взял её под руку и сказал, словно невзначай:

– Мама, поедем в Италию.

Ирэн прижала локтем его руку и ответила в тон:

– Да, было бы очень приятно; я уже думала об этом; но, мне кажется, ты больше увидишь и большего достигнешь, если поедешь без меня.

– Но тогда тебе придётся остаться одной.

– Я прожила как-то одна более двенадцати лет. К тому же мне хочется быть здесь, когда откроется выставка.

Джон крепче сжал её руку; он не был обманут.

– Ты не можешь оставаться здесь совсем одна – дом такой большой.

– Не здесь, в Лондоне, А после открытия выставки я поеду, может быть, в Париж. Тебе нужен по меньшей мере год, Джон, ты должен увидеть свет.

– Да, хорошо было бы послоняться по свету. Но я не хочу оставлять тебя одну.

– Дорогой мой, я и так перед тобой в долгу. Если для тебя это хорошо, то хорошо и для меня. Почему бы тебе не поехать завтра же? Паспорт у тебя есть.

– Да; если ехать, то лучше сразу. Только, мама, если… если я захочу поселиться где-нибудь в Америке или где нибудь ещё, ты не откажешься приехать ко мне со временем?

– Куда и когда бы ты ни вызвал меня, дорогой. Только не зови, пока ты в самом деле не захочешь видеть меня.

Джон глубоко вздохнул.

– Душно мне в Англии.

Ещё несколько минут постояли они под дубом, глядя вдаль, туда, где виднелись одетые вечерней мглою трибуны Эпсомского ипподрома. Ветви не пропускали света месяца, так что он падал только всюду вокруг – на поля и дали и на окна увитого зеленью дома, который скоро будет сдан в наём.

Октябрьские газеты, описывая венчание Флёр Форсайт и Майкла Монта, едва ли сумели передать символический смысл этого события. Брачный союз правнучки «Гордого Доссета» с наследником девятого баронета был явным и очевидным знамением того смешения классов, которым поддерживается политическая устойчивость всякого государства. Наступило время, когда Форсайты могли отказаться от своей естественной антипатии к «мишуре», не подобавшей им по рождению, и принять её как вдвойне естественную дань их собственническим инстинктам. К тому же им следовало подняться по общественной лестнице, чтобы освободить место всем тем, кто пришёл к богатству несравненно позже. В этой спокойней и столь изящной церемонии, происходившей на Ганновер-сквер, а затем среди «забавной» обстановки на Грин-стрит, невозможно было непосвящённому отличить армию Форсайтов от боевого отряда Монтов – так далеко позади остался «Гордый Досеет». Разве складкой на брюках, усами, произношением, блеском цилиндра Сомс хоть сколько-нибудь отличался от самого девятого барснета? Разве не была Флёр столь же сдержанна, быстра, красива и непокорна, как самая породистая кобылица из стана Маскхемов, Монтов или Чаруэлов? Одеждой, внешностью и манерами Форсайты, пожалуй, могли даже дать противнику очко вперёд. Они принадлежали уже к «высшему классу», и отныне, когда деньги их соединились с землёй, их имя будет по всей форме внесено в родословные призовых скакунов. Произошло ли это с опозданием и сия награда собственническому инстинкту вместе с деньгами и землёй не должна ли была вскоре попасть в переплавку, оставалось пока что вопросом настолько спорным, что его ещё не ставили на обсуждение. В конце концов Тимоти сказал, что консоли идут в гору. Тимоти, последнее, недостающее звено; Тимоти, лежащий на смертном одре в доме на Бэйсуотер-Род, как сообщила Фрэнси. Передавали также шёпотом, будто молодой Монт вроде как социалист, что с его стороны совсем не глупо: своего рода страховка по нынешним временам. Смущаться тут нечем. Землевладельческий класс время от времени позволяет себе эдакие милые дурачества, направленные в безопасное русло и не идущие дальше теории. Как заметил Джордж своей сестре Фрэнси: «Заведут щенят – и он утихомирится!»

Церковь с белыми цветами и чем-то синим в середине восточного окна производила впечатление чрезвычайного целомудрия; она как будто всем своим видом старалась смягчить несколько рискованную фразеологию службы, словно бы стремящуюся задержать помыслы присутствующих на щенятах. Форсайты, Хэймены, Туитимены расположились на левом крыле; Монты, Чаруэлы, Маскхемы – на правом, в то время как подруги Флёр по школе и товарищи Монта по окопам позевывали и тут и там, без различия флангов, а три почтенные старые девы, заглянувшие в церковь по пути из магазина Скайуорда, вкупе с двумя домочадцами Монта и старой няней Флёр, защищали тыл. В общем церковь была настолько полна, насколько можно требовать при современном неупорядоченном положении дел в стране.

Миссис Вэл Дарти, сидя в третьем ряду, не раз в продолжение спектакля пожимала руку своему мужу. Для неё, знавшей всю подоплёку этой трагикомедии, самый драматический её момент был почти мучителен. «Хотела бы я знать, – думала она, – чувствует ли Джон там, в Британской Колумбии, что происходит здесь сейчас?» В то утро она получила от брата письмо, которое заставило её улыбнуться и сказать:

– Джон поехал в Британскую Колумбию, Вэл, потому что его тянуло в Калифорнию. Он боится, что в Калифорнии слишком хорошо.

– Ага! – сказал Вэл. – Значит, к нему вернулось чувство юмора.

– Он купил землю и вызвал к себе мать.

– Что ей там делать?

– Ей ничего не надо, кроме Джона. Ты всё ещё считаешь это счастливой развязкой?

Лукавые глаза Вэла сузились в две серые щёлочки между чёрными ресницами.

– Флёр ему не пара. Она не так воспитана.

– Бедная маленькая Флёр! – вздохнула Колли.

И в самом деле, разве не странная это свадьба? К этому молодому человеку, Майклу Монту, Флёр прибилась, конечно, рикошетом, когда была в отчаянии от того, что затонул её корабль. Такой прыжок в холодную воду, несомненно, «крайняя мера», как выразился бы Вэл. Но трудно было о чем-нибудь судить по фате и спине невесты, и глаза Холли перешли к обозрению общей картины этого христианского венчания. Сама она вышла замуж по любви и удачно, а потому мысль о несчастных браках приводила её в содрогание. Замужество Флёр могло и не стать несчастным, но это чистая лотерея. Освящать же вот так лотерею искусственно-елейным обрядом перед толпою фешенебельных вольнодумцев – ведь «расфрантившись», как сейчас, если кто и думает, то только фривольно, – представлялось Холли самым близким подобием греха, какое мыслимо в наш век, отменивший это понятие. С преподобного Чаруэла (Форсайты ещё не подарили миру ни одного прелата) взгляд Холли перешёл на Вэла, который сидел рядом с нею и думал (она не сомневалась) о мэйфлайской кобыле в связи с очередными скачками. Взгляд скользнул дальше и уловил профиль девятого баронета, согнувшегося в каком-то суррогате коленопреклонения; Холли заметила складочку над коленями, где он подтянул брюки, и подумала: «А Вэл свои забыл подтянуть!» Перевела глаза на скамью второго ряда, где взволнованно колыхались пышные формы Уинифрид, и дальше – на Сомса и Аннет, стоявших рядом на коленях. Лёгкая улыбка пробежала по её губам: Проспер Профон, вернувшийся из плавания к Полинезийским островам Ламанша, тоже, наверно, стоит на коленях где-нибудь позади них. Да, странное «маленькое дельце», как бы ни обернулось оно в дальнейшем; однако оно происходит в подобающей церкви и завтра будет описано в подобающих газетах.

Запели псалом. Холли слышала, как девятый баронет на другом крыле пел о мидийском воинстве. Её мизинец прикоснулся к большому пальцу Вэла – у них был один молитвенник на двоих, – и лёгкая дрожь пробежала по её телу, как бывало двадцать лет назад. Вэл наклонился и шепнул:

– А помнишь крысу?

Крысу на их свадьбе в Капштадте, чистившую усики за столом регистратора! Холли до боли зажала большой палец Вэла между своим мизинцем и безымянным.

• Предыдущая
• 58/63
• Следующая