Любовница смерти - Акунин Борис - Страница 17

«Ее нашел лодочник. Она зацепилась краем платья за опору Устинского моста, где Яуза впадает в Москву-реку. Так и покачивалась там, в мутной зеленой воде. Распущенные волосы, словно водоросли, струились, колеблемые течением. Мне рассказал об этом Гэндзи, он всё знает и всюду вхож. У него даже в полиции свои осведомители.

Сначала она исчезла, и два дня Просперо не собирал нас, потому что без нее сеансы всё равно невозможны.

В эти два дня я не знала, чем себя занять. Один раз сходила в мелочную лавку, купила полфунта чаю и два баумкухена по четыре копейки. Один надкусила, ко второму даже не притронулась. Вышла пообедать в кухмистерскую, прочла меню и заказала только сельтерской воды. Остальное время просто сидела на постели и смотрела то в стену, то в окно. Меня не было. Есть совсем не хотелось, спать тоже.

Куклу словно положили в пыльный ящик – она лежала там, пялилась стеклянными глазами в потолок. Идти было некуда и незачем. Хотела писать стихи – не вышло. Оказывается, я уже не могу без наших собраний, без Просперо. Совсем не могу.

Приходил Пьеро, нес какой-то вздор, я почти не слушала. Взял за руку, долго ее жал и целовал. Было щекотно, потом надоело, и я руку выдернула.

Вчера вдруг заглянула Львица Экстаза, просидела долго. Я была польщена этим визитом. Она говорливая, с размашистыми жестами, всё время курит папиросы. С ней не скучно, но только она какая-то несчастная, хоть и утверждает, что живет полной жизнью. Считает себя большим знатоком мужчин. Сказала, что Просперо, вероятно, был когда-то сильно обижен или унижен женщиной, поэтому боится их, близко к себе не подпускает, а предпочитает мучить. Тут она выжидательно на меня посмотрела – не пущусь ли я в откровения. Как бы не так. Тогда Львица начала откровенничать сама. У нее двое любовников, и оба известные (она сказала со значением «слишком известные») люди – редактор газеты и некий Большой Поэт. Обожают ее безмерно, она же с ними играет, как с комнатными собачками. «Секрет обращения с мужчинами прост, – поучала меня Львица. – Если не владеешь этим секретом, они становятся опасными и непредсказуемыми. Но в сущности они примитивны и легко управляемы. Сколько бы лет им ни было, какое бы высокое положение они ни занимали, в глубине души каждый остается мальчишкой, подростком. И вести себя с мужчиной нужно, как с годовалым бульдогом – зубищи у дурашки уже выросли, так что лучше не дразнить, но бояться его не стоит. Немножко польстить, немножко поинтриговать, время от времени почесать за ухом, заставить потянуться за косточкой на задних лапках, но только не томить слишком долго, иначе их внимание отвлечет какая-нибудь другая косточка, подоступнее. Поступайте так, дитя мое, и вы увидите, что мужчина – милейшее создание: неприхотливое, полезное и очень, очень благодарное».

Таким образом Лорелея наставляла меня довольно долго, но я чувствовала, что пришла она не за этим. А потом, видно, решившись, она сказала такое, что я задрожала от волнения.

Вот ее слова в точности:

– Я должна с кем-то поделиться, – пробормотала Львица, оборвав собственные разглагольствования на полуслове. – С кем-то из наших, и непременно с женщиной. Но не с Офелией же? Да и неизвестно, куда она подевалась. Остаетесь только вы, милая Коломбина… Конечно, следовало бы держать язык за зубами, но меня всю распирает… Я вам тут несла всякую чушь про своих любовников. Это пустяки, жалкие суррогаты, которые помогают хоть как-то заполнить дырку в душе. Они мне больше не нужны. – Она понизила голос и схватилась пухлой, усыпанной кольцами рукой за перламутровые часики, что висели у нее на шее. – Кажется, я избрана, – сообщила она страшным шепотом. – И безо всяких сеансов! Царевич Смерть послал мне Знак. «Но черной розы в сокровенной тьме пройдет и не заметит», написала я. А Он заметил и недвусмысленно дал это понять. Знак повторен уже дважды! Сомнений почти не остается!

Я, конечно, накинулась на нее с расспросами, но она внезапно замолчала, и ее пухлое лицо исказилось от испуга.

– Господи, а вдруг Он оскорбится на меня за болтливость? Что если теперь третьего Знака не будет?

И в смятении убежала, оставив меня терзаться завистью. Кажется, терзаться завистью – это всё, что мне в последнее время остается.

Как я завидовала Офелии! Как ненавидела ее! Как хотела оказаться на ее месте!

А, выходит, ее место – мутная вода под Устинским мостом, где плавает сор и в иле шевелятся жирные пиявки.

Гэндзи позвонил в дверь без четырех минут пять – я лежала на кровати и от нечего делать смотрела на циферблат часов.

– Она нашлась, – сказал он, когда я открыла.

– Кто? – спросила я.

– Как кто? – удивился он. – Офелия.

Какой-то знакомый из полиции сообщил ему о найденной в Яузе утопленнице, по приметам похожей на пропавшую девушку. Гэндзи уже был в морге, однако достоверного опознания произвести не смог, ведь он видел ее только в полумраке, да и лицо изменилось.

– Я заезжал к Просперо, но его нет дома, – сказал Гэндзи. – Вы – единственная из соискателей, чей адрес мне известен. И то лишь благодаря тому, что я однажды проводил вас до дому. Едемте, Коломбина.

И мы поехали…

Да, это была Офелия, вне всякого сомнения. Служитель сдернул грязно-серую, с тошнотворными пятнами простыню, и я увидела худенькое тельце, вытянувшееся на узком, оцинкованном столе, заострившееся личико, знакомую оцепенелую полуулыбку на бескровных губах. Офелия лежала совсем нагая; ее тонкие ключицы, ребра, острые бедра проступали сквозь голубоватую кожу; руки были сжаты в крошечные кулачки. В первый миг труп показался мне похожим на ощипанного цыпленка.

Если Вечный Жених меня выберет, я тоже буду лежать вот так – голая, с остекленевшими глазами, и пьяный сторож прицепит мне к ноге клеенчатый номерок?

Со мной приключилась самая настоящая истерика.

– Она не хотела умирать! Она не должна была умереть! – кричала я, рыдая у Гэндзи на груди самым жалким образом. – Она даже не была настоящей соискательницей! Он не мог ее выбрать!

– Кто «он»?

– Смерть!

– Почему тогда «он», а не «она»?

Я не стала объяснять непонятливому про der Tod, а вместо этого, неожиданно для себя самой, набросилась на него с упреками:

– Почему вы меня привезли в это кошмарное место? Вы лжете, что не могли ее опознать! Не так уж она изменилась! Вам нарочно хотелось меня помучить!

И тут он тихо, но отчетливо произнес:

– Вы правы. Я хотел, чтобы вы видели ее такой.

– Но… Но зачем?

Я задохнулась от негодования.

– Чтобы вы очнулись. Чтобы поняли – этому сумасшествию нужно положить конец. – Гэндзи кивнул на голубое тело утопленницы. – Хватит смертей. Для того я и вступил в ваше общество.

– Так вы не хотите стать женихом Смерти? – тупо спросила я.

– Однажды, много лет назад, я уже исполнил эту роль, – с мрачным видом ответил он. – Думал, что женюсь на прекрасной девушке, а вместо этого женился на смерти. Одного раза довольно.

Я не поняла этой аллегории. Да и вообще не могла ничего здесь понять.

– Но ведь вы стрелялись из револьвера! – вспомнила я. – Причем дважды! Просперо рассказывал. Или это был какой-то трюк?

Он с некоторым смущением дернул плечом.

– Что-то вроде этого. Видите ли, мадемуазель Коломбина, я в некотором роде являю собой редкостный феномен: всегда выигрываю в любой jeu de hasard[1]. Не знаю, чем объясняется эта аномалия, но я давно уже с нею свыкся и изредка ею пользуюсь в практических целях, как, например, во время знакомства с господином Просперо. Даже если бы в барабане было вставлено четыре патрона из пяти, мне наверняка выпало бы пустое гнездо. А уж один шанс смерти на четыре шанса жизни – это просто смешно.

Я не знала, как отнестись к этому диковинному объяснению. Обыкновенное бахвальство или у него в самом деле какие-то особенные отношения с судьбой?

Гэндзи сказал:

– Не забывайте того, что увидели здесь. И ради Бога, не делайте глупостей, какие бы чудодейственные знаки вам ни были явлены. Ждать осталось недолго, все решится уже завтра. Я разрушу этот омерзительный храм трупопоклонства. Да, я не успел вам сказать – рассыльный принес мне записку от Просперо. Наверняка вам нынче доставят такую же. Собрания возобновляются. Завтра нас ждут, как обычно, в девять.

Я сразу забыла и о Гэндзи с его разрушительными планами, и даже о холодной мертвецкой, насквозь пропахшей миазмами разложения.

Завтра! Завтра вечером я опять увижу его.

Я проснусь, я снова начну жить».