Дикарь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая

Серебряный месяц скрылся на минуту за облако и чуть темнее стало в дортуаре пансиона. И вдруг белая небольшая фигура выросла перед Марком.

— Малыш?

Да, это он, Малыш.

— Ты тоже не спишь, Володя? Отчего? — тихим шепотом срывается у Марка.

— Я думаю!.. — звучит в ответ приглушенный, обычно звонкий голос.

— О чем?

— О них, конечно… О наших героях. Послушай, Марк, война кипит, люди гибнут за родину. Идут не только те, кто обязан идти, а добровольцы-юноши, даже мальчишки… Ну, а мы — ты, я, Стовровские, Клеонов, ничего не делаем, хотя сильны, молоды, полны жизни!

— Ты ошибаешься. Малыш, сильных и молодых нас только трое: я, Стась и Клеонов, а вы все еще дети.

— Но ты забываешь, что в Германии, Англии и Франции такие же дети служат бойскаутами, разведчиками, и матери благословляют их идти в армию, — гордо выпрямляя свою маленькую фигуру, произнес Володя.

Марк взглянул на него, перевел взгляд на выплывший из-за туч месяц, и лицо его осветилось задумчивой улыбкой.

— Я понимаю тебя, Малыш. Ведь я думаю о том же. Сейчас ты, словно, открыл мне глаза, Володька! Дай мне пожать твою руку. Умная у тебя голова, братец. Да, да, конечно! Бежать отсюда тайком, — это я считаю гадким и недостойным. Бежать, чтобы вернули с первой же станции, это бесполезно и глупо. Мы поступим иначе… Вот что: разбуди их всех, разбуди, Малыш, и приведи сюда. Мы сговоримся. Я буду ждать, Малыш. Не теряй времени, слышишь, Володя?

Месяц по-прежнему то скрывался, то снова появлялся из-за облака, озаряя своим нежным светом группу подростков, собравшуюся у окна.

Марк, Володя Рокотов, Леонид Клеонов, братья Стовровские и Веня Зефт разместились на подоконнике, и горячо беседовали между собой. Сейчас говорил Марк, и все его слушали жадно, стараясь не проронить ни слова.

— Господа, в нашем плане не должно быть ничего дурного, преступного, — говорил Марк, — и, стало быть, нам нечего действовать тайком, исподтишка. Август Карлович и наши близкие должны одобрить наш план и пойти нам навстречу. Наше дело правое и светлое: мы хотим принести посильную помощь нашей родине, мы хотим отдать и свою жизнь, если это понадобиться… Мы соединимся, образуем тесную маленькую дружину и будем стараться проникать всюду, где только есть неприятель. Будем стараться определять его численность, отмечать его расположение и доносить начальству ближайших русских частей. Мы на свой счет обмундируем себя, запасемся оружием, патронами и съестными припасами. И когда все будет готово, начнем нести нашу разведочную службу. Не знаю, хорошо ли я придумал, господа? — закончил вопросом свою речь Марк.

— Молодчинище, Марк! Так, именно так! Все верно, все прекрасно. Ты достоин носить столь благородное имя, как Марк Великолепный! — забывая всякую осторожность, завопил Малыш и повис на шее своего старшего и любимого товарища.

Стась и Кодя Стовровские подвинулись к Марку. Старший, шестнадцатилетний Стась первый протянул ему руку:

— Я — первый член твоей дружины…

— А я должен сказать тебе, Марк, — начал Леонид Клеонов, — что твоя идея нашла горячий отклик в моем сердце.

— Господа! — вдруг прозвучал голос Вени Зефта. — Дайте и мне сказать свое слово. Я всей душой присоединяюсь к вам, всей душой, всем сердцем. Многие думают почему-то, что мы, евреи, трусливы… Но мне кажется, что ошибаются те, которые такого мнения о моем народе. Однако не об нем я сейчас говорю, а о себе. Я люблю нашу общую родину, мой отец научил меня любить ее с детства, и я более чем уверен, что он, узнав о нашем решении, отпустит меня служить в нашей будущей бойскаутской дружине. Я еще молод, господа, и не очень силен здоровьем. Однако, никто не скажет, что у меня нет меткого глаза, нет проворства, ловкости. Не правда ли, господа?

— Правда, Вениамин, правда!

Маленький евреи словно задохнулся от радости, и лицо его загорелось ярким румянцем.

— Я буду рад… счастлив, если… если… — начал он смущенно и не докончил.

— Довольно, однако, разводить сантиментальности! К делу, братцы, к делу! — энергично, прерывая этот лепет, поднял голос Малыш. — Прежде всего необходимо придумать название нашей дружины, выработать правила и наметить полный и подробный план действий. Но до поры до времени следует все это держать в глубочайшей тайне, пока мы не соберем достаточно денег и не запасемся всем необходимым. Так ли я говорю, господа?

— Так, так, разумеется! Ты, Малыш, у нас молодец, что и говорить! — зазвучали громкие, оживленные голоса вокруг Володи.

— Тише, господа, тише! — остановил, разбушевавшуюся молодежь Марк, самый благоразумный из них всех.

Но это было слишком позднее предупреждение.

Скрипнула дверь дортуара, и на пороге показалась шарообразная Фигура Августа Карловича.

— Это еще что такое? Правда, время необычайное, но вам, мальчишкам надо спать. Да, спать! Shlafen, sofort schlafen!

При первых же звуках голоса Верта, пансионеры устремились к своим постелям.

Один Малыш вместо того, чтобы направиться к своей постели, бесстрашно шагнул навстречу старику.

— А с вас штраф, Август Карлович, — смело произнес Володя. — Разве забыли? Теперь строго-настрого запрещается говорить по-немецки. С вас штраф.

— Ну, тут-то ты прав, плутишка, — добродушно рассмеялся Верт. — Ja, ja, du bist…

— Опять штраф! Опять! — весело закричали остальные мальчики.

Верт совсем сбился с толку и продолжал:

— Aber…

— И еще и еще! Ха-ха-ха!

Совсем сконфуженный за свою опрометчивость, почтенный директор пансиона махнул рукой и поспешно скрылся за дверью, чтобы не повторять своей оплошности.

Постепенно все стихло в большом пансионном дортуаре. Все заснули. Дружный храп возвестил об этом все еще не задремавшего Марка.

Юноша лежал, облокотившись на подушку и, любуясь месяцем, улыбавшимся ему с неба, придумывал название для будущей дружины.

Наконец, оно было найдено.

«Она будет называться „Зоркою Дружиною“, — перебрав целый ряд других названий, решил Марк. — Ведь её служба и обязанность будет заключаться главным образом в выслеживании врага, а в этом деле зоркость глаз должна играть роль, далеко не последнюю».

И порешив на этом, юноша плотнее завернулся в одеяло и, повернувшись на другой бок, скоро присоединился к спящим своим товарищам. Ликующие, светлые, радостные сны снились в эту ночь Марку.

Дима Стоградский сидел на своем обычном месте у окна за пишущей машинкой и выстукивал на ней коротенькими, отрывистыми стуками программу занятий предстоящего учебного года для старшего отделения пансиона. Было сумрачно и дождливо. Моросило с утра, и в саду стояли огромные лужи.

Дима печатал строчку за строчкою, а в голове его шла невеселая работа. Он думал о том, о чем думала теперь вся Россия — о войне.

Сегодня до службы Дима зашел на почту и взял там адресованное на его имя до востребования письмо. Его домашние писали ему раз в неделю, отвечая на его подробные письма. В сегодняшнем письме Юлия Алексеевна извещала Диму о новостях, происшедших у них в связи с войною в городе вообще и в «Озерном» в частности.

«Димушка, — писала ему мать, — ты не можешь себе представить, какой подъем у нас здесь и в столице, как охотно и радостно идут все воевать. Представь себе, Ни поступила на курсы сестер милосердия, открывшиеся у нас в городе. Она метает окончить их поскорее, чтобы начать работать в каком-нибудь из открывающихся лазаретов. Ты, как видно из твоего последнего письма, жаждешь примкнуть к нашим серым удальцам-героям и пойти сражаться с врагами России. Но, дитя мое, мой дорогой мальчик, я решительно против этого. Ты еще слишком молод, тебе нет еще пятнадцати лет. Если бы я знала, что война неизбежна, я бы не отпустила тебя так далеко от себя и так близко к театру военных действий. Теперь же я прошу тебя вернуться домой; подумай об этом и напиши мне скорее. Наконец, сообщаю новость, которая тебя наверное заинтересует. Помнишь юного барона Фон Тага? Он, как и вся их семья, был германским подданным, и их выслали в глубь России. Но, представь себе, Дима, молодому барону удалось скрыться. Говорят, что он бежал в Германию, чтобы поступить в ряды ополчившейся на нас неприятельской армии…»

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая